Секция о наследии империй вызвала живой интерес благодаря современной актуальности обсуждаемых проблем. Особый интерес вызвал доклад Я. Грицака, посвященный национальной идентификации в постсоветской Украине. Сравнение Западной и Восточной Украины показало, насколько важно учитывать исторический опыт нациестроительства в разных имперских контекстах, а также осветило наследие акультурации и модернизации советского общества, которое ставит перед постсоветскими государствами проблему интеграции гетерогенного в лингвистическом и культурном отношении населения. В. Кантор и А. Давидсон показали в своих докладах, что изучение империи как исторического феномена все еще сопровождается проекциями на этот феномен идеологических дискуссий, в рамках которых не существует возможности выделить историческую семантику имперского опыта и понять археологию империи за пределами доминантного национального дискурса.
Конференция ответила на многие вопросы о характере империи, о путях сравнительного изучения разнообразного имперского опыта, однако проведенные дискуссии поставили также новые вопросы, которые нуждаются в обсуждении. Исследования империй все еще происходят в рамках существующих канонов, среди которых редко встречаются собственно сравнительные исследования. Это связано как с проблемой диалога между различными академическими культурами, так и с проблемой многомерного имперского пространства, которое исключает возможность однозначного определения существа имперского общества и государства и одной сравнительной перспективы (о чем свидетельствует спор между сторонниками сравнения только континентальных империй и сторонниками включения европейского и колониального контекстов). Еще одна проблема сравнительного исторического анализа заключается в его тенденции к структурному описанию исторических явлений, что вызвало возражения сторонников включения диахронной перспективы и учета культурных особенностей и исторической семантики. Конференция не разрешила эти вопросы, но сам факт их постановки и спора между представителями различных историографических традиций позволяет надеяться на продолжение работы по сравнительной истории империй.
Сравнивая континентальные империи
Альфред Рибер
Сравнивая континентальные империи
Империи остаются все еще недостаточно исследованной областью знания в сопоставлении с их историческим и концептуальным соперником – национальным государством. Существует множество заслуживающих внимания теорий национализма и национального строительства, и в то же время – сравнительно мало теорий, объясняющих историю строительства и упадка империй и империализма. В минувшее десятилетие целый ряд событий способствовал возобновлению интереса к этим проблемам, и несколько проектов по изучению империй теперь успешно разрабатываются. С одной стороны, этот интерес возник под влиянием распада последней континентальной империи – Советского Союза, с другой – под влиянием упадка национального государства перед лицом вызова со стороны таких различных явлений в современной политике и экономике, как глобализм, регионализм или локальная история и конфедерализм. Нация, национальное государство и национализм, хотя и далеки от того, чтобы исчезнуть с исторической сцены, не могут теперь рассматриваться (как это был принято в XIX и XX столетиях) в качестве наивысшего достижения человечества в его стремлении к мобилизации ресурсов, установлению порядка, гражданского равноправия и чувства общей идентичности. Поскольку последняя империя исчезает, а ее наследники демонстрируют признаки энтропии, поучительно подвергнуть анализу наследие империй, ушедших в прошлое, и поразмышлять о будущих формах государственного устройства. Существуют как минимум два явления в истории империй, которые заслуживают внимательного изучения (если мы хотим извлечь из него уроки): их долговечность и их жизнеспособность. Изучение империй зависит от того, насколько велико число их разновидностей. Наряду с уникальностью, свойственной империям разного типа, можно говорить и о целом ряде присущих им общих черт. Следовательно, возможно, по крайней мере, определить стратегию, выстроить определенную модель или парадигму их изучения. Впрочем, настоящая статья не преследует столь далеко идущих целей. Она посвящена, прежде всего, актуальным и трудноразрешимым проблемам, часть которых в той или иной мере имеет отношение к общей стратегии изучения империй.
