Положа руку на сердце Таня тосковала не по своему классу – ребятам, учителям, а по ушедшему детству. Здесь, в вечерней школе среди взрослых людей, она начинала чувствовать себя взрослой и оказалась к этому не готовой. Уж слишком быстрым получился переход – еще вчера она на правах ребенка измывалась над учителями и ее поведение считалось шалостью, а теперь поняла, что тут никто вокруг нее на цырлах ходить не станет. Но обратной дороги нет – поезд ее детства отчалил от станции раньше времени. А с другой стороны, хорошо, что она оказалась в вечерней школе. После того что случилось с ней этим летом, она бы не смогла, не посмела переступить порог своего бывшего класса, где все уже все знают.
* * *
После беседы с Алей и Лизой у Шубина сложилось впечатление о Татьяне как о хорошей оторве. Хитрая, стервозная, не лишенная обаяния – такая ножичком полоснет и даже глазом не моргнет. Одно не вязалось: Глазыркин утверждал, что на даме, приходившей к Дворянкину, было платье и каблуки, а Татьяна таких вещей не носила, по крайней мере на работе. Ничего, разберемся, подбодрил себя Шубин.
К удивлению сыщиков, Татьяна никуда не уехала. Не успела. Когда Костров с Шубиным явились к ней домой, она собирала дорожную сумку. Анатолию хватило одного беглого взгляда на обстановку, чтобы определить, что девушка живет одна. Ее съемная квартира из-за небольшого количества мебели казалась просторной.
– Куда едем? – светски поинтересовался Михаил, после того как они с коллегой представились.
– Не решила пока, – ответила хозяйка, смущенно закрывая сумку, из которой торчали купальник и носки.
– Странная манера – сначала собрать вещи, затем определиться с направлением.
– Горящую путевку хочу взять – так дешевле получится, – пояснила она.
Бирюзовые, кошачьей формы глаза, высокие скулы, приоткрытые кукольные губы, на голове тонкий ободок, поддерживающий длинную светлую челку. Даже свободная, на два размера больше, мужская рубашка и мешковатые штаны не скрывали стройную, немного сутулую фигурку девушки. Она вполне ничего, отметил про себя Шубин. Приодеть и подкрасить, может, и сошла бы за роковую красотку.
– Татьяна Николаевна, вы знакомы с Романом Дворянкиным?
Девушка нервно дернула губами, руки затряслись и стали вдруг лишними – она не знала, куда их деть.
– Это наш исполнительный директор, – сказала она севшим голосом.
– Вы знаете его только как директора?
– Да, – отвела она глаза.
– Он погиб, и вам придется пройти с нами, – сообщил капитан. – Собирайтесь, только, пожалуйста, быстрее.
Девушка обреченно вздохнула. Она не заставила долго себя ждать: достала из шкафа кроссовки, взяла рюкзак, бросила в него расческу, гигиенические принадлежности, очки и томик Цветаевой – все сборы.
* * *
– Узнаете ли вы кого-нибудь из присутствующих здесь женщин? – прозвучал бесстрастный голос, вернувший Татьяну в реальность. С того момента, как ее посадили в служебную машину и привезли в это неуютное казенное здание, она словно выпала из реальности, уйдя глубоко в себя. Дурные предчувствия оправдались. В Таниной жизни происходило нечто ужасное – такое, о чем страшно было думать: смерть Дворянкина, появление полиции у нее дома. Происходящее казалось продолжением кошмарного сна.
Сначала ее куда-то привели, что-то спрашивали, записывали, затем оставили одну чего-то ждать. А теперь снова привели в кабинет и предложили присесть на любое место среди двоих коротко стриженных блондинок с длинными челками, как у нее. Таня равнодушно присела с краю.
– Посмотрите внимательно и хорошо подумайте, прежде чем ответить. Узнаете ли вы кого-нибудь из присутствующих здесь женщин?
Вопрос адресовался высокому угловатому юноше, испуганно хлопающему светлыми глазами.
– Да, вроде, – выдавил он.
– Вроде или да? – жестко спросил следователь.
– Да! – закивал головой юноша. – Похоже, она, – показал он на Таню.
– Вы уверены?
