Стрелок, находившийся наверху, высунулся снова, чтобы пристрелить Константина. На голове у него была вязаная шапочка с прорезями для глаз. Вероятно, она перекосилась от резких движений, помешав сделать прицельный выстрел. Пуля выломила из стены кусок штукатурки и ушла в сторону, жужжа, как металлическая муха. Константин вскинул ствол и выстрелил практически наугад. Ему повезло. Стрелка отбросило назад, словно его дернули за невидимую леску. Ударившись головой о батарею парового отопления, он сполз на пол и остался сидеть там в позе внезапно отрубившегося пьянчужки.
Не теряя времени, Константин очертя голову ринулся вниз, на звук передергиваемого затвора. Второй стрелок оказался таким же незадачливым, как и первый. То ли затвор у него переклинило, то ли обойма оказалась пустая. Вникать в эти подробности Константин не стал. Направил на киллера ствол и дважды выстрелил ему в живот.
Бац! Бац! Вздрагивая, как от ударов лома, противник выронил пистолет. Ощущая абсолютное спокойствие, Константин добил его одним выстрелом в лоб. Затем, действуя как робот, он вернулся на лестничную площадку, чтобы всадить несколько пуль в голову первого, того, который караулил у лифта. О том, чтобы взять киллера в плен, он даже не думал. Уж очень было жаль Леху, мозги которого растекались по пыльному кафелю. Хороший был боец. Надежный, исполнительный, расторопный.
– Это тебе за Леху, падла, – произнес Константин, разряжая обойму. – Такого парня угрохали ни за что ни про что.
Все это время Александр Викторович просидел на полу кабинки лифта, поскуливая от страха. Под ним растекалась лужа, а его вытянутые ноги не позволяли дверным створкам сомкнуться.
Створки съезжались и разъезжались, производя монотонный, раздражающий звук. Константин не сразу расслышал, что говорит ему обмочившийся шеф.
– Не… – лепетал он, умоляюще глядя на Константина, – не… не бросай меня.
Просил, а сам не верил в спасение. Боялся, что его минуты сочтены. Еще обделается от страха, подумал Константин. И протянул руку.
– Я вас не брошу, Александр Викторович. Давайте я помогу вам подняться. Все позади. Не бойтесь.
– Кто они? – страдальчески спрашивал Мотыль, пока Константин вел его через задымленную площадку. – Сколько их было?
А на Леху даже не глянул, отметил про себя Константин. Перешагнул, как через кучу мусора. Хоть бы спасибо сказал.
– Трое их было, Александр Викторович, – сказал он. – Все готовы, а кто такие – хрен их разберет. Колпаки на хари натянули, конспираторы… Подождем, пока опознают. На вашем месте я бы немедленно известил ваших людей из ФСБ, а то соседи наверняка уже ментовку вызвали. – Константин заботливо прислонил жирное тело Мотыля к стенке возле двери квартиры. – Нам ведь не нужны осложнения?
– Не нужны, – с готовностью согласился Александр Викторович. – У нас и без ментовки головняка хватает.
Открылась дверь, в подъезд выглянула жена Мотыля Людмила, лицо которой было накремленным или щедро напудренным, как у японской гейши.
– Саша, – тоненько воскликнула она, – что случилось, Саша? Ты пьян?
– Меня только что чуть не завалили, – плаксиво пожаловался Александр Викторович. – Засаду, пляди, устроили. Ну ничего, я им это припомню. Они у меня попляшут. – Он оттолкнул поддерживающего его Константина. – Ладно, дальше я сам. А ты домой ступай. Сиди, не рыпайся, пока не понадобишься.
Понадобился Константин очень скоро. И часу не прошло, как в родительский дом нагрянули резвые ребята из убойного отдела. Ночь провел он в КПЗ, а утром повели его на допрос, в ходе которого выяснилось, что Мотыли его на работу не принимали, оружие ему не выдавали и понятия не имеют, каким ветром его занесло в злополучный подъезд.
Оправдания Константина вызывали лишь саркастические ухмылки. Правда, просьбу связаться с шефом следаки удовлетворили, но Александр Викторович прикинулся, что никакого Рощина не знает, а Сергей Викторович вообще послал его на три буквы.