Уместно сделать одно предварительное замечание. При общем рассмотрении империй относительная точность их характеристик и взаимоотношений, естественно, зависит от изменения их облика во времени и пространстве
1
2
Условимся вначале о том, что именно мы будем сравнивать, т. е. какие империи и какие сюжеты в истории отдельных государств данного типа могут быть предметом для сравнений. Возможны, по крайней мере, четыре подхода к сравнительному изучению империй во времени и пространстве. Первый подход предполагает сравнение империй, являющихся современниками и соседями, таких как Османская, Габсбургов и Романовых. Второй предполагает сравнение империй-наследников, возникших в результате структурной и идеологической трансформации старого режима, например СССР и Китая, которые перешли от династической системы к коммунистической. При третьем подходе сравниваются «либеральные империи», где основная власть сосредоточена в руках представительного правительства только в метрополии, но не на территории колоний, например, французской, бельгийской, голландской, в разное время британской и американской. Наконец, четвертый подход – избирательный (часто эклектический), при котором сравниваются империи трех перечисленных выше типов. Каждый из этих подходов сопряжен с риском теоретических просчетов. Но автор настоящей статьи намерен следовать совету и примеру такого историка, как Марк Блок, избрав первый подход, который позволяет рассматривать империи, близкие друг к другу во времени и пространстве, с учетом их долговечности. Как утверждал Марк Блок, такая исследовательская стратегия дает возможность рассматривать эндогенные и экзогенные факторы
3
Однако, автор берет на себя смелость увеличить число объектов изучения с двух, как это делал Марк Блок, до пяти империй (называемых далее евразийскими), а именно: Габсбургов, Османской, Российской, Иранской и Китайской. Этот выбор продиктован тремя важными обстоятельствами. Все эти державы существовали на протяжении одного и того же времени – с XVI века до начала XX; в пространственном отношении у них была по крайней мере одна общая граница (у Российской империи с четырьмя остальными), и они периодически конфликтовали из-за контроля над приграничными районами, которые разделяли сферы их безусловного культурного влияния. Географическое положение континентальных, евразийских империй, в отличие от разбросанных владений «морских» империй, способствовало возникновению особых проблем безопасности и интеграции. В результате экспансий евразийская империя создавала кольцо смешанных этнотерриториальных образований вокруг этнически однородного – в большей или меньшей степени – государственного ядра. Для немецких Габсбургов это были чехи, словаки, венгры, сербы, словенцы и итальянцы; для турок-османов – арабы, курды, армяне, греки и южные славяне; для России – финны, поляки, украинцы, народы Прибалтики, Кавказа и Средней Азии; для персов (фарси) – азербайджанцы, курды, туркмены и юго-западные племена; для Ханьского Китая – северные «варвары», включая чжурчженей (или маньчжур), монголов, уйгур, различные мусульманские народы северо-запада и племена Юньнани. Имперская периферия служила очагом постоянной нестабильности, причиной чему служила разница культур населявших ее племен, а в некоторых случаях, сама история их происхождения и формирования государственности – еще до того, как они были завоеваны. В отличие от стратегических пунктов в заморских территориях «морских» империй, периферийные районы империй континентальных, оказавшись в руках врагов или мятежников, представляли собой непосредственную угрозу для центра метрополии. Восстание в британских колониях в Северной Америке или во французских на Гаити могли повлечь за собой тяжелые людские потери, отразиться на престиже и финансовом положении метрополии, однако они не угрожали основам управления империей. Не влекли они за собой и иностранного вторжения в метрополию. Восстания же на периферии континентальных держав – в Польше, Венгрии, Сербии, Болгарии или Туркмении – приводили к смещению правительств, свержению династий или способствовали развалу империй.
Для евразийских континентальных империй проблема интеграции была связана с природой правительственных учреждений, с контролем или регулированием перемещения населения. Правительства их оказывались перед необходимостью выбора разумного соотношения между центральными и территориальными административными и правовыми учреждениями. Управление заморскими территориями могло быть (и почти всегда было) самостоятельным подразделением правительства со своими правилами, регламентом и бюрократической иерархией. Но в континентальных империях постоянно существовала опасность, что особый статус этнотерриториальных образований либо вызовет административную и правовую путаницу, либо будет способствовать росту сепаратистского движения. Выбор между религиозной ортодоксальностью и веротерпимостью принимал в континентальных империях особую остроту по целому ряду причин. Во-первых, в них было гораздо больше различных религиозных течений, чем в других государственных образованиях, где господствовала одна религия – христианство, ислам или анимизм (Индия была, разумеется, исключением). Во-вторых, религиозная идентичность часто переплеталась с национальной идеологией, после XVIII столетия это стало представлять серьезную угрозу целостности империй. Следовательно, политика официальной веротерпимости или насильственной ортодоксальности и принудительного обращения в зависимости от обстоятельств могла разжигать разного рода сектантские выступления: либо в форме борьбы одной религиозной группы против другой (погромы), либо в форме движения за национальную независимость (поляки-католики против православных русских или православные славяне против турок-мусульман).
Континентальные империи сталкивались также с необходимостью считаться с угрозой крупномасштабных народных движений, которые могли носить стихийный характер. В ранний период кочевой образ жизни играл важную роль в образовании и преобразовании империй. Его влияние постепенно теряло силу, но сохранялось еще очень долго, а в некоторых случаях до самого последнего времени. Завоевательные войны также вызывали демографические сдвиги, в частности, исход религиозных или этнических меньшинств после поражения их единоверцев. Наконец, восстания часто приводили к высылке жителей и обычно к насильственному переселению или заселению имперским правительством обезлюдевших краев
4
Последняя пространственная связь, которая дает основание для сравнительного анализа, – это продолжительное и сложное соперничество континентальных держав за контроль над обширными окраинными районами, которые отделяли центры метрополий одной империи от другой. Возвышение бюрократических империй означало закат степных кочевых государств и распад ранних королевств в Юго-Западной и Центральной Европе. Эти территории стали районами состязания мощных бюрократических империй ради захвата огромных земель с многочисленным населением и богатыми ресурсами. Империя Романовых в такой борьбе была лишь одной участницей среди прочих. Это одна из причин (хотя и не единственная), по которой так много внимания в европейской историографии уделено «экспансии» России как односторонней и неограниченной. Бесспорно то, что Российская империя к 1914 году стремилась достичь и достигала стратегического и экономического превосходства над своими континентальными соперниками от Балкан до Хингана.
Если рассматривать континентальные империи во временном пространстве, то следует иметь в виду, что они существовали и соперничали приблизительно в один и тот же исторический отрезок времени: с учетом особой хронологии событий можно разделить его на обычный период и эпоху революций. Обычный период в данном случае охватывает столетия от образования империй и появления влиятельных династий до их отречения, то есть приблизительно с XV–XVI веков до начала XX века. Если возникновение этих империй носило постепенный характер, то их падение удивительным образом произошло одновременно и одинаково бурно в революционную эпоху между 1906 и 1923 годами.
К эпохе революций может быть отнесено время, когда на евразийские империи обрушились французская буржуазная и английская индустриальная революции – «двойная революция», как окрестил это явление Эрик Хобсбаум
5
Вслед за определением общих принципов сравнительного анализа остается установить, какие факторы способствовали могуществу империй, чтобы ответить на вопрос об их долголетии. Не отрицая важную роль насилия, чему уделено большое внимание в литературе, остановимся на других средствах сохранения имперской власти. Имперская идея, имперская бюрократия и защита границ могут быть выделены в качестве трех факторов, способствовавших сплочению, приспособляемости и обновлению евразийских империй.
Имперскую идею олицетворял образ правителя. Это легко понять, если принять во внимание три обстоятельства: концепции власти становились частью нравственных и (или) религиозных представлений, они были связаны с традициями и мифами, язык политики превращал их в видимые символы и написанные тексты. Во всех пяти евразийских империях концепция власти не была постоянной, а подвергалась изменениям, либо в зависимости от личных предпочтений правителей, либо под влиянием внутренних кризисов или внешней угрозы. Поддерживался искусный баланс между светскими и религиозными атрибутами правителя и между властью и церемониальными ритуалами. Кроме всего прочего, наблюдалась эволюция в направлении усиления светского начала, но были случаи возвращения к ранним религиозным мифам, особенно в конце существования Российской и Османской империй. Правители принимали и изменяли свои титулы, украшали и усложняли ритуалы и церемонии, которые устанавливали реальные и символические связи с правящей верхушкой и народными массами. Существовала большая разница в том, каким образом правители демонстрировали подданным свою власть. Наиболее театральной формой было появление лидера на публике в роли главнокомандующего вооруженными силами, но хорошо организованные поездки или визиты за пределами столицы также служили сокращению дистанции между троном и местными жителями.
История имперской идеологии в евразийских империях может служить иллюстрацией к процессу, который я бы назвал кумулятивным синкретизмом: периодическое изобретение новых мифов о происхождении и миссии власти. Кроме Китая, который представляет собой исключение, культура евразийских империй имела общий источник – две великие традиции древнего мира: римско-византийскую и ахеменидо-сасанидскую. Ко времени Ренессанса Габсбурги, чтобы укрепить отношения между светской и духовной властями, использовали тщательно разработанную идеологию, сочетавшую в себе языческие и христианские мотивы. Они объединили мифическую родословную, содержавшую языческие и древнееврейские элементы, с протестантско-эсхатологическими традициями и литературно-историческим дискурсом, который обеспечивали писатели и художники под контролем императорского двора. Австрийские Габсбурги унаследовали от короля Испании Филиппа II мифическую связь с византийскими императорами, с их квазисвященнической властью. Это было узаконено в церемониях евхаристических мираклей, введенных Рудольфом II, и в Ордене Золотого Руна