– Уверен, – неуверенно произнес Евгений.
– Хорошо. Уводите подставных, – распорядился Тихомиров.
Когда блондинки вышли из кабинета, следователь продолжил допрос:
– Где, когда и при каких обстоятельствах вы видели эту женщину?
– Так я вроде уже говорил. Там, в подъезде, на Альпийской улице, когда под дверью ждал. Шестого июля, вечером. Примерно в девять часов. Стою я, значит, на площадке, там, где лифты, а она из его квартиры выходит, – сбивчиво затараторил Глазыркин.
– Как же вы могли видеть, что кто-то выходил из сто тридцать шестой квартиры, если вы стояли около лифтов?
– А откуда еще ей выходить, если с той стороны всего одна квартира?
– Хорошо, так и запишем. Шестого июля, около двадцати одного часа, вы видели, как Климушкина шла по коридору со стороны, в которой расположена сто тридцать шестая квартира.
– Нуда, – согласился Глазыркин.
– А как она туда шла, вы видели?
– Нет. Я до этого за колой ходил. Как раз только пришел. Попил колы, собрался еще раз идти в дверь тарабанить, и смотрю, она с той стороны идет. Ну, думаю, ясен перец, почему мне не открывали. Если бы ко мне приперлись, когда я с герлой сидел, я бы тоже фиг кому открыл.
– Спасибо. Распишитесь здесь, и вы свободны.
Следователь обращался к юноше, а Татьяну как будто не замечал. Она ощущала себя предметом интерьера, чем-то вроде тумбочки, о которой ведут речь, но к разговору не приглашают.
И только когда они с Тихомировым остались в кабинете одни, он наконец удостоил ее вниманием. И это внимание ей не понравилось.
* * *
– Значит, шестого июля вы к Роману Дворянкину не приходили. Я правильно вас понял? – Илья Сергеевич выразительно посмотрел на подозреваемую. Испуганная и потерянная, ссутулившись, она сидела на стуле напротив, уставившись пустым взглядом в пол.
– Да, – тихо ответила Татьяна.
Как же глупо она себя ведет! Зачем усугублять свое и так горестное положение? – удивлялся Тихомиров. Ладно бы, если бы от своей лжи она что-нибудь выиграла, а то ведь нет – Глазыркин ее опознал. Против фактов не попрешь! Призналась бы, да, мол, заходила к Дворянкину и сразу ушла, тогда, может, при наличии хорошего адвоката выкрутилась бы, а так…
Илья Сергеевич только расстроился – от такой беспросветной глупости ему стало скучно. И вид у нее жалкий, как у бесхребетной рохли. Такая вряд ли способна на убийство. Может, это не она? – засомневался следователь.
– Хорошо, так и запишем. И где же вы тогда находились в течение этого дня?
– Дома, – коротко ответила она.
– А подробнее? Чем вы занимались дома? Вас там кто-нибудь видел?
– Никто не видел. Я живу одна. Квартиру снимаю. А чем занималась? – пожала плечами Климушкина. – Да так. С утра уборкой, потом пошла за продуктами…
– Значит, все-таки из дома вы выходили.
– Так это же в магазин и ненадолго.
– Так вы и к Дворянкину могли по дороге зайти. Тоже ненадолго. Чтобы убить человека, времени много не надо, – поддел ее следователь.
– Я никого не убивала! – крик отчаяния. Голос стал твердым, глаза сверкнули грозными молниями. Тихомиров увидел перед собой другую женщину – и куда только делась бесхребетная рохля? Правда, уже через минуту ее бойцовское настроение растворилось, сменившись прежней апатией.
– Какие у вас были отношения с Романом Дворянкиным? Вы ведь с ним знакомы давно?
Несколько лет назад
Это случилось в старом доме с обшарпанными стенами и стертыми ступенями в темной парадной, освещаемой слабой лампочкой в грязном глухом плафоне. Сырость, пыльное узкое окошко, сквозь которое просматривается двор-колодец без единого деревца, – отнюдь не самая романтическая обстановка, но именно это место стало для Тани притягательным. Под любым предлогом она выходила из квартиры своего деда – то за газетой, то вынести мусор, то в магазин, – лишь бы оказаться на лестничной площадке в подходящий момент. Подходящий – это когда по ступенькам своей легкой походкой зашагает он, парень ее мечты, – высокий, спортивный, с едва заметной улыбкой на скуластом лице и болотными, как вода в Фонтанке, глазами.
К своему деду Олегу Федоровичу Канарскому Таня приезжала редко, в основном по праздникам, чтобы его поздравить и передать подарок от родителей. Олег Федорович жил один в доме на Кадетской линии Васильевского острова, в типичном захолустье элитного района. Его квартира была под стать дому, в котором она располагалась, – такой же ветхой и неухоженной. Ей давно требовались ремонт и хозяйственная женская рука, способная организовать уборку, избавить чайник от накипи, а раковину от грязной посуды, сварить борщ, пожарить котлеты и картошку. Но Олегу Федоровичу его беспорядок ничуть не мешал, и помощь по хозяйству ему не требовалась. После того как умерла супруга, он о женитьбе не думал. Будучи мужчиной в самом соку, Канарский являлся весьма притягательным объектом для дам: умный, приятный, при ученой степени и деньгах. От женского внимания Олег Федорович, конечно же, не отказывался – зачем отказываться от того, что само плывет в руки? Но связывать себя новыми узами брака – боже упаси. Еще не известно, кем обернется милая и покладистая подруга после возвращения из загса. К тому же такую, чтобы терпела все его бытовые недостатки, еще поискать надо. Это в академии он элегантный, импозантный мужчина, начищенный и наглаженный, гладко выбритый, пахнущий дорогим парфюмом, а дома… дома ученый Канарский совсем другой человек. Это его территория, где он одевается в то, что ему удобно, – в любимую полинялую футболку с обтрепавшейся горловиной, привезенную из командировки в Сан-Франциско, в вытянутые треники, купленные в ближайшем универмаге, и разношенные до неприличия шлепанцы. В его квартире все вещи лежат на своих местах, то есть там, куда были брошены, и раскладывать их по шкафам и кладовкам нельзя. Наведываться в гости к Олегу Федоровичу не любила не только внучка. Мало кого радовала перспектива выпить чаю на неопрятной кухне из чашки с коричневыми разводами вприкуску с залежавшимся в буфете бог весть сколько времени печеньем. Да и чай был сомнительного качества, у людей старшего поколения вызывающий ностальгию по советским столовым. Конечно, можно было бы от угощения отказаться, но не выпить чаю значило обидеть хозяина. Родственники в этом плане пользовались некоторым преимуществом, заключавшимся в том, что им у него в гостях позволялось самим себя обслуживать – заваривать чай и накрывать на стол.
Таня вовсе не собиралась идти к деду, но близилась годовщина выхода книги под его редакцией, которую никак нельзя обойти вниманием. Родители ей выдали небольшой презент, с тем чтобы она вручила его Канарскому от них от всех. В тот раз к Олегу Федоровичу, кроме нее, пришел еще один гость – ее двоюродный брат Виталик. Он был старше Тани на пять лет – в детском возрасте это ощутимая разница, поэтому они с братом общались мало, к тому же и росли в разных районах. К своему двадцати одному году Виталик возмужал и выглядел совсем взрослым, хоть и был немного субтильным, и росточка ниже среднего. Без накачанной мускулатуры, в интеллигентных очках, аккуратной белой рубашке и отутюженных брюках Виталик имел вид студента-отличника, кем и являлся. Смерив критическим взглядом внешность братца, девушка отметила, что она оставляет желать лучшего. Ей нравились парни высокие и мужественные, похожие на киношных супергероев. Они с Виталиком перекинулись дежурными фразами, он, как обычно, назвал ее малой, Таня, как обычно, ему возразила, мол, не малая она вовсе. Спорить с братом не хотелось и не имело смысла. Да и вообще, о чем с ним разговаривать, когда у них с ним ничего общего – каждый вращается в своем мире. Она, как настоящая прогрессивная чувиха, слушает рок, а он – какую-то белиберду и даже не знает лидера группы «Металлика».
Акт выражения почтения деду совершен, можно покинуть его дом, что Таня и собиралась сделать. Она уже взяла оставленный в захламленной прихожей свой рюкзачок, когда в дверь постучались. У Олега Федоровича давно не работал дверной звонок, а чинить его он не хотел – так даже лучше, считал он, никто не отвлечет от работы визгливой трелью, а стук глухой, его, если никого не ждешь, не всегда услышишь.
– Это Ромка, открой, – послышался голос брата.
Таня повернула ручку замка и отступила назад, впуская в полутьму гостя. Ей навстречу шагнула рослая фигура спортсмена.
– Роман, – представился парень и учтиво поклонился, обнажив в улыбке белые зубы. При этом он так многозначительно посмотрел ей в глаза, что она растерялась. Потом она еще долго помнила его взгляд: темно-оливковый, с хитринкой и очень откровенный, мужской. За две секунды, как ей показалось, он успел ее раздеть, но – удивительное дело – ей это понравилось и в то же время было стыдно. Борясь со смущением, Таня хотела красиво представиться в ответ, но Виталик ее опередил.
– Здорово, Ром. Это моя малая, – прозвучало за ее спиной.
– Какая я тебе малая? – буркнула она.
– Ну а кто же ты? Малая! Тебе же четырнадцать лет! – иронично заметил брат, месяц назад поздравлявший ее с шестнадцатилетием.
– Мне пятнадцать, – весомо возразила Таня. В тридцать лет умаление собственного возраста, возможно, она сочла бы за комплимент, но сейчас, в компании взрослых парней, один из которых ей нравился, выглядеть моложе Тане не хотелось.
Виталик шутку оценил. Он даже не нашел чем парировать.
– Иди лучше чайку сваргань. Нам поговорить надо, – сказал братец после некоторой паузы.
В другой раз на такое обращение Таня бы обиделась – нашел прислугу! Ишь, раскомандовался – чайку ему сваргань! Попросить нормально не может, как девочку посылает. Но ей захотелось, чтобы гость еще раз вот так же нескромно на нее посмотрел, совсем как на взрослую. И они бы с ним потом разговаривали, как разговаривают мужчина и женщина, – обмениваясь тайными взглядами и легкими прикосновениями, в которых так много смысла.
Девушка ушла на кухню, чтобы приготовить чай. Как назло, ни она, ни брат заварку не привезли, поэтому пришлось заваривать дедовы «дрова». Она принялась тщательно отмывать чашки и ложки. Для братца и с разводами сойдет, дед чистоты даже не заметит – ему все равно, из какой посуды пить, а вот перед гостем лицом в грязь ударить не хотелось. Таня поняла, что Роман пришел поговорить не только с Виталиком, но и с Олегом Федоровичем. Мужчины устроились в гостиной, откуда доносилось размеренное вещание деда – он нашел благодарных слушателей.
– Олег Федорович, вы гениальны! Ну скажите, откуда только вы все это знаете?!
– Великий князь Константин Павлович привлек меня еще в молодости. Интересная фигура, надо сказать, хотя на первый взгляд малозаметная. Такие вот, как он, и поворачивают историю, выступая в роли неприметных стрелочников.
Цесаревич великий князь Константин Павлович в 1825 году был признан императором российским Константином I и царствовал всего шестнадцать дней. Своим именем Константин обязан бабушке, Екатерине II. Она надеялась, что ее внук займет престол в Константинополе и будет править Византийской империей. Но Константина не прельщала участь правителя. В 1823 году он тайно отрекся от престолонаследия. Несмотря на это, когда через два года внезапно умер старший брат Константина, Александр I, государственный совет и армия присягнули Константину. Константин не желал царствовать, он счастливо женился на польской графине и проводил время в удовольствиях и развлечениях. Он был молод, романтичен и совершенно не амбициозен. Принадлежность к царской фамилии и так давала ему славу и все привилегии. И головная боль в виде огромной, неспокойной страны ему была совершенно не нужна. Он говорил: «Меня задушат, как задушили отца». После отречения Константина на престол вступил его младший брат Николай, что обернулось восстанием декабристов. Константин представлялся восставшим энергичным, умным, справедливым человеком, способным возглавить державу. Само имя Константин ассоциировалось у декабристов с конституцией, и они заставляли солдат кричать: «Да здравствует Константин, да здравствует Конституция».