Попал, понял Константин. Братья предали его, сдали милиции, чтобы не отвечать на разные неудобные для себя вопросы. Плевать им было на Константина. Для них он был разменянной пешкой, которую небрежно смахнули с доски.
Так угодил Константин за решетку, еще не вполне веря в то, что его вот так запросто кинули, отдав на съедение следакам из милиции и прокуратуры. Он все ждал, когда его вызволят, все надеялся, что Мотыли и ФСБ разыгрывают какую-то хитрую многоходовую комбинацию.
Но чуда не произошло. Записали Константина в киллеры, отдали его под суд, а там получил он срок, такой огромный, что никак не получалось перевести все эти годы в дни, потому что никакая таблица умножения не годилась для подобных подсчетов. Арифметика вообще имеет очень мало общего с жизнью. Тем более с жизнью в неволе.
Следственный изолятор, тюрьма, зона – все это походило на круги ада, описанные Данте. Только ничего поэтического в этом не было. Вонючая баланда, жесткие нары, тюремные подковырки, понятия, разборки и – насилие, насилие, насилие…
Выживал сильнейший. Константин выжил. Но если бы не жажда мщения, он не смог бы сказать, зачем.
Глава 3
Просто Мария
Вынырнув из тягостных воспоминаний, Константин не сразу сообразил, что видит перед собой очень красивую загорелую женщину лет тридцати. Одетая в простой, но изящный льняной белый сарафан, обутая в белые же туфли на невысоких каблуках, она стояла напротив, выжидательно глядя на Константина.
«Как та кошка, – отметил он про себя. – Сейчас состроит брезгливую мину и отправится дальше».
Но женщина не уходила. Стояла на месте, давая возможность оценить себя по достоинству.
Роста выше среднего, брюнетка, блестящие волосы гладко зачесаны назад и собраны там в подобие конского хвоста. Глаза скрыты солнцезащитными очками, губы накрашены ярко-красной помадой, в ушах сверкающие висюльки, на шее еще какие-то цацки.
«Хороша, – отметил про себя Константин, стараясь не разглядывать фигуру незнакомки, показавшуюся ему весьма привлекательной. – Но какого черта она на меня вылупилась? Хочет пригласить на роль Квазимодо? Так у меня, слава богу, горба нет».
Женщина сдвинула очки на лоб, посмотрела на Константина прямо и открыто, после чего улыбнулась и, нарушая затянувшуюся паузу, проговорила:
– А у вас красивые глаза. Такие зеленые…
Константин, давно свыкшийся с цветными линзами, которые был вынужден носить для маскировки, пожал плечами:
– Лягушки тоже зеленые, но вы ведь не считаете их от этого красивыми, верно?
Низкий грудной смех женщины вывел Константина из равновесия. Он вдруг разозлился. На себя, на эту непосредственную дамочку, на судьбу, сведшую их лишь для мимолетного уличного трепа. Кто она ему и кто он ей? Какое ей дело до его глаз, а ему – до ее манящей груди, крутых бедер и загорелых, точно лакированных ног, примагничивающих взгляд?
– Повеселились? – грубо спросил Константин. – А теперь ступайте своей дорогой. Здесь вам не цирк.
– Не цирк, – спокойно согласилась незнакомка, возвращая очки на прежнее место. – И вы не клоун. Извините, если я вас невольно обидела.
– Невольно обидела?.. Это из какого романа? Книжки любите читать?
– Не очень. И все равно извините.
– Проехали, – проворчал Константин, наклонившись вперед, чтобы встать и отправиться восвояси.
Собственные ноги его не слушались. Не хотелось никуда уходить отсюда. А пока Константин пытался совладать с ногами, незнакомка сделала два грациозных шага вперед и как ни в чем не бывало опустилась на скамью рядом. Сумку она положила слева от себя. Таким образом, Константина ничто от нее не отделяло. Кроме инстинктивного недоверия и горького жизненного опыта.
– Не возражаете? – осведомилась незнакомка, улыбаясь.
«Возражаю!» – вертелось на языке у Константина.
