Откуда я? Хм, из Москвы. Из России. Эти ответы категорически не годились. Тут нет Москвы, и никто еще не понимает слова «Россия».
Кстати, а какой это век? Об этом я еще не успел подумать. Если признать, что это – не параллельный мир, а Древняя Русь, что похоже, то не позже десятого. Разговоры о Перунасе – Перуне наводили именно на это.
Что ж, попробуем ответить обтекаемо, а заодно эмпирическим путем попробуем определить границы этого мира.
– Я из латинской земли, – ответил я, как можно спокойнее, и умолк. Вот сейчас будет момент истины. А есть ли в этом мире латинская земля? Если есть – один разговор, а если нет… Если нет, то уж не знаю тогда, какой разговор и вообще как себя вести. Значит, это – параллельный мир, в котором вообще все непредсказуемо и у любого могут вдруг вырасти крылья за спиной или пойти пламя изо рта…
– Из латинской земли? – озадаченно повторил мои слова Вольдемар. – Оттуда очень далеко плыть на корабле. Как ты добрался сюда, и главное – зачем? Что тебе нужно в наших землях?
Ага, вот это уже разговор! Все больше данных было за то, что я попал в наш мир, только древний. Ладно, с веком уж потом разберусь, на досуге.
– Лечить людей, – сказал я твердо. – Я хорошо умею это делать, князь. Все люди болеют, и я умею облегчить их страдания. Разве твоим людям не нужен лекарь?
Небесно-голубые глаза конунга Вольдемара сверкнули, и он громко захохотал.
– Что ты говоришь, лекарь! – воскликнул он презрительно. – Сильные воины не болеют никогда, они погибают в бою. А слабые болеют и умирают, и никто не может им помочь.
Я промолчал, но мне это не помогло.
– Ты сказал, что болеют все, – продолжил Вольдемар, и его голос стал совсем подозрительным и даже угрожающим. – Ты хочешь сказать, что и я могу заболеть?
Он чуть двинул коня вперед, и крупные зубы кобылы оказались совсем вплотную к моему лицу. Еще сильнее пахнуло конским потом, я попробовал отступить на шаг назад, но у меня ничего не вышло – толпящиеся и слушающие наш разговор воины стояли за моей спиной плотно.
– Послушай, – раздался голос князя, – если я заболею, то, значит, это ты навел на меня порчу. Я сварю тебя в котле живого. Ты понял меня, волхв?
– Я не умею наводить порчу, – пробормотал я, чувствуя, что втягиваюсь в сумасшедший разговор с сумасшедшим человеком. Почему он принимает меня за волхва? Что за чепуха!
Но тут ко мне пришло неожиданное спасение.
– Он не волхв, князь! – раздался визгливый голос, и из окружавшей толпы вылез человек в очень странной одежде. На нем был длинный до пят балахон, сверху какая-то кацавейка без воротника, а на голове – высокая остроконечная меховая шапка с бронзовыми бубенчиками, пришитыми по краям. Вид у этого человека был весьма глупый, но это мне так показалось: окружающие явно относились к нему совершенно серьезно.
– Он не из наших, – продолжал человек, тыча в меня пальцем. – Наверное, он – костоправ. В латинской земле встречаются костоправы. Они ничего не знают ни о прошедшем, ни о будущем, ничего не могут предсказать. Совсем ничего, князь!
Передо мной был волхв, испугавшийся, что мое появление каким-то образом помешает ему. Конкуренции боятся все…
«Ну и рожа, – невольно отметил я про себя, взглянув на физиономию волхва, – совсем еще не старого человека. Бледная нездоровая кожа, покрытая угрями, немытые слипшиеся патлы льняного цвета, падающие из-под дурацкого колпака, и абсолютно беззубый шамкающий рот!»
Ситуация могла повернуться, как угодно в ту минуту. Пожалуй, я даже испытал страх, но некогда было подумать об этом. Голубые глаза конунга, с которыми я постоянно сталкивался взглядом, явственно говорили о его невменяемости. Этот молодой человек, казалось, в каждую минуту мог принять какое-нибудь безумное решение, а затем с точно такой же стремительностью поменять его на противоположное…
И это спасло меня. Внезапно настроение Вольдемара изменилось, он что-то вспомнил, и на лице его промелькнула торжествующая и в то же время лукавая улыбка.
