– Откуда у него этот дар – неизвестно. Но он у него есть. И здесь дело не в случае, а в том, что стоит за случаем.
Теперь о Константине говорили так, словно он не сидел за столом рядом с Кариной. Здесь каждый был больше, чем он был: обладателем дара, делавшего его посланником судьбы; можно сказать и так: способом проявления каких-то сил или законов. Тайны мироздания причудливо кучковались за обычным столом обычной квартиры, расположенной в обычном панельном доме. Вот почему когда о Константине говорили как о частном представителе всеобщего порядка, он смирено молчал. Ему и в голову не приходило напрашиваться на комплимент или отводить комплимент: он не видел в своем даре личной заслуги. Я же никак не мог смириться с тем, что мой дар – это форма безликости. Я привык всего достигать сам. Вот почему я встрял со своими дурацкими бокалами: так я выпятил свое «я». Выставил себя выскочкой.
– Мой скромный дар, – продолжала между тем Карина, – видеть благоприятное развитие событий, «предсказывать» счастливые зигзаги судьбы. Я вижу только хорошее, если оно есть.
– Ты – богиня, – склонился над ее рукой Константин.
– Оставь, Костя, – сказала Карина, заметно тронутая румянцем. – Тут нет моей заслуги: просто я отзываюсь на информацию…
– Позитивную, – уточнил Константин, при этом никому и в голову бы не пришло считать его выскочкой.
Что за шарм, что за такт был у этих людей!
– Да, я чувствую ее. И сообщаю тем, кому это может быть интересно. Люди называют таких, как я, гадалки. Но я не гадаю. Я всегда сообщаю то, что сообщают мне.
Они не позировали и не играли, они давно смирились со своей необычной судьбой и несли свой крест, судя по всему, весьма достойно. Сейчас они демонстрировали мне нечто вроде мастер-класса. Может, так принято в сообществе медиумов?
Меня осторожно посвящали в клан избранных?
Нет, я определенно не был готов к тому, чтобы быть проводником чьей-то злой или доброй воли. Безликая функция – был не мой формат. Я, продукт и венец человеческой цивилизации, был против внушаемых мне сомнительных правил.
– Кто сообщает вам позитивную информацию?
В моем вопросе не предполагалось ни тени дерзости или сомнения. Только здоровое любопытство. Манеры я практически скопировал у импозантного Константина. Однако Карина занервничала:
– Только не надо делать из меня дуру.
Странно: при Константине ее словно подменили, она даже чай стала пить не по-купечески, не «сёрбая», не втягивая его с шумом и плеском в себя, любимую. Ее манеры не то чтобы смягчились – они у нее появились. Очевидно, ее простецкость или грубоватая простота были только имиджем для нетребовательной публики. Она была такой, какой ее хотели видеть. Она была своей для клиентов.
Странно: тот, кто приносит благие вести, должен быть простым и понятным. Он должен быть таким, чтобы его можно было любить. А любить можно того, кто похож на тебя. Карина ради реализации своего дара научилась отказываться от себя и становиться как все. Она служила, а не паясничала. «Не надо делать из меня дуру». Понятно.
А вот ежели ты на короткой ноге с теми службами, что ведают информацией «негативной», ты обязан быть респектабельным и внушительным. Тебя должны бояться – и потому уважать. Любить – Боже упаси: недопустимая фамильярность.
Я решил поделиться своими рискованными наблюдениями с оракулами. Они рассмеялись.
– Совершено точно, – сказал Константин. – Я богат, ибо за плохие новости принято платить много, а за хорошие брать деньги неудобно. Карине платят гораздо меньше, но на жизнь хватает. Понимаете, я будто бы на вредном производстве нахожусь: общаюсь с темными потусторонними силами. Мало ли что я там могу шепнуть на ухо кому следует: порчу напустить или еще какой вред сотворить. Меня ублажают великой мздой как представителя великих темных сил. Деньги – символ власти и силы. Сила – к силе. Будешь отказываться или брать мало – клиентов не будет. Точнее, веры тебе не будет. А дар требует, чтобы им пользовались. Я ничего не сумею объяснить. Просто так устроен мир. Не навреди – мой принцип. Я не вправе нарушать не мною заведенное равновесие. Вскоре вы сами это поймете.
