Второй номер облетел оставшиеся три столба, затем сделал поворот над рухнувшим соперником и приземлился. Он выиграл главный приз. Из самолета вылез жирный парень, точно такой же, как его аэроплан. А я ожидал увидеть красивого крепкого молодца. Толстяку просто повезло. Ему почти не аплодировали.
В финале представления были соревнования парашютистов. На поле был нарисован круг – большая мишень. И тот, кто приземлится ближе всех к центру, тот и победил. Мне показалось это неинтересным – мало шума и почти никакого действия. Просто прыгают и целятся в круг.
– Это не очень интересно, – сказал я Фрэнку.
– Очень, – возразил он.
С каждым прыжком участники подбирались все ближе и ближе к центру мишени. И вдруг толпа заохала и заахала.
– Смотри! – воскликнул Фрэнк.
У одного участника парашют раскрылся только частично. В куполе почти не было воздуха. Парашютист падал быстрее, чем остальные. Видно было, как он брыкается и работает руками, пытаясь распутать свой парашют.
– О, черт возьми, – прошептал Фрэнк.
Парень продолжал падать все ниже и ниже, и мы могли видеть его все лучше и лучше. Он продолжал дергать за стропы, надеясь заполнить купол воздухом, но ничего не получалось. И вот он ударился о землю, слегка подскочил и затем затих. Сверху его накрыл запутавшийся парашют.
Соревнования прекратили.
Мы выходили с поля, прячась в толпе – опасались нарваться на Дэниела.
– Давай не поедем автостопом, – предложил я Фрэнку.
– Давай, – согласился приятель.
Покидая шоу, я точно не знал, что меня взволновало больше – гонки на аэропланах, прыжок с нераскрывшимся парашютом или же пизда.
19
В пятом классе я чувствовал себя чуточку лучше. Одноклассники относились ко мне менее враждебно, да и сам я подрос и физически окреп. Правда, в свою игру они меня по-прежнему не брали, но и угрожать и издеваться прекратили. Дэвид и его печальная скрипка ушли из моей жизни навсегда. Его семья переехала. Теперь я ходил домой один. Частенько за мной по пятам таскалась парочка парней. Самым опасным среди них был Хуан – смуглый парень с медной цепью вместо пояса. Все девчонки боялись его, да и многие ребята тоже. Но к активным действиям Хуан и компания не переходили. Просто шли чуть позади меня, и Хуан курил свои сигареты. Один он меня никогда не преследовал. Я заходил в дом, а они оставались на улице. Хуан докуривал сигарету, болтая со своими приятелями, а я следил за ними из-за занавески. В конце концов они уходили. Я боялся их, я хотел, чтобы они оставили меня в покое, но, с другой стороны, мне было на них плевать. Хуан вызывал у меня презрение. Мне вообще никто не нравился в нашей школе. Меня бесили их повадки, разговоры, даже внешний вид отвращал. Я думаю, они знали это и в ответ ненавидели меня. Дома было примерно то же самое – мне не нравились мои родители, я ненавидел их жизнь. По-прежнему я ощущал вокруг стерильно белое и совершенно пустое пространство, а внутри, в животе, легкую тошноту.
Миссис Фретаг была нашей учительницей английского языка и литературы. На первом занятии она у каждого спросила, как его зовут.
– Я хочу все о вас знать, – заявила она.
Она всегда улыбалась.
– Все вы, я надеюсь, имеете отцов, и будет интересно узнать, чем они занимаются. Начнем по порядку мест, прямо по рядам. Итак, Мария, чем занимается твой отец?
– Он садовник.
– О, это прекрасно! Дальше, номер два… Эндрю, а твой отец чем занимается?
Это было ужасно. Все отцы нашего квартала были безработные. Моего тоже уволили с молокозавода. Отец Джина целыми днями просиживал на веранде. Никто не мог никуда пристроиться, кроме отца Чака, его взяли на мясокомбинат, и теперь он водил красный автомобиль с названием компании на бортах.
– Мой отец пожарный, – поведал нам номер два.
– О, это интересно, – отреагировала миссис Фретаг. – Теперь место номер три.
– Мой отец адвокат.
– Номер четыре.