– Ты можешь помогать в болезнях, – сказал он, обращаясь ко мне и не слушая больше волхва, продолжавшего что-то выкрикивать. – Ведь так ты говорил, лекарь из латинской земли? Тогда помоги моему брату, исцели его. Ну же!
Он дергал поводья лошади и нетерпеливо глядел на меня.
Я все понял: мне предлагалось испытание. Что ж, это по-своему правильно. Увидев странного незнакомца, не следует доверять каждому его слову. Нужно проверить, правду ли он говорит. Логичный поступок.
– Если твой брат болен, князь, – спокойно произнес я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал так предательски от волнения, – то я должен осмотреть его. Наверное, я смогу помочь ему, облегчить страдания.
На самом деле, как врач, я отлично понимаю, что хоть как-то помочь больному возможно далеко не всегда. А уж в моем тогдашнем положении, без инструментов и лекарств тем более. Но что мне оставалось делать в ту минуту, как не хвататься за единственную соломинку, оставшуюся утопающему?
Мальчика я увидел через пару минут – столько потребовалось на то, чтобы приближенные дружинники князя протащили меня в хвост выстраивавшейся воинской колонны. На волокуше, покрытой для мягкости плотной тканью, свернутой вчетверо, лежал раненый – почти совсем еще ребенок, лет четырнадцати на вид.
Лицо мальчика было мертвенно-бледным, а губы – синими. Сверху он был накрыт тулупом, и даже под ним было видно, что его сотрясает дрожь.
Князь подъехал сзади и, остановив лошадь, свесился вниз.
– Если спасешь Всеслава, – негромко произнес он, указывая глазами на мальчика, – ты будешь жить. А если нет, если Всеслав, мой брат, умрет, то ты помнишь, что я сделаю с тобой. Помнишь, лекарь?
– Сваришь меня в котле, – так же тихо ответил я. – А что с ним случилось?
– Ты должен сам знать, – угрожающе прищурился Вольдемар. – Если ты целитель, то сам знаешь все. Волхвы никогда ни о чем не спрашивают, они сами все знают.
– Я же не волхв, тебе уже сказали, – пробормотал я, поняв, что остался один на один со своей проблемой. – Мне нужно осмотреть твоего брата, князь. Прикажи твоим людям не толпиться вокруг и не мешать.
Через минуту княжеские дружинники оттеснили воинов в сторону, да те, казалось, уже утратили интерес к происходящему.
– Теперь тебе никто не мешает, – сказал Вольдемар. – Покажи свое искусство. Давай посмотрим, подойдут ли твои латинские заклинания моему брату.
Он снова улыбнулся, и его голубые глаза демонически сверкнули.
Я опустился на колени перед волокушей и откинул тулуп. Да, тут имелась проблема, что и говорить.
Всеслав был без сознания. Глаза полуприкрыты, зрачок неподвижен. Дыхание частое, поверхностное, пульс прерывистый, нитевидный. Подержав мальчика за запястье, я отпустил его руку, и она безвольно упала. М-да…
Дрожал он от потери крови, это я понял с самого начала. А крови было потеряно немало, хоть и не критическое количество. Живот был вспорот справа налево. Вероятно, мечом и, вероятно, одним размашистым движением.
– Он умирает, – послышался голос Любавы прямо за моим ухом, и я вспомнил о девушке, которая по-прежнему была со мной. Лицо ее было серьезно, а глаза бесстрашно устремлены на рану мальчика.
– Разрезанный живот – это смерть, – пояснила Любава. – В доме князя Рогвольда моя мать занималась ведовством и лечила людей. Она была большая искусница, но даже она ничего не могла сделать в таком вот случае.
– А ты помогала своей маме лечить людей? – поинтересовался я.
Девушка кивнула и промолчала, но по ее вспыхнувшему лицу можно было догадаться, что эта тема ее волнует. Кто знает, может быть, ее мать была действительно умелой знахаркой и дочь гордилась этим…
– Ну, тогда вот что, коллега, – сказал я, – мне нужна чистая вода, открытый огонь и нитка с иголкой. Пойди и скажи об этом князю.