Я был озадачен – в который раз за сегодняшний день.
– И что же вы можете сказать мне, своему клиенту, Константин?
Он налил себе полстопки, не предлагая нам, выпил одним махом и сказал:
– Вами будут весьма активно интересоваться «оттуда».
Он энергично ткнул указательным пальцем вниз. Очевидно, привычный жест.
– У вас будет много неприятностей.
И только после этого аккуратно, как вышколенный породистый пес, откусил дольку груши.
– За такие вести принято благодарить? – вежливо поинтересовался я.
– Судьба у вас, скорее всего, сложится благоприятно, – перехватила инициативу бабушка Карина.
– И что конкретно должно случиться со мной? Что конкретно?
Константин покачал головой:
– Этого я не знаю. Тут уже началось бы гадание. Набор несчастий людских хорошо известен. В принципе все может грозить вам. Кроме старости в ближайшие 30–40 лет, – прибавил он с приятной улыбкой. – Но я не гадаю.
– О каких несчастьях вы говорите?
– Вы не знаете, что такое несчастья?
– Боюсь, что нет.
– Значит, до сего дня вы были счастливы. Боюсь, у вас появится возможность оценить это.
– Не могу с вами согласиться, – пробурчал я, ловя боковым зрением фигуру Елены.
– Болезни, утрата близких, потеря вдохновения, атомная война, непонимание друзей…
– У меня нет близких, – сказал я задумчиво.
– Значит, к несчастью, появятся, – констатировал Константин.
– К счастью, вы имеете шанс соединиться с близкими, – поспешила дополнить его Карина.
– Что же мне надо делать? – воскликнул я, растопырив пальцы на левой руке.
Оракулы как по команде пожали плечами.
– Надо поступать правильно, – сказала Карина. – Сколько вам лет?
– Тридцать три года. Уже или всего, сам не знаю. Вам виднее.
– В эти годы человек уже начинает понемногу соображать, хотя бы на библейском уровне, – сказал Константин, вставая из-за стола. Карина пошла его провожать.
Елена смотрела на меня по-другому. Серьезно и печально.
– Это не бред? – спросил я у нее. Она покачала головой.
– Нет, не бред. Я приду к тебе через час.
Теперь настал мой черед по-другому посмотреть на нее.
Боюсь, что я смотрел на нее как близкого человека.
Глава 4. Ёжик, ёжик – без головы и без ножек?!
Час тянулся невероятно долго – почти столько же, сколько вся оставшаяся ночь после прихода Елены. Но мы легко забываем о тяготах ожидания, если за ними следует счастье.
Она вошла, положила мне руки на плечи и, ни слова не говоря, поцеловала. Причем, сделала это как-то вопросительно, не вкладывая в поцелуй страсти, но и не скрывая при этом, что мне был подарен поцелуй женщины.
В первый раз в жизни я общался с практически незнакомым мне человеком при помощи поцелуев. И не могу сказать, что меня это разочаровало. Я тоже поцеловал ее – и поцелуй мой тоже получился ознакомительным. С этой девушкой не хотелось торопиться, было страшно все испортить. Хотелось поступать правильно – вот на каких мыслях-ощущениях я поймал себя.
Все, что она делала, даже самый приход ее ко мне – все было только шанс, я это чувствовал. Нет, с ее стороны не было мелкого расчета, который можно было расшифровать так: она, видите ли, давала мне шанс. Никакой надменности, никаких дешевых королевских замашек. Она сама была составляющей шанса, рядовым участником ситуации под условным названием шанс – без права решающего голоса. Впервые я почувствовал, что ситуация если не управляется, то направляется извне. Это было странное, почти неуловимое ощущение, и все же я чувствовал присутствие чего-то, что нам почему-то не мешало. Очень странно.
Она свободно расположилась на моем диване, оставляя место и для меня. Я и это воспринял как шанс и не упустил своего: тотчас занял свое место.
«Чужое», как она выразилась, свадебное платье мы снимали вместе, удивляясь его ажурности и качеству отделки и вовсе не удивляясь тому, что Елена оставалась без платья. Потрясающая смесь несомненной целомудренности и полной раскованности так впечатлила меня, что я почувствовал себя скованным. Ее поведение означало только одно: абсолютное доверие ко мне, и это как раз налагало на меня ответственность, сковывало.
Но робости и нерешительности – и это я тоже чувствовал – мне бы не простили. Это означало бы, что я не желаю брать на себя ответственность, сам не знаю, чего хочу, не дорожу шансом. Робость в этой ситуации была бы фальшью, ибо все, что я делал до этого, должно было исключать робость. Я должен был быть выше робости.
Мне сразу стало ясно и без слов, что имела в виду Карина, когда она говорила о «правильности» моих поступков. Правильность – означала равновесие, гармонию со всеми законами космоса, в том числе с законами человечности и любви. И сам факт того, что они все считали меня способным к постижению этих законов, что они не сомневались в масштабе моей личности, – этот факт меня вдохновил. Елена демонстрировала не просто доверие ко мне, она излучала уверенность в моей исключительности. Это само по себе было не меньше, чем признание в любви.
Все, что происходило между нами, больше всего напоминало игру – и меньше всего было игрой. «Все или ничего», «сейчас или никогда» прямо витало в наэлектризованном воздухе моей гостиной, которая одновременно служила мне спальней и кабинетом. Я с большой легкостью и радостью принял на себя душевный груз «не притворяться». Во мне проснулся дар чуткости, о котором я всегда подозревал: я был смелым до дерзости, где необходимо и где это помогало избегать неловкости, и одновременно как бы робким – там, где не знал, как поступить. Здесь мне помогала Елена.
Удивительное единение и взаимопонимание (слаженный ансамбль!) с едва знакомой мне девушкой были какого-то высшего порядка, и сами по себе свидетельствовали о том, что мы все делаем правильно.
Наши тела медленно, но уверенно сближались, сладко тоскуя друг без друга.
От ее груди я не мог оторваться добрых полчаса. Просто не мог убрать руки, не веря в реальность неземного (буквально!) наслаждения.
– Как ты называешь все происходящее с нами? – спросила Елена.
– Я бы рискнул назвать это любовью. С первого взгляда. Это в порядке вещей.
– Ты хочешь сказать, что любишь меня?
– Я очень надеюсь, что и ты меня любишь. Я бы этому не удивился.
– Нахал. Ты хочешь, чтобы я первая сказала тебе?
– По-моему, ты опоздала.
– Разве ты говорил мне о своей любви?
– А разве ты в ней сомневаешься?
– Нет, не сомневаюсь. А как ты называешь эту штуку? – спросила она без стеснения, когда я безо всякой неловкости освободился от трусов.
– Ментула.
– Ментула… Почему? – изумилась она.
– Меня научил этому римский поэт Катулл. Благодаря ему я тоже едва не сделался поэтом. Оцени: «У Валерия Катулла была огромная ментула».
– Тебе тоже не на что жаловаться. По-моему.
– Я рад, что ты это заметила…
Мои руки в это время уже плотно обвивали ее упругое и такое открытое, податливое, жаждущее тело.
– Если я правильно понял, у тебя еще не было брачной ночи…
– У меня еще никого не было, – просто сказала Елена. – Моя шкатулка – для тебя.
Пальцы мои побежали резвее, и вскоре я убедился, что ничего прекраснее я никогда в жизни не держал в своих руках. Тело ее открывалось мне и верило мне до конца. Такое доверие несказанно возбуждало меня, ласки мои были сдержанными только потому, что я боялся испугать ее своей страстью.
Нужный момент наступил быстро и неотвратимо – и я бережно вложил свою роскошную ментулу в ее изумительно увлажнившуюся шкатулку, нежный, мармеладный бархат которой был доступен мне одному.
– Что это было? – спросила тихо потрясенная Елена, когда мы похитили у вечности несколько бесконечных волшебных мгновений.
– Это было счастье, – ответил я, как молодой бог, совершенно уверенный в своих возможностях давать и правах получать райские ощущения.
– Я хочу еще, – с предельной степенью откровенности, так радующей сердце мужчины, прошептала Елена.
– Конечно, – улыбнулся я ей, хотя глаза ее были закрыты. – У нас впереди вся ночь. И целая жизнь.