– Мой отец, это… он полицейский…
А что сказать мне? Ведь, возможно, только отцы нашего квартала не имели работу. Я слышал про какой-то черный вторник и биржевой крах. Но ведь, возможно, только в нашем квартале этой фондовой бирже пришел конец.
– Восемнадцатое место.
– Мой отец киноактер…
– Девятнадцатое…
– Мой отец скрипач…
– Двадцатое…
– Мой работает в цирке…
– Двадцать первое…
– Он водитель автобуса…
– Двадцать второе…
– Оперный певец…
– Двадцать третье…
Двадцать третьим был я.
– Мой отец зубной врач, – сказал я.
Миссис Фретаг прошла через весь класс и остановилась возле места за номером тридцать три.
– Мой отец безработный, – сказал тридцать третий.
«Вот говно, – подумал я. – И стоило так голову ломать?»
Однажды миссис Фретаг дала нам задание.
– Наш выдающийся президент Герберт Гувер прибывает с визитом в Лос-Анджелес и в субботу произнесет речь. Я хочу, чтобы вы все послушали президента. А потом – написали сочинение о своих чувствах и переживаниях по поводу увиденного и о том, что вы думаете о речи президента Гувера.
Суббота? Нет, шансов на то, чтобы пойти на встречу с президентом, у меня не было. Я должен был подстригать газон. Мне надлежало охотиться за волосками. (Я никак не мог от них избавиться.) Почти каждую субботу я был бит ремнем для правки бритв, потому что отец отыскивал на газоне волоски. (Кроме этого, он пару раз порол меня в течение недели за то, что я что-то не успевал сделать или делал неправильно.) Даже не стоило и думать о том, как я заявлю своему отцу, что должен идти смотреть и слушать президента Гувера.
Итак, я никуда не пошел. В ту субботу я взял несколько листов бумаги и сел писать сочинение о том, как я видел нашего президента. Его открытый лимузин, сопровождаемый потоком транспарантов, въехал на стадион. Один автомобиль, набитый секретными агентами, катился чуть впереди и два автомобиля сзади. Нашего президента охраняли смелые ребята с пистолетами. Толпа поднялась с трибун, когда лимузин президента въехал на арену. Никогда еще ничего подобного не происходило на этом стадионе. Это был наш президент. Он махал нам, и мы ликовали. Играл оркестр. Морские чайки восторженно кружили над нашими головами, как будто и они знали, что это наш президент. На голубом небосводе аэропланы выводили слова: «Благополучие не за горами». Президент встал в своем лимузине, и тут же, как по велению неведомой воли, тучи раздались, и солнечный луч осветил его лицо. Это означало, что и Бог знал, кто перед Ним. И вот правительственный кортеж остановился, и наш великий президент в окружении секретных агентов направился к кафедре, утыканной микрофонами. Но как только он встал напротив микрофонов, с небес спустилась птица и села на кафедру прямо рядом с ним. Президент отогнал птицу и рассмеялся, и мы рассмеялись вместе с ним. Наконец президент начал свою речь, и народ слушал его, затаив дыхание. Я не мог спокойно слушать президента, потому что сидел рядом с машиной для изготовления воздушной кукурузы и она слишком шумела, обжаривая зерна. Но все же мне думается, он говорил, что проблемы в Маньчжурии не такие уж серьезные и что у нас в стране скоро все образуется и мы не должны волноваться, а должны верить в Америку. Скоро для всех будет работа. Каждый зубной врач будет обеспечен больным зубом, будет хватать пожаров, чтобы пожарные могли тушить их. Снова откроются заводы и фабрики. Дружественные нам страны Южной Америки начнут выплачивать свои долги. Скоро мы все сможем засыпа́ть мирным сном на сытый желудок и с благостным сердцем. Бог и наша великая страна будут окружать нас любовью и защищать от дьявола и социалистов. Они помогут нам навсегда пробудиться от нашего нынешнего национального кошмара…
Президент выслушал аплодисменты, помахал нам в ответ, вернулся в свой лимузин и уехал в сопровождении кортежа автомобилей с секретными агентами. И солнце уже садилось, день клонился к вечеру – тихому, золотистому и прекрасному. Мы видели и слышали президента Герберта Гувера.
