А весной 1917 года в зале Общества одно за другим проходили собрания, посвященные выборам главы столичной епархии и другим важным вопросам. Но еще более важные вопросы пришлось решать чуть позже. В январские дни следующего, 1918 года большевики потребовали передать им Александро-Невскую лавру. Собрание духовенства по этому поводу состоялось все в том же зале. «Громадный зал не мог вместить всех, желавших проникнуть в него, хотя и был переполнен до последней возможности… Протоиерей Философ Орнатский вносит предложение: в наступающее воскресение устроить крестные ходы из всех храмов столицы к Александро-Невской Лавре. Собрание единогласно принимает это предложение».
Лавру тогда удалось отстоять, но испытаний на ее долю и потом выпадало много. (В 1919-м, к примеру, власти решили построить на территории Лавры заведение полезное и современное – крематорий. Чудом этот проект удалось похоронить.)
В эти нелегкие времена храм с залом на Стремянной находились в самой гуще событий. Летом 1918 года здесь прошла встреча новоизбранного патриарха Тихона с петроградским духовенством, причем отец Философ Орнатский высказался весьма откровенно: «Мы не скрываем своего отношения к социализму и с церковной кафедры открыто проповедуем, что это есть идейно обоснованный голый грабеж…». Стоит ли удивляться, что вскоре отец Философ был расстрелян?
А когда началась борьба между сторонниками Патриаршей церкви и обновленцами, выступавшими за дружбу с властью и модернизацию обрядов, одна из линий борьбы прошла через Троицкую церковь. Осенью 1923 года здесь отпевали умершего отца Александра Дернова – и в храме вместе с главой епархии епископом Мануилом присутствовали 144 священника и 47 дьяконов: все питерское духовенство, принадлежавшее тогда к Патриаршей церкви. Это была настоящая демонстрация силы, и она серьезно поддержала сторонников Патриарха. Правда, вот незадача: сама Троицкая церковь вскоре после этого перешла в обновленчество…
Случалось здесь и такое: «Настоящим заявляю, что я, нижеподписавшийся, протоиерей Троицкой церкви (на Стремянной ул., в Ленинграде) Николай Васильевич Заботкин, сознательно и добровольно снимаю с себя рясу, по мотивам социально-психологического характера, которые привожу ниже».
Из мотивов: «Оставаться в рядах "духовенства" я больше решительно не могу ни секунды… За сорок лет своей жизни я до сих пор еще нигде и никогда не встречал такой общественной организации, которая была бы настолько проникнута ложью…». Это лето 1924 года.
Что еще?
В 1930-м из Домика Петра I сюда перенесли чтимую икону Спаса Нерукотворного. В 1933-м Троицкая церковь лишилась колоколов: их передали в Петропавловскую крепость (для курантов) и в Госфонд. В 1934 году «Ленфильм» попросил было отдать храм с залом ему – для устройства мастерской кинорежиссера Сергея Юткевича – однако в прошении отказали. Троицкую церковь закрыли только в 1938-м (а Спаса Нерукотворного незадолго до того передали в Спасо-Преображенский собор).
Судя по архивным документам, власти не сразу решили, что делать с закрытым храмом. 4 марта 1938 года ключи от него были отданы директору базы райпищеторга – и церковь на Стремянной вполне могла бы стать складом картошки или другого продовольствия. Однако не прошло и двух месяцев, как помещение перешло к другому хозяину – районному совету физкультуры.
Физкультурники и спортсмены обосновались здесь надолго, хотя по большому счету здание мало им подходило. «Не очень удобный был спортзал»: это мнение спортивных журналистов, бывавших там не раз. Но еще в начале 1960-х в бывшей церкви была тренировочная база ленинградских волейбольных команд. Работали тут и спортивные секции для молодежи, в том числе боксерская, баскетбольная и волейбольная. В последней занимались, среди прочих, будущая олимпийская чемпионка Татьяна Гонобоблева и будущий историк Петербурга Анатолий Иванов.