Любава поднялась на ноги и метнулась к не успевшему еще отъехать далеко Вольдемару. Я видел, как она ухватилась за край попоны, которой была накрыта лошадь, и принялась что-то говорить. Сам я тем временем принялся осматривать рану. К счастью, она не была глубокой – меч лишь прошелся по низу живота, вспоров его, и сильно повредил толстый кишечник, перерубив его в нескольких местах.
Скажу сразу, что операций я до того не делал никогда – не мое это дело. Столкнувшись с подобной ситуацией на «Скорой», я ни в коем случае не стал бы делать ничего, а попросту довез бы раненого до хирургического отделения больницы.
Но в той ситуации нужно было действовать самому. Нож у меня был, и следовало поторопиться, пока мальчик не пришел в себя. Если я хочу удалить поврежденную часть толстого кишечника, затем сшить оставшееся и зашить рану, то нужно спешить – очнувшись, мальчик во время такой вот операции умрет от болевого шока. Ведь у меня не было под рукой ничего из того, что необходимо иметь при любом хирургическом вмешательстве.
Я не говорю даже о каком-либо наркозе. Нет, мне нечем было вымыть руки, успевшие загрязниться за целый день. Проводить операцию немытыми руками – за такое меня бы четвертовали прославленные хирурги, на чьих учебниках, на чьем многовековом опыте я учился. Успокаивало лишь то, что в тот момент, когда я приступил к операции, все эти выдающиеся хирурги еще не успели родиться…
Через несколько минут стало ясно, что конунг Вольдемар все же не окончательно безумный человек, потому что хоть в каком-то виде он был способен воспринимать информацию. За плечами у меня появилась Любава, а рядом с ней уже знакомый мне воин Вяргис, которые принесли все то, что мне требовалось. По крайней мере, как они это поняли.
В деревянной бадейке плескалась чистая вода, имелся зажженный факел, а Любава протягивала мне громадную иглу, в ушко которой была протянута грубая толстая нитка. Ни на что иное я не мог рассчитывать.
Вообще говоря, в любой иной, я имею в виду – нормальной обстановке я отказался бы делать операцию. Любую операцию, а не то что такую сравнительно сложную, к которой был вовсе не подготовлен, как врач. Но в тот безумный первый день, проведенный мною в чужом мире, я был как во сне и действовал необдуманно и спонтанно. А иного выхода все равно не было.
Чистую воду я использовал как единственно доступный антисептик, а свой охотничий нож прокалил над огнем факела, протянутого мне Вяргисом. Потом вздохнул и приступил…
Ход операции описывать не стану. Хорошо еще, что мальчик не очнулся и не заорал на весь лагерь от боли. Хорошо также, что никто не схватил меня за руку и не помешал довести дело до конца. А помешать могли – тот же волхв с бубенчиками на шапке, который то и дело слонялся поблизости, ревниво вглядываясь в мои действия. Даже Вяргис – угрюмый палач собственных раненых товарищей молчал и только изредка скалил длинные желтые зубы.
Когда я принялся иссекать часть толстого кишечника, Любава, наблюдавшая за мной, охнула.
– Ты собираешься резать его ножом? – только спросила она. – Но так не делают.
– Делают, – стиснув зубы, пробормотал я. – Точнее, так делают в моем мире. Ничего особенного, только жаль, что нет никаких инструментов.
Я чуть было не добавил от отчаяния, что, кроме инструментов, у меня нет и никакого соответствующего опыта. Конечно, я когда-то проходил анатомию и даже хирургию, но вы же сами понимаете…
Самое долгое в операции – это зашивать шов. Рутинное дело, но и к нему нужна сноровка. К тому же у меня здорово тряслись руки, и если, сшивая толстый кишечник, я еще держался, то вскоре почувствовал, что вряд ли способен еще на что-то.
– Ты умеешь шить? – не оборачиваясь, спросил я, и Любава тотчас ответила – да, она умеет.
– Вот и прекрасно. Бери нитку с иголкой и сшивай ему живот, – сказал я. – Как начато, так и продолжай. Дело нехитрое. Сможешь?
Сказав это, я передал иглу девушке и, с трудом разминая затекшие ноги, встал. Сполоснул окровавленные руки в бадейке с остатками воды, которой я до этого промывал внутренности своего пациента. Потом прошелся: два шага в одну сторону, два шага в другую. Вяргис с догорающим факелом в руке пристально наблюдал за мной. Подъехал конунг, с интересом взглянул на распростертого мальчика и склонившуюся над ним Любаву. Потом перевел взгляд на меня.