В понедельник я сдал свое сочинение. Во вторник миссис Фритаг обратилась к классу:
– Я прочитала все ваши сочинения, основанные на личных наблюдениях за визитом президента в Лос-Анджелес. Я была там. Некоторые из вас, как я заметила, не смогли по тем или иным причинам присутствовать при его речи. Для тех, кто не был на встрече с президентом, я бы хотела прочитать сочинение Генри Чинаски.
В классе воцарилась зловещая тишина. Я считался главным тормозом, со мной никто не водился. Эта акция для всех учащихся была настоящей пыткой, будто острый нож шинковал их сердца.
– Оно очень художественное, – добавила миссис Фритаг и начала читать мое сочинение.
Все слушали. Для меня лично мои собственные слова звучали здорово. Они заполнили классную комнату от доски до доски, бились о потолок и отскакивали вниз, они покрыли туфли миссис Фретаг и засы́пали пол. Самые красивые девочки нашего класса стали бросать на меня испуганные взгляды. Все крутые парни просто на говно изошли от злости, потому что их сочинения ни хуя не стоили. Я упивался своими словами, как истерзанный жаждой. Я даже сам начал верить в то, что выдумал. Я возрождался. Я видел Хуана, как я при всех бью его по харе. От нетерпения мои ноги то вытягивались, то поджимались. Но все это слишком быстро закончилось.
– На этой грандиозной ноте, – объявила миссис Фретаг, – я заканчиваю урок и отпускаю всех…
Ученики поднялись и стали собираться.
– Кроме Генри, – закончила учительница.
Я сел на свой стул, а миссис Фретаг стояла у доски и смотрела на меня. Потом она сказала:
– Генри, ты был там?
Я сидел и думал, как же мне ответить? Но ничего не придумал и сказал:
– Нет, я там не был.
Она улыбнулась:
– Тогда твое сочинение тем более замечательное.
– Да, мэм…
– Можешь идти, Генри.
Я встал, вышел из класса и пустился в свой ежедневный путь домой. Так вот, значит, что им нужно – ложь. Красивая ложь. Они хотят, чтобы им вешали лапшу на уши. Люди – болваны. Оболванивать их для меня оказалось проще простого. Я оглянулся – Хуана и его приятелей у меня за спиной не было. Жизнь стала лучше.
20
Временами мы с Фрэнком были дружны с Чаком, Эдди и Джином. Но в конце концов обязательно происходил какой-нибудь инцидент (обычно виновником казуса был я), и меня изгоняли из компании, а следом за мной и Фрэнка на правах моего друга. Но мы с Фрэнком здорово проводили время и вдвоем. Мотались по всему городу автостопом. Одним из излюбленных наших мест была киностудия. Поднырнув под забор, поросший высокой травой, мы проникали на территорию студии и глазели на огромные стену и ступени, которые использовались при съемках фильма о Кинг-Конге. Мы бродили по декоративным улицам, разглядывали дома-муляжи. Все здания состояли лишь из фронтонов, за которыми ничего не было. Мы облазали всю территорию вдоль и поперек, пока нас не вычислила охрана и не выгнала прочь. Тогда на попутках мы стали ездить на пляж в парк Смеха. Мы проводили там по три-четыре часа и изучили все досконально. Паршивое это было местечко. Люди гадили где попало, и повсюду валялись пустые бутылки. Стульчаки в туалете были обосраны. После закрытия на территории парка ночевали бродяги. На самом деле ничего смешного в этом парке Смеха не было. Поначалу нам понравился Зеркальный лабиринт, но, как только мы научились из него выбираться, интерес пропал. Мы с Фрэнком никогда никого не задирали и ни в какие драки не ввязывались. Мы просто познавали мир. На пристани показывали документальный фильм о кесаревом сечении, мы не могли не посмотреть. Кровавое зрелище. Каждый раз, когда врач делал женщине надрез, кровь била струей, фонтаны крови, но зато потом он извлекал из нее младенца. И еще мы ходили рыбачить, а потом продавали наш улов старым еврейкам, которые сидели на скамейках в парке. Много раз отец бил меня за то, что я убегал с Фрэнком, но я рассуждал так: все равно он найдет повод, чтобы выпороть меня, так пусть уж лучше лупит за мою веселуху.
Но у меня по-прежнему были проблемы с другими ребятами нашего квартала. И частенько мой отец был тому причиной. Например, он купил мне костюм индейца, а к нему лук и стрелы, тогда как другие ребята имели снаряжение ковбоев. И снова, как и в школе, я оставался один против всех. Эти ковбои окружали меня, держа наготове свои пистолеты, и, когда улизнуть от них не удавалось, я вставлял в лук стрелу, натягивал тетиву и ждал. Но они всегда отступали. Я никогда сам не надевал этот злосчастный индейский костюм, пока отец не заставлял меня.
С Чаком, Эдди и Джином продолжалась старая история: они меня принимали, я чего-нибудь вытворял и меня изгоняли.
Однажды после обеда я стоял возле своего дома в одиночестве. С компанией Чака я не водился. Я выжидал, пока они забудут последнюю мою выходку, которая их разозлила. Делать было нечего. Вокруг белое пространство и скука ожидания. Я устал торчать на одном месте и решил прогуляться до бульвара Вашингтона, потом на восток до кинотеатра и вернуться обратно по бульвару Адамса, пройдя мимо церкви. Я тронулся в путь и вскоре услышал голос Эдди:
– Эй, Генри, иди сюда!
Ребята стояли в проулке между домами – Эдди, Фрэнк, Чак и Джин. Они склонились над большим кустом и что-то разглядывали.
– Давай сюда, Генри!
– Что там?
Я подошел к компании.
– Смотри, сейчас паук будет жрать муху! – похвастался Эдди.
Я тоже склонился над кустом. Паук соткал паутину между ветвей, и в нее попалась муха. Теперь хищник был в предвкушении и очень возбужден. Пытаясь вырваться на свободу, муха бешено жужжала, сучила ножками, но все бесполезно – паук все больше и больше оплетал ее крылья и тело паутиной. Он кружил и кружил вокруг своей жертвы, пока не заключил ее в кокон. Хищник был огромен и ужасен.
– О, сейчас он набросится! – закричал Чак. – Смотрите, сейчас он вонзит в нее свои клыки!
Я протиснулся вперед и пинком смахнул паутину вместе с пауком и мухой.
– Какого черта? – взвился Чак.
– Ты, урод! – заорал Эдди. – Ты же всех обломал!
Я слегка отступил. Даже Фрэнк в изумлении вытаращился на меня.
– Порвать ему очко! – завизжал Джин.
Они преграждали мне путь на улицу, и я кинулся вперед по проулку во двор чужого дома. Друзья бросились за мной. Я пересек двор, забежал за гараж и наткнулся на шестифутовую изгородь, увитую виноградными лозами. Пришлось перемахнуть через преграду. Я пересек следующий двор, форсировал еще одну изгородь и оказался в параллельном проулке. Выскочив на улицу, я оглянулся. Чак влез на изгородь и собирался уже спрыгнуть в проулок, но поскользнулся и свалился обратно во двор прямо на спину.
– Сука! – прорычал он.
Я свернул направо и помчался по улице. Пробежав семь или восемь кварталов, я сел на чей-то газон передохнуть. Погони не было. Интересно, будет ли теперь со мной дружить Фрэнк? А другие смогут простить мне мою выходку? И я решил не показываться им на глаза целую неделю, а то и больше…
Меня простили. Некоторое время ничего примечательного не происходило. Затем отец Фрэнка покончил с собой. Никто не знал почему. Фрэнк сообщил мне, что теперь они с матерью вынуждены переехать в другой район, где у них будет жилье поменьше. Фрэнк обещал писать. И он исполнил свое обещание. Мы стали переписываться. Только мы не писали, а рисовали наши письма. Фрэнк присылал мне картинки о жизни, хлопотах и проблемах людоедов, я продолжал его рисованную историю и отсылал обратно. У людоедов была трудная и беспокойная жизнь, пока моя мать не обнаружила очередную серию присланных Фрэнком злоключений людоедов и не показала ее моему отцу. Наша переписка оборвалась.
В шестом классе я стал подумывать о побеге из дома, но одно обстоятельство удерживало меня от решительных действий: если большинство наших отцов не могли найти себе работу, то с какой стати ее получу я – малолетка, не доросший и до пяти футов? Тогдашним кумиром и детей, и взрослых был Джон Диллинджер. Он грабил банки. На всю страну гремели имена Красавчика Флойда, Мамаши Баркер и Келли-Автомата.