Но не только спортсменам служили церковные стены. Как вспоминала уже знакомая нам Мария Блок, в бывшем храме все-таки нашлось место и для складов. А однажды случилось вот что:
«Открылось оконце, выходящее на улицу. Его обрамляла цветная надпись: "Прийдите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и аз успокою вы". Окно открылось, чтобы торговать пивом, и многие подходили за утешением. Было грустно и смешно…»
Мария Блок видела все это из окна своей квартиры: она жила в доме № 8 по улице Марата. Запечатлела она и снос Троицкой церкви, случившийся глубокой осенью 1966 года: «Сначала пытались взорвать, на одну ночь мы переселились в гостиницу. Разрушилась квартира в первом этаже нашего дома, а церковь мало пострадала – на совесть построили. Стали бить "бабой". Долгое и унылое зрелище, неприятно было смотреть. Будущие дачевладельцы растаскивали беспрепятственно цветные изразцы, сказочная мозаика исчезла».
А на месте церкви в 1977-м возникло здание Невских бань. Где-нибудь в новостройках оно выглядело бы неплохо, но на улице Марата оно явно не прижилось. Слишком уж ощутим был контраст между рядовой архитектурой 1970-х и рядовой же архитектурой конца XIX века. Поэтому решение о сносе этой постройки было встречено городской общественностью (обычно весьма чувствительной к таким затеям) весьма спокойно. Летом 2007 года банное здание было разобрано до основания, после строители приступили к возведению нового торгово-развлекательного комплекса, получившего условное имя «Николаевский пассаж».
Впрочем, и здесь не обошлось без своих коллизий. Весной 2009 года автор этих строк обратил внимание: бетонные конструкции верхних этажей строящегося здания выступают за красную линию улицы Марата на три-четыре метра. Поручение написать об этом оперативно исполнил журналист «Санкт-Петербургских ведомостей» Дмитрий Ратников – и статья «Дом из ряда вон» вышла на первой странице газеты. После этого на стройку обратили внимание городские власти. Губернатор города Валентина Матвиенко заявила в интервью: «Меня беспокоят бывшие Невские бани на улице Марата – сейчас проектом занимается главный архитектор города. Нужно сделать другой фасад: там слишком много стекла».
Здание Невских бань
Новый торгово-развлекательный комплекс
Проект ТРК и вправду был изменен, осенью того же года выступающие консоли подверглись обрезке. А сегодня здание, получившее название «Олимпик Плаза», является одним из самых посещаемых на улице – благодаря тому, что здесь открылся визовый центр Финляндии. В открытии его принял участие министр иностранных дел этой страны Александер Стубб.
ДОМ, КОТОРОГО НЕТ
Новый торгово-развлекательный комплекс унаследует от бани № 5-7 по улице Марата, хотя церковные строения числились прежде под № 5. Это потому, что при строительстве помывочного объекта была снесена еще одна постройка – примыкавший к храму трехэтажный дом № 7 по улице Марата. И он тоже имел к истории храма непосредственное отношение. Владельцем и жильцом его в начале XX века был купец-мясоторговец Дмитрий Парфенов, в течение 23 лет бессменный церковный староста Троицкой церкви.
Парфенову непременно стоит уделить несколько абзацев. Это была нерядовая, яркая личность! Он поднялся из самых низов: прибыв в столицу из провинции, начал службу мальчиком в чайной лавке, а закончил хозяином собственного большого дела, владельцем многих мясных лавок и колбасного завода.
В его жизни хватало крутых поворотов. Скажем, переход от чайной торговли к мясной случился по настоятельной просьбе его бездетного дяди, замыслившего передать племяннику свою колбасную лавку. И хотя Парфенов служил в крупной чайной фирме с очень хорошим жалованьем, должен был вот-вот стать компаньоном в этой фирме – он не побоялся начать карьеру фактически заново.