– Ты исцелил его? – кивнул он в сторону Всеслава. – Я этого не вижу. Он лежит без движения, как мертвый.
– Но он не умер, – быстро ответил я. – Ему станет лучше, он очнется, а потом станет выздоравливать. Я не исцеляю, князь, а лечу людей. Это длительный процесс. Мальчику нужно лежать в покое долгое время.
Вольдемар недоверчиво усмехнулся.
– Ты ковырял ножом у него в животе, я сам видел, – сказал он. – Разве этим можно исцелить? Волхвы никогда так не делают.
– И часто они исцеляют? – парировал я наугад и не ошибся. Раздражение против любых врачей и недовольство результатами их труда – явление, видимо, общее для всех эпох.
Вольдемар засмеялся и покачал головой.
– Но у нас нет возможности оставить Всеслава лежать в покое, – сказал он. – Мы выступаем и должны к вечеру погрузиться на струги.
Он помолчал, как бы взвешивая что-то. Потом принял решение.
– Ты можешь идти с нами, – обратился он ко мне. – Будешь сопровождать Всеслава и отвечать за него. Мы все видели твое целительство и обряды, которые ты используешь. Это невиданные в нашей земле обряды: держишь нож в огне, режешь человека этим ножом, а потом будто шьешь что-то. Посмотрим на твое искусство. Если Всеслав умрет, я сварю тебя и накормлю твоим мясом наших собак.
Он перевел взгляд на Любаву, уже переставшую к тому времени зашивать живот мальчику.
– Это – твоя помощница? – поинтересовался он. – Она не из здешних?
Любава открыла рот, чтобы ответить, но я опередил ее, солгав.
– Нет, – сказал я. – Она не из здешних, князь. Она хорошо мне помогает.
– У нее есть целительная сила?
Я кивнул, после чего конунг Вольдемар, казалось, утратил интерес к моей скромной персоне. Он тронул коня и поехал во главу своего войска.
– Кажется, нас приняли на службу, – сказал я, поворачиваясь к девушке. – Если я не ошибаюсь, Вольдемар пригласил нас следовать с его войском.
Любава ничего не ответила мне, лишь тяжело вздохнула, опустив голову. Видимо, этот день дался ей так же тяжело, как и мне.
* * *
Только поздним вечером мы дошли до реки. К тому времени я уже еле брел, стараясь лишь сохранять равновесие. Мы с Любавой плелись в хвосте идущего войска, глотая пыль, поднимавшуюся от сотен человеческих ног и десятков лошадиных копыт. Дорога была узкой, петлявшей среди лесов и полей.
Рядом с нами на волокуше тащили раненого мальчика Всеслава, и время от времени я подходил к нему. Рядом шел Вяргис, волоча за собой громадный меч и искоса поглядывая на меня.
Говорить мы не могли – все очень сильно устали. Из прежних слов Любавы и из обрывков доносившихся до меня разговоров воинов между собой я понял, что войско Вольдемара ночью причалило на стругах к берегу реки, по которой оно спускалось на юг, в сторону Киева, и дальше двинулось пешим порядком.
К раннему утру Вольдемар подошел к усадьбе сестры князя Рогвольда Хильдегард, и дождавшись рассвета, с первыми лучами солнца, напал на нее. Усадьба охранялась несколькими десятками дружинников и сторожей, но это была надежная защита от бродячих разбойников, а не от целого войска, внезапно появившегося в этих краях.
Сына Рогвольда – Хельги привязали к дереву в лесу, чтобы он умер мучительной смертью: либо от голода и жажды, либо от когтей и зубов дикого зверя. Как я уже видел, случилось второе. Любаву, бывшую с ним, привязали к дереву тоже, но уже за компанию – против нее люди Вольдемара ничего иметь не могли, а насиловать ее просто не имелось времени и желания – впереди ждала богатая усадьба, где можно было награбить много чего, а женщины там и без Любавы водились в избытке.
Как мне стало понятно, с обитателями усадьбы поступили по всем правилам тогдашней воинской чести: Вольдемар не хотел вести себя как преступник. Например, он приказал своим воинам сидеть смирно и не нападать на усадьбу до рассвета, ждать первого луча солнца. Потому что напасть ночью – это бесчестье для воина.