– И не говорите! – пылко воскликнул Август. – Эти канделябры – ужасно тяжелые штуки!
И внезапно в карете наступило вязкое, как желе, молчание.
– Постой-постой, – подозрительно проговорил Владимир. – Это какие еще канделябры?
Добраницкий замялся, но отступать было некуда.
– Э… ну… Те, которыми меня дворня отколотила. Я вам же рассказывал!
– То есть они взяли канделябры, – очень вежливо промолвил Балабуха, – потом засели в кустиках, чтобы, значит, тебя подстеречь…
– При чем тут кустики, – рассердился Добраницкий, – все было в большой гостиной, просто…
Тут он понял, что проговорился, и прикусил язык. Но было уже поздно.
– Август, скажи мне честно, – потребовал Балабуха, ухмыляясь. – Ты что, шулер? Потому что никого другого канделябрами не лупят, насколько мне известно.
– Что вы выдумываете, господа, – обиделся поляк. – Уверяю вас, я пострадал за честь дамы!
– Ага, за честь дамы треф! Знаем мы вас!
– Господа, клянусь, вы ошибаетесь! Просто Лизонька…
– Так-так, уже Лизонька появилась! Кстати, когда она была – до Маши с Катей или после?
– Нет, Лизонька была после Оленьки… или до?
– Ха-ха, драгун, я так и знал! – веселился Антон, подмигивая Гиацинтову. – А эта Лизонька часом не присутствовала, когда тебя канделябрами вразумляли?
– Ну, если хотите знать, – сердито вскричал Август, – то вот вам! Не было там никакой Лизоньки или тем более Оленьки! Просто меня занесло в гости к одному здешнему помещику, который без карт жить не может… составилась компания, сели играть, и тут я заметил, что один из игроков плутует. Он понял, что я сейчас его выдам, и подбросил мне крапленые карты.
– То есть ты не плутовал? – спросил Балабуха, про себя дивясь изворотливости их нового знакомого, который никак не хотел сознаваться в своем ремесле. – И ты не шулер?
– Нет, я не шулер! – оскорбленно ответил Добраницкий. – Могу поклясться… чем могу поклясться? Да хотя бы здоровьем своей невесты, вот! Чтоб ей жить долго и счастливо…
– А откуда же ты знаешь такие карточные приемы, как те, которые только что нам показывал?
– Оттуда, что я часто играю! Потому и выучил наизусть все нечестные фокусы, чтобы никто не смог меня… как это у вас говорится… объегорить.
– Антон, ей-богу, ну нельзя же быть таким недоверчивым, – вмешался Владимир. – Словом, шулер подбросил тебе карты и…
– И поднял крик, что я плутую! А эти канделябры, бронзовые, фунтов по десять каждый… И ведь главное, верных шесть тысяч было у меня в кармане! Совершенно честно, заметьте, без всякого плутовства! Но уж кто родился под несчастливой звездой… тому ни в чем не везет! Ни в любви, ни в картах! Так что, господа, приготовьтесь к худшему! Вы подобрали самого невезучего человека в Российской империи, которому никогда ничего не удается. Словом, если вы хотите живыми добраться до Вены, то лучше вам высадить меня прямо тут, на дороге, потому что со мной вам ни в чем не будет удачи! Такой уж я уродился!
Он отвернулся, скрывая слезы. Балабуха смущенно кашлянул в кулак.
– Знаешь, Август, – признался Гиацинтов после небольшой паузы, – мы вообще-то тоже не очень везучие. Правда, Антон?
– Ага, – вздохнул Балабуха. – Скажу тебе больше, Август: таких неудачников, как мы, ты точно еще не встречал.
– Правда? – недоверчиво спросил поляк, переводя взгляд с усатого гиганта на изящного Гиацинтова с тонким лицом.
– Правда, – подтвердил гигант. – Так что тебе, можно сказать, посчастливилось. Или наоборот.
И все трое засмеялись.
– Значит, мне можно остаться с вами? – приободрившись, спросил Август. – Вы меня не прогоните?
– Да оставайся, об чем речь, – сказал Балабуха, пожимая плечами. – Экий ты, Август, смешной все-таки!
И, хотя Добраницкий клялся, что такого несчастливца, как он, не сыскать, экипаж благополучно прибыл на станцию Яблоньки, от которой уже рукой было подать до австрийских владений. Посовещавшись, Добраницкого вписали в пашпорт Антона как его слугу, после чего перекусили и поехали дальше. На ночь путешественники остановились в небольшой гостинице, где водилось множество блох, но Август, выказав недюжинную смекалку, сумел где-то раздобыть персидского порошку, и трое друзей, а также Васька, смогли заснуть спокойно. Не спал только кучер, на которого не хватило порошку: он то и дело ворочался и вздыхал.
Утром путешественники сменили лошадей и вновь тронулись в путь. Через несколько часов они без всяких хлопот пересекли границу, и Российская империя осталась позади. Экипаж въехал на территорию Австрийской империи.
* * *
Его превосходительству военному министру
графу Чернышёву в собственные руки.
Донесение особого агента Сотникова.
Совершенно секретно, разглашению не подлежит.
Ваше превосходительство,
как и было мне поручено, я сопровождаю в Вену известных вам господ Б. и Г. Покамест все обстоит благополучно, они приняли меня за того, за кого я себя выдаю, и даже не подозревают, кем я являюсь на самом деле. Впрочем, если бы у них явилась хотя бы тень подозрения, я сумел бы легко развеять ее, ибо эти господа явно не семи пядей во лбу и имеют пагубное пристрастие верить каждому высказанному слову. Я мог бы привести вашему превосходительству поразительные доказательства сей нелепой привычки, но, так как я пишу свое донесение на последней российской станции перед границей, мне приходится поневоле поторопиться. Скажу лишь вашему превосходительству, что таким господам, как вышеупомянутые Б. и Г., не место в славных рядах нашей службы и что ваше превосходительство хорошо сделает, ежели по завершении миссии откажется от их услуг раз и навсегда.
Вскоре мы покидаем российскую территорию, однако при каждой удобной оказии я буду слать вашему превосходительству подробные донесения установленным порядком. Кроме того, имею довести до сведения вашего превосходительства, что экипаж, предоставленный для путешествия, оказался не так хорош, а лошади вообще никуда не годятся.
Засим остаюсь
вашего превосходительства покорнейший слуга
агент Сотников.
Глава 5
Явление лягушачьего оркестра. – Спасительная вывеска. – Расхождения в императорах и роковые последствия таких расхождений. – Выстрел.
– Ужасно есть хочется, – повторил Балабуха во второй или третий раз.
Судя по звукам, раздававшимся в карете, внутри артиллериста прочно обосновался целый лягушачий оркестр, вдохновенно исполнявший какую-то болотную симфонию. Бурчание в желудке Антона порою становилось таким громким, что без труда заглушало стук колес.
– Кажется, там в корзине была копченая рыба, – несмело заметил Владимир. – И вишневая наливочка, которую мