В общем, приехала однажды за мной Полина Фотеевна Ивахник. На вид старушка-одуванчик. Такая вежливая, внимательная, добрая. Инструктора слушала с открытым ртом, улыбалась, меня всё наглаживала, даже в нос целовала. Правда, я сразу заподозрил что-то неладное. С ней частенько под руку расхаживал какой-то дедулька. Полина Фотеевна называла его Миронычем, но всем говорила, что это её брат. Хотя я сразу догадался, что он ей такой же брат, как мне двоюродный дедушка.
Не понравился мне этот Мироныч с первого дня. Он частенько куда-то исчезал, а вечером, после его возвращения, Полина Фотеевна становилась веселее, румянее и разговорчивее. Да и запашок от неё тянулся не совсем для собаки приятный. Чмокнет меня в нос, а у меня потом полчаса диковинные птицы и фиолетовые звёздочки перед глазами летают. Иными словами, как вы уже догадались, старушка моя выпивала, да не лимонад или квас, а кое-что покрепче. Но, думаю, что поделаешь – у каждого человека ведь свои причуды. Один попивает, другой покуривает, третий… в общем, и в этом случае не нам, собакам, рассуждать о том, что люди делают правильно, а что – нет. Главное, чтобы за нами присматривали да не обижали. Всё остальное на их совести.
Мы-то, ясное дело, помогали вам, помогаем и будем помогать. Помните, я рассказывал в первой книге о негласном договоре ещё на заре цивилизации между собакой и человеком? Мы тот договор по сей день блюдём свято и неукоснительно.
Эх, если бы и человек так же относился к своим обязанностям! Вы представляете, Полина Фотеевна иногда даже шлейку забывала с меня снимать. Так и спал со своими поводырскими прибамбасами. Я уж пасть не раскрываю по поводу вычёсывания, купания, кормления.
Наше знакомство с Миронычем не закончилось в школе. После того как мы переехали в квартиру к моей подопечной, он и туда захаживал. Хитрый такой старичок. Как я потом догадался (вернее, вычислил), Мироныч появлялся у нас дома аккурат после получения моей старушкой очередной пенсии.
Меня это, конечно, очень напрягало. Ну, сами подумайте: во-первых, не нравились все эти, как бы помягче выразиться, дурманящие запахи, а во-вторых, старики часто забывали о том, что мне необходимо хотя бы два-три раза в день выйти на улицу. Не до меня им было. Ну и, в-третьих, я видел, что Мироныч откровенно обманывает старушку. Как только деньги заканчивались, старик исчезал – то ему нужно в деревню к родственникам поехать, то он приболел, то дома по хозяйству занят.
Иными словами, не жизнь у меня наступила, а кошмар какой-то. С моей подопечной, я, например, мог целый день провести в пивнушке. Дружки Полины Фотеевны гладят меня своими грязными руками, треплют за уши, причём частенько не соизмеряя свои силы. Могли на голову и пиво разлить, и селёдку уронить. Впрочем, это полбеды. Однажды один бугай чуть лапу мне не отдавил. Так было больно, что я не сдержался и громко рявкнул. Вообще признаюсь: я там только и рявкал. Почти совсем забыл свои (вернее, Санькины) «Ав» и «У-у».
Могли и оклеветать ни за что ни про что. Вот вам пример. Однажды сижу под столом, смотрю, на пол рыбка вяленая падает. Симпатичная такая, аппетитная, полупрозрачная. А я голодный как… с ума сойти: чуть не ляпнул «как собака». Вот видите, сколько у людей всяких обидных собачьих присказок. Ну да ладно. В общем, сижу голоднющий-преголоднющий – Полина Фотеевна забыла меня утром покормить, торопилась в свою пивнушку. А тут словно с неба на голову мне рыба свалилась. Но даже в этом случае я не накинулся на рыбёшку и не слопал её. Впрочем, у меня даже и в мыслях такого не было. Я ведь свою работу знаю. Аккуратно поднимаю этот съедобный предмет, выбираюсь из-под стола и отдаю своей бабульке. В этот момент один из собутыльников как заорёт на всё заведение:
– Е-моё! Ты что, сволочь, делаешь?
Я сначала и не понял, что это он на меня так кричит. А тот не унимался:
– Вот скотина! Полька, твоя жи… жи-жи… вотина у меня рыбу с-стырила!
Ничего себе поворотик! Сдалась мне твоя рыба. Сам уронил, я поднял с пола, подал Полине Фотеевне, и меня же ещё в воровстве обвиняет. Во даёт!
– Да ладно тебе, – заступилась за меня Полина Фотеевна, – держи свою вонючую рыбу, не ори. Небось, сам уронил, а пёсик мой поднял. Он же у меня учёный. Всё поднимает и подаёт. Спасибо сказал бы…
– Ничего я не ронял, – продолжал шуметь собутыльник, – рыбина у меня в кармане лежала. Это твоя подлая собака тайком её вытащила.
Я не выдержал такого позора и громко гавкнул. Мужчина испугался и, резко отшатнувшись назад, перешёл на визг:
– Видишь, Полька, видишь, она у тебя агрессивная стала! На людей уже кидается. Её нужно вритина… витрнтира… ну, в общем, собачьему врачу показать.
– Ты сам к врачу сходи, покажись, – съязвила Полина Фотеевна и громко рассмеялась. – Я тебе говорю, что это некрадучая собака. Понял? На, – она протянула ему несчастную рыбину, – жри своего карася.
– Ну уж нет, – мужчина отстранил её руку, – ещё не хватало, чтобы я после собаки ел. Отдай ей теперь, пусть уже, сволочь, доедает…
– Охренел, что ли?! Дай мне! – возмутился другой собутыльник, выхватил из рук Полины Фотеевны рыбину и впился в неё зубами, ловко оторвав голову.
Я сглотнул слюну и понял, что мне в этом заведении ничего не светит. Думаю, хорошо бы к вечеру домой добраться, а то ещё неизвестно, сколько голодать придётся.
– Тю, – выпучил глаза «обворованный» пьяница и с удивлением спросил: – Ты что, после собаки будешь есть?
– Буду, – закивал мужчина и радостно добавил: – И уже ем. А что? Это же не какая-то бродячая псина. Трисон – Полькин поводырь. Интеллигентная, можно сказать, собака.
Нет, мне, конечно, приятно выслушивать в свой адрес такие комплименты. Но, признаюсь честно, всё же было бы приятнее закусить «карасиком». Даже вспомнил, как мы с Иваном Савельевичем рыбачили.
– Всё равно, – недовольно буркнул мужчина, – это уж слишком. Вы его ещё за стол посадите и пива ему налейте.
– Ой-ой-ой! – всплеснула руками Полина Фотеевна. – Хватит уже корчить из себя сибарита. Забыл, как намедни его подушечками закусывал. Вы с Пашкой полпакета «Педигри» сожрали. И ничего…
– Сравнила, – обиженно хмыкнул мужчина. – Я же не с одной миски с ним ел.
– Ладно, – махнула рукой моя старушка, – не хочешь – не ешь. Никто тебя не заставляет. А я вот лучше после Трисона поем, чем после некоторых людей.
– Эт ты на кого намекаешь? – возмутился мужчина. – На меня, что ли?
– Почему сразу на тебя? – усмехнулась Полина Фотеевна. – Мало ли отморозков на свете. Успокойся уже…
Вскоре все забыли об инциденте, и, как мне показалось, даже брезгливый выпивоха всё же съел кусочек обронённой рыбки. Вот так всегда. Сначала возмущаются, кричат, пыжатся, а потом за нами, собаками, доедают. Тоже мне, гурманы.
Какой же я был дурак, когда обижался на Сашку за Тришу. Вы знаете, как меня частенько называла Полина Фотеевна? Ни за что не догадаетесь. Мне даже стыдно такое слово произносить. И ведь когда трезвая, называла правильно. А как только рюмку-другую пропустит, у неё словно язык набекрень становился. Говорит мне:
– Трусон, к мине.
Я когда первый раз услышал, вообще не понял, к кому она обращается и чего хочет. Ну вы сами подумайте, что это за команда такая: «К мине»? Сапёр я тебе, что ли, по минным полям бегать. Это ж надо такое ляпнуть. Оказалось, она так «ко мне» говорит. Странная женщина. А что это за имя такое? Трусон… Тьфу, какая пошлость! От слова «трус», что ли? Какой же я трус?! Вы-то знаете, что я отважный пёс. Страшно подумать, но, может, от слова «трусы»? Ну это вообще позор полнейший. Чего-чего, а вот такого коверкания своего имени я никак не ожидал. Так что после этого имя Триша мне показалось совершенно безобидным и даже приятным.
Но имя – ещё цветочки. Я ведь помню поговорку Ивана Савельевича: «Хоть горшком называй, только в печь не сажай». Что имя? Главное, я сам его помню. И в школе записано, и в документах моих присутствует. Никто не перепутает и не забудет. А с подвыпившего человека что взять? Бог с ним, с этим Трусоном. Кем я только в жизни уже ни был, даже Рексом однажды побывал. Помните? Не облез же.
Но там другая беда была. Дело не в имени, дело в моём образе жизни. Если уж говорить честно, то я превратился в самого настоящего бомжа. Только не подумайте, что в том была моя вина. Нет, конечно. От меня там мало чего зависело.
Первую неделю к Полине Фотеевне приезжал контролёр-инструктор, смотрел, проверял, обучал, подсказывал. Мы вместе изучили несколько маршрутов: магазин, аптека, больница, ближайший сквер и всё такое. Старушка вела себя совершенно иначе, чем потом, когда её оставили в покое – и покормит, и почешет. Правда, вычёсывала и купала редко, но всё же было терпимо. А что потом? Э-э-э! Как вспомню, так вздрогну. Да я по несколько суток дома не ночевал. Подопечная моя где только ни бродила и где только ни спала.
Она могла просидеть целый день в пивнушке, а вечером рядом с ней же упасть в траву и уснуть. А я сижу всю ночь, сторожу её. Куда я денусь? Положу голову ей на ногу, чтобы никуда не сбежала, и дремлю. Иногда даже самому было противно на себя смотреть. Как-то увидел своё отражение в витрине магазина, чуть со стыда с лап не рухнул. Если бы не шлейка и красный крест на ней, точно приняли бы за бродячую дворнягу.
Хотя, по правде говоря, и дома было не лучше – вечно спал в провонявшей алкогольными парами квартире. А какое мучение, когда с меня забывали снять шлейку. У вас когда-нибудь чесалась, например, лопатка, а вы не могли рукой достать? Волей-неволей акробатом станешь.
Вот такая у меня была жизнь. А вы говорите «жизнь собачья».
Глава 3
Хотите, открою вам один секрет? По роду своей службы мне приходится сталкиваться с огромным количеством людей: в общественном транспорте, магазинах, аптеках, парках, просто на прогулке. Знаете, как я определяю, хороший человек передо мной или нет? Смотрю на него и думаю: вот получился бы из этого господина поводырь? Если вижу, что да, значит, человек неплохой. У нас в школе среди щенят идёт колоссальная выбраковка. Порода породой, родословная родословной, однако не все щенки, даже от одной матери, могут претендовать в будущем на роль собаки-поводыря. Вот так-то!
Ясное дело, у людей такой выбраковки не бывает. Для вас это было бы ужасным оскорблением. Но мне кажется, именно поэтому частенько тачают сапоги пирожники, а пироги пекут сапожники. У нас такого нет. Положено тебе работать охранником, не лезь в поводыри, а то заведёшь куда-нибудь человека, выкарабкивайся потом. Только вы не обижайтесь на меня. Хорошо? Возможно, я заблуждаюсь. Рассуждаю ведь по-собачьи. Может, это как раз тот случай, когда можно смело сказать обо мне: несёт чушь собачью. Ну да ладно, не обижусь. Я ваших университетов не оканчивал. Приходится до всего самому доходить. Могу и ошибиться.
С вашего позволения, буду и Кривошеевых вспоминать, потому как, если рассказывать только о моей жизни у Полины Фотеевны, будет слишком тоскливо. Так что вернёмся к Аннушке. Вам же, наверное, хочется узнать подробности? Расскажу и о ней, и о её горе – Аннушка ведь только лет в тридцать восемь ослепла. А до этого, говорят, была светской львицей. Правда, она и будучи слепой иногда ходила на всякие вечеринки, тусовки, как Машка говорила, но меня туда никогда не брали – ей там Константин Александрович помогал. Но, знаете, я не обижался. Да и за Машкой нужно было кому-то присматривать. Чего мне там делать, на приёмах и фуршетах? Мои были ещё впереди – с Полиной Фотеевной так нафуршетился, на всю жизнь запомнилось.
Ещё в самом начале моей трудовой деятельности в писательском доме слышал, как кто-то предлагал Анне Игоревне по громкой связи, чтобы и меня прихватила. Но она не согласилась. Сказала:
– Что вы, что вы, всех ваших гостей распугает.
Признаюсь, я тогда, конечно, немного обиделся. Тоже мне, думаю, нашла пугало. Я ведь к людям привыкший. Что я их там за ноги, что ли, буду хватать или в тарелки лезть? Я собака воспитанная и спокойная. Если подопечная с кем-то общается, я тут же заваливаюсь у её ног и дремлю, сил набираюсь. Время от времени приоткрою один глаз, оценю обстановку и дальше спать. И ухо иногда поднимаю.
Но со временем я понял, что имела в виду Анна Игоревна. Тут вот в чём проблема. Многие люди никогда в глаза не видели собак-поводырей. Так, где-то что-то слышали краем уха. А когда сталкиваются с нами нос к носу, недоумевают: дескать, солидные люди собрались, дорогие платья, туфли из крокодиловой кожи, а тут слепой с кобелём припёрся. Чего уж греха таить – у нас в стране так. Я однажды по телевизору смотрел передачу. Там на какой-то съезд в европейском городе съехались со всего мира люди. Знаете, что меня удивило? Среди делегатов были слепые с собаками-поводырями. И никто не возмущался, не глазел на необычных гостей, как будто так и надо.
Скажите честно, а вы можете представить в нашем, допустим, парламенте человека с собакой-поводырём? Я лично нет. Если и разрешат прийти, наверное, бумажки да всякие справки будешь полгода собирать. Всё-таки у нас в стране собака-поводырь ещё в диковинку. Мало нас. Очень мало. Да пусть бы нас здесь вообще не было, если бы люди все были зрячими. В том-то и беда, что слепых много, а собак-поводырей мало. Не могу понять и другого – неужели у вас среди слепых людей нет ни одного, кто мог бы в человеческой Думе думать вместе с другим думцами?
Однажды слышал по радио, что духовно-нравственное здоровье всей нации измеряется отношением к детям и инвалидам. Ну, детям, понятное дело, в парламент рано ещё, а инвалидам? Ав-ав! Кстати, писателя Хорхе Луиса Борхеса, когда тот ослеп, приняли на работу директором библиотеки. Интересно, у нас в стране много слепых директоров?
Продолжу.
При мне Анне Игоревне исполнилось сорок два года. Если бы я точно не знал её возраста, ни за что не поверил бы. К нам в гости из Питера частенько приезжала Аннушкина подружка, Вика. Я даже её фамилию запомнил. Может быть, и не узнал бы никогда, но Константин Александрович почему-то всегда объявлял: «К нам Вика Березовская едет!» На самом деле она не просто подруга, а Машкина крёстная мама. Красивая такая девушка, обаятельная и всегда улыбается – наверное, очень счастливая. Нравятся мне улыбающиеся люди. Жаль, что у нас, собак, нет такой способности.
Помните, я рассказывал вам, как пробовал произнести несколько человеческих слов? Гиблое дело. Так вот после этого я как-то тайком пытался поэкспериментировать с улыбкой. Думаю, раз уж слова произнести не удаётся, так хоть попробую поулыбаться. И давай перед зеркалом морду корчить: и так и сяк – ничего не получается. Едва челюсть не сломал. Смотрю на себя и сам себе командую: улыбнись! Что только ни делал – и язык высовывал, и пасть раскрывал, как обезумевший крокодил, и нос морщил, и глаза таращил, даже ушами хлопал. Я едва челюсть себе не вывихнул, стараясь изобразить улыбку. Нет. Все равно получался какой-то урод и агрессивный монстр, хоть тресни! В какой-то момент даже забеспокоился: чего доброго, увидят люди, что подумают? С такими улыбками к ветеринару потащат. Наколют всякой гадости, лежи потом на диване улыбайся. В общем, забросил я это дело. Если не суждено улыбаться, что поделаешь, ходи с кислой миной.
Ну так вот, Викуся (как называет её Анна Игоревна) погладила её руку и вдруг спросила:
– Анюта, открой секрет: как тебе в сорок два года удаётся красоту сохранять?
– Ой, Вика, не успокаивай ты меня. Какая тут красота на пятом десятке…
– Не скажи, не скажи, – улыбнулась Вика, – тебе и тридцатилетние могут позавидовать.
Лучше бы она эту тему не затрагивала. Аннушка тяжело вздохнула и говорит:
– Даже если так, кому она теперь нужна? Себя я всё равно не вижу. На люди выхожу всё реже и реже. Остаётся ждать старости да смертушки.
– Да что ж ты такое говоришь, Анна, – выдохнула Виктория, – в сорок два года о смерти думать. Ты что, подруга?