– Да нет, в общем-то, – пробормотал он. – Тем более что уже поздно.
– А это моя излюбленная стратегия. Когда ставишь мужчин перед свершившимся фактом, они как-то сразу сникают.
– А женщины?
– Женщинам на факты – тьфу! Мы иначе устроены.
– Это как?
– Ну, вы судите о нас по себе. Словно имеете дело с себе подобными, только без щетины, без волосяного покрова и с всевозможными любопытными приспособлениями.
«Приспособлениями?» – изумился Константин, а в следующую секунду смутился и покраснел так, что его уродливые шрамы сделались еще более заметными. Как назло, незнакомка расположилась слева от него, а пересаживаться было глупо.
– В этом-то и кроется ваша основная ошибка, – продолжала женщина, словно не замечая напряженной позы собеседника. – Вы не сознаете, что имеете дело с абсолютно другими существами.
– А вы, значит, сознаете?
– Еще как! Мы такие разные, и цели у нас тоже разные. Вот и приходится вас приручать. Одомашнивать, так сказать.
– Я дикий и предпочитаю таковым оставаться.
– Это заметно.
– И дрессировке не поддаюсь.
– Потому что дрессировщица пока не подвернулась.
Константин не нашелся что ответить на это. Голова у него пошла кругом. Скорее всего, виной тому была парфюмерия, которой пользовалась собеседница. Чистый опиум, а не духи. Коварное оружие, которое следовало бы запретить, чтобы мужчины и женщины играли на равных. Если, конечно, такое возможно в природе.
«Потому что приспособления у нас разные, – продолжил мысль Константин и покраснел еще сильнее. – Хоть бы отвернулась, дура, – сердито подумал он. – Знала бы ты, как я стесняюсь этих проклятых шрамов».
Его внутренний монолог был услышан.
– Кстати, самое время познакомиться, – произнесла незнакомка, глядя прямо перед собой. – Я Мария. Просто Мария, а не Маша, Машенька или Манечка. Если желаете избавиться от моего общества, назовите меня одним из этих уменьшительных имен, и вуаля. – Она сделала рукой выразительный прощальный жест. – Машенька пусть остается в сказке про медведя.
Медведя?
Константин вздрогнул. Ему моментально вспомнился побег. И душегубка, откуда он сорвался на пару с Рогачем. Тесная каморка, официально именуемая штрафным изолятором. Ее умышленно пристроили вплотную к котельной, чтобы мариновать там строптивых зэков летом. На зиму таких определяли в карцер без отопления и стекол в оконных рамах, и новогодние праздники Константину довелось провести именно там. А через полгода он снова отклонил предложение «кума» о сотрудничестве, после чего отправился на тамошний «курорт».
Специальный режим, созданный для «курортников», действовал безотказно. Месяц, проведенный в душегубке, превращал зэков в хронических гипертоников и сердечников. Покорившиеся возвращались в лагерь на общие работы, где автоматически переводились в ранг доходяг. Самые упрямые умирали от инфарктов и инсультов, за что ответственности, естественно, никто не нес. Константина не устраивал ни первый вариант, ни второй. Он хотел остаться самим собой. Когда бы то ни было и где бы то ни было.
Сокамерником его оказался амбал с приплюснутым, как у гориллы, носом и бритым черепом, покрытым многочисленными шрамами. Звали его Рогач. На Константина он посмотрел с недоброй ухмылкой, после чего снова раскинулся на полу, оставив немного свободного пространства у нагретой стены.
– Переступишь через копыта или грабли, убью, – предупредил он таким тоном, будто речь шла о чем-то будничном. – Пожизненное мне так и так светит. Я на днях двух сявок красноперых замочил. Если станешь третьим, мне хуже не будет. Круче уже ничего не бывает, сечешь?
– Да, – коротко ответил Константин, опускаясь на корточки.
Через каких-нибудь тридцать минут голова у него раскалывалась от духоты, пот бежал по телу ручьями. Было страшно подумать о том, что ожидает его на протяжении десяти бесконечно длинных суток. Чтобы отвлечься, Константин принялся изучать надписи и рисунки, оставленные предшественниками на стенах. Доминировали изображения голых баб и половых органов. Традиционный мужской член с крылышками, шарообразные груди, волосатые вагины, выглядевшие так, как представлялось Константину в детстве.