Она ловко, быстро и, как мне показалось, суеверно, захлопнула мне ладошкой рот, уже уверенно и вполне по-женски обходясь с моей ликующей ментулой. Перед глазами у меня плыла теплая лазурь, и я растворялся в струящемся океане, наслаждаясь эффектом невесомости.
Голос Елены вернул меня на мой жестковатый диван:
– Теперь ты не жалеешь, что не задавил меня?
– Я жалею о другом, – ответил я, отвлекаясь на какую-то смутную мысль. – Я жалею, что ты раньше не бросилась под колеса моего автомобиля.
– Мне совсем недавно исполнилось 18. Раньше было нельзя. О чем ты думаешь? – внимательно посмотрела на меня Елена.
– Я, кажется, разгадал одну загадку. Правда, я и не подозревал, что это была загадка.
– Как Колумб?
– Почти.
– Какую?
– Отгадай, что значит: ёжик – без головы и без ножек?
– Это глупость какая-то колючая.
– Как тебе сказать… Сдаешься?
– По-моему, это и не загадка, а просто присказка.
– Сдаешься?
– Я не люблю сдаваться. У меня это плохо получается.
– Хорошо, не надо сдаваться. Я помогу тебе. Ёжик, без головы и без ножек, мягкий, пушистый, похожий на шкатулку… Ну?
– На что ты намекаешь?
– А вот давай проверим! Покажи-ка зверушку.
– Какой же ты дурачо-ок! А нахальный какой! Значит, тебе не понравилось?
– С чего ты взяла?
– Ну ты же про колючки какие-то говоришь!
– Я говорю про трогательного, отзывчивого зверька, которого хочу подразнить еще разок… Мохнатенького…
– Ментулой?
– Как положено…
– Ментула… Очень похоже на пароль.
Тогда я не придал значения этим словам, потому что оживший ёжик ласково стал обволакивать мою ментулу и тело мое заколыхалось в лазурных волнах.
Глава 5. Нет правды на земле, и выше нет. А еще выше?
Наутро я наконец-то понял, почему меня всю жизнь раздражала бессмысленная присказка: утро вечера мудренее. Надо понимать – утро предпочтительнее вечера. Вечером и ночью мне было хорошо. Утром же, когда мрак ночи рассеялся, мне стало очень плохо. Тревожно, страшно и больно. Я проснулся на диване один. Елены не было.
Как прикажете понимать это самое «мудренее»?
Кстати сказать, все мои предчувствия, даже детские, с течением времени всегда подтверждались. Не припомню ни одного пустого предчувствия. У меня точно было чутье на фальшивые девизы или на неполную информацию. И с ёжиком было что-то не так, никогда не принимал эту присказку за чистую монету, и с утром. И «один в поле не воин» мне не нравилось всегда. Понятие «добродетель» меня всегда пугало, я реагировал на него как на слово «эшафот». В детстве ничего еще не знаешь, нет опыта и уверенности в своих силах. Не очень веришь себе. Сомнения как бы беспочвенны. Однако время заставило меня уважать мою страдавшую от неполноты информации детскую душу.
Итак, я сразу почувствовал каким-то внедренным в меня датчиком, что Елена исчезла неспроста. Вряд ли она ушла в магазин за сыром (у меня кончился сыр); вряд ли она у бабушки Карины. Это было бы естественно, но я был уверен, что ее там нет. Вряд ли я вообще ее увижу сегодня.
И неизвестно, увижу ли когда-нибудь: вот что смутно транслировал мне мой датчик.
И я решил тут же действовать. Мое спасение было в действии, я это чувствовал, мне не о чем было размышлять, потому что неясно было все.
И первое что я сделал – посмотрел по сторонам. Эту заповедь я уже усвоил, хотя никто персонально меня ей не обучал. Тогда откуда я выудил эту важную заповедь? Я имел версию на этот счет, но мне было стыдно ее озвучивать даже перед самим собой. Я взял заповедь, ставшую моим девизом, из окружающего пространства, из того вещества, которым было заполнено окружавшее меня пространство. Я сконцентрировал, замкнул на себе рассеянные крупицы смысла – получился золотой императив. Считать его подсказкой или золотым слитком мудрости, добытым из крупиц собственного опыта?