Потом дядя умер, а Парфенов отправился набираться опыта в Европу. Привез оттуда специалистов и построил на Киевской улице колбасный завод с холодильниками и ледниками. Другие мясоторговцы продолжали терпеть убытки от жары, от порчи товара – а Парфенов круто пошел в гору!
А в 1912 году Дмитрий Лаврентьевич оставил все процветающее дело брату, а сам ушел в дела духовные. Он был человеком глубоко верующим, с глубоким почтением относился к священникам, и те платили ему тем же. В его квартире много раз гостил, служил всенощную и водосвятный молебен отец Иоанн Кронштадтский.
Когда Дмитрий Лаврентьевич умер, его отпевали в Троицкой церкви, а протоиерей о. Павел Лахостский сказал перед отпеванием такие слова: «Как староста он был таков, что если бы можно было высечь из мрамора или отлить из бронзы его фигуру, то под ней следовало бы сделать подпись: "Вот настоящий, идеальный церковный староста"».
А потом многочисленная процессия провожала гроб с телом Парфенова по Николаевской улице и Невскому проспекту – до Никольского кладбища Лавры…
Читатель, наверное, обратил внимание: мы только начали наш маршрут, а в рассказе уже прозвучали три крупных купеческих имени: Лапшин, Соловьев, Парфенов. А дальше будет больше! Преобладающее количество домов на Николаевской принадлежало купеческому сословию. Здесь жили и содержали лавки десятки, сотни купцов, от выдающихся до ничем не приметных. Оно и понятно, ведь еще Виссарион Белинский писал, что столичные купцы «выбрали особенные улицы своим исключительным местом жительства: это – Троицкий переулок, улицы сопредельные Пяти углам и около старообрядческой церкви».
Николаевскую улицу нельзя представить себе и без писателей: в этом читатель еще убедится многократно. И в истории дома № 7 литературная страница тоже присутствует: здесь жил крупный чиновник и не менее крупный поэт Константин Случевский. Впрочем, повод поговорить о Случевском у нас еще будет, а потому разговор о нем пока отложим. Нас ждут другие писатели: Стремянная улица заставляет вспомнить нас еще один эпизод литературной истории.
ОБМАНУТЫЕ ГОСТИ
Во многих краеведческих книгах можно встретить такой вот адрес Ивана Сергеевича Тургенева: Стремянная улица, дом Гусева. И пояснение: Тургенев жил там в 1840-е годы, дом не сохранился, а стоял он на месте нынешнего дома № 21 по Стремянной.
Авторы этих трудов могли бы убедиться по карте города или путем личного визита: дома № 21 на Стремянной как бы нет. За него можно принять только знакомую нам баню, ведь она идет как раз после дома № 19…
Значит, дом Гусева стоял на месте бани? Не надо спешить с выводами. Достаточно взять в руки знаменитый атлас Петербурга, изданный в 1849 году Николаем Цыловым, чтобы убедиться: на месте бани находился тогда двухэтажный дом с деревянным вторым этажом. А облик дома Гусева запечатлели вполне авторитетные мемуаристы. Вот из книги тургеневского знакомца Павла Анненкова: «Они поднялись в четвертый этаж громадного дома на Стремянной улице, где жил Тургенев…».
Громадный дом!
Загадка разъясняется с помощью того же Цылова. Четырехэтажный каменный дом купца Максима Петровича Гусева стоял тогда на участке нынешнего дома № 19 по Стремянной. Да что там «стоял»? Он стоит и сегодня, дом, в котором жил Тургенев. Конечно, какие-то перемены и перестройки пережить ему пришлось, но вряд ли это так уж важно…
И.С. Тургенев. 1843
Этот дом хорошо виден и с улицы Марата: к нам он обращен торцом. И раз уж зашла о нем речь, напомним тургеневскую страницу его истории.