Словесное творчество было более разнообразным. «Здеся я кормил мух, претерпел немало мук», – начертал некто, несомненно наделенный поэтическим даром. Другой стихотворец выцарапал четырехстрочное послание неизвестной женщине, обещая подарить ей звезду в обмен на то, что обычно со звездой рифмуется. Третий был лаконичен: «ПОЛПАЙКИ ЗА МИНЕТ».
Первобытные люди, подумал Константин, были куда ограниченнее. Рисовали своих мамонтов, а о крылатых членах и минетах даже не помышляли. Это значит, что баб у них было вдосталь, а жратвы в обрез. У кого что болит, тот о том и говорит.
На этом размышления оборвались, потому что Рогач соизволил снова обратить внимание на сокамерника.
– Ты ведь здесь тоже по мокрому делу? – поинтересовался он, не открывая глаз.
– Так в деле записано, – заученно ответил Константин.
Признаваться в совершенных преступлениях на зоне было не принято. Все тут называли себя оклеветанными и невинно осужденными. Рецидивисты, те открыто хвастались своими подвигами, а рядовые каторжане откровенничать не спешили. Своеобразный этикет позволял им отмалчиваться. Правда, в конечном итоге подноготная каждого вылезала наружу. За колючкой долго таиться невозможно. Здесь ты открыт как на ладони.
– Базарят, ты троих замочил? – спросил Рогач, почесывая причинное место.
– Сами нарвались, – буркнул Константин.
– Для начала неплохо, – одобрил Рогач. – Серьезная заява. Что ж в мастевые не подался? Западло?
– Мне для начала шестерить предложили. Не мой профиль.
– А на левой груди пр-рофиль Сталина-а, – неожиданно заорал Рогач, – а на правой Маринка-а-а-а, анфа-ас…
Ловко вскочив на ноги, он подошел к ведру, служившему парашей, и уселся на него верхом. Константин отвернулся. Один неосторожный взгляд в подобной ситуации расценивался как нездоровое любопытство.
– А ты, я вижу, парень с понятием, – хмыкнул Рогач после того, как издал несколько иных, нечленораздельных, но выразительных звуков.
Константин промолчал. Разговоры с сидящим на параше не возбранялись, но и не поощрялись. Возможно, Рогач пытался подловить Константина на какой-нибудь мелочи с далекоидущими последствиями. Осторожность и еще раз осторожность. Без нее на зоне – край.
Убедившись, что новый посиделец к болтовне не расположен, Рогач встал с ведра и вернулся на прежнее место. Лежа на спине, он занялся ловлей мух, носящихся по камере. Вскоре по полу ползало не менее дюжины цокотух с оборванными крыльями, а Рогач с маниакальной улыбкой следил за последней, благоразумно кружащейся под потолком. Его зрачки перемещались из стороны в сторону, повторяя виражи насекомого.
– Тебе она никого не напоминает? – спросил он.
– А тебе? – спросил в свою очередь Константин.
– Мне – да. Тебя.
Дождавшись, пока муха спикирует вниз, чтобы совершить бреющий полет над ведром с нечистотами, Рогач поймал ее молниеносным взмахом руки, зажал в кулаке и поднес к уху.
– Жужжит, что ни в чем не виновата, – доложил он, ухмыляясь. – Тебя за что в трюм опустили?
Очередная ловушка.
– Меня сюда доставили. – Константин особо выделил интонацией последнее слово. – Под конвоем.
– Ну доставили, – легко согласился Рогач. – Может, поручили узнать, что я да как? Так ты спрашивай, не стесняйся.
– Нечего мне у тебя спрашивать.
– А, так ты меня, типа, игнорируешь?
Оживившись, Рогач приподнялся с пола. Было слышно, как в его стиснутом кулаке надсадно зудит муха.
– Башка трещит, – сказал Константин, морщась. – Неохота мне разговаривать, Рогач. Вот ты ловишь мух, и лови на здоровье. А меня не надо. Не подловишь.