Иван Сергеевич поселился тут в конце 1842 года вместе с братом. Прожил здесь три с половиной года, причем годы эти были насыщены самыми разными событиями. Выход его первой книги – поэмы «Параша», знакомство с Полиной Виардо, с Белинским и Некрасовым… Тургенев в ту пору – еще не тот знакомый всем классик, к словам которого прислушивались тысячи людей. Это был молодой человек со скудным достатком, большим честолюбием и богатой фантазией. Его тогдашнюю любовь к импровизации отмечали все мемуаристы. Иногда это приводило к неприятным историям. Одна из них связана как раз со Стремянной; о ней рассказывает уже упомянутый Павел Анненков: «Он часто ходил тогда на охоту, и раз, возвратившись с отъезжего поля, хвалился количеством побитой им птицы, а в подтверждение своих слов приглашал слушателей отобедать у него на другой день. Слушатели поверили и чудной охоте, и приглашению. На другой день они поднялись в четвертый этаж громадного дома на Стремянной улице, где жил Тургенев (между ними были и грудные больные, с трудом одолевшие его лестницу), и долго стояли перед запертой дверью его квартиры, – до тех пор, пока вышедший человек не известил их как об отсутствии хозяина, так и всяких приготовлений к приему гостей. Тургенев долго смеялся потом, когда ему рассказывали о недоумении и ропоте обманутых гостей, но извинений никому не приносил: все это казалось ему в порядке вещей, и он удерживал за собой право играть доверием людей, не чувствуя, по-видимому, никакой вины на своей совести за проделки подобного рода».
Из дома купца Гусева Иван Сергеевич съехал в 1846 году, накануне своего восхождения к вершинам славы: уже в январе следующего года публика зачитывалась его рассказом «Хорь и Калиныч». Успех побудил Тургенева приняться за другие очерки, объединенные затем в цикл «Записки охотника». Вот так быстро свершился этот переход – от легкомысленных охотничьих баек к серьезным запискам охотника, всколыхнувшим русских читателей…
ДОМ № 9
«СРЕДЫ» КНЯЗЯ МЕЩЕРСКОГО
О князе Владимире Петровиче Мещерском можно написать целый роман. И не один. Умный человек, убежденный монархист и консерватор, ближайший советчик Александра III и Николая II – это одна его ипостась. В этом качестве он написал множество статей и записок, по которым разбросаны очень любопытные мысли. Вот, например, из записей 1914 года:
«Если допущена будет у нас, в подражание Европе, полная безответственность за каждое слово с трибуны Думы, то 1905 год в этой мутной среде, с прибавкою сотен тысяч рабочих, повторится в исполинских размерах, и народ будет жертвою и козлищем отпущения, а рабочие пушечным мясом, и, как в 1905 году, все провокаторы интеллигенты и писаки спрячутся».
Режут слух «писаки», но вообще-то слова справедливые, в чем-то даже прозорливые.
«Чем более Дума отдыхает, тем более от нее отдыхают Россия и русская жизнь».
Фраза, которая могла мелькнуть и в нынешних газетах.
Это один Мещерский.
Был и второй – популярный писатель, чья слава временами затмевала в публике славу Льва Толстого. Лесков сетовал однажды: «Порою сдается, что общество совсем утратило вкус: многим "Женщины" Мещерского нравятся более чем "Анна Каренина"…». Речь тут идет о романе-памфлете «Женщины петербургского большого света», одном из самых известных сочинений князя…
Дом № 9
Но был еще и третий князь Мещерский – скандально известная личность, ловкий придворный интриган, а также гомосексуалист, не скрывавший своих наклонностей и активно продвигавший своих протеже.
Его многолетний любовник (а потом и наследник) Николай Бурдуков добрался, например, до чинов действительного статского советника и шталмейстера двора! А ведь у князя хватало увлечений и помимо Бурдукова. Об одном из них писал всесильному обер-прокурору Победоносцеву министр народного просвещения Делянов: «Я слышал о скандале Мещерского. Весь город об этом говорит. Какой позор… И какая гнусная, противоестественная страсть. Я уверен, что слух о сем дойдет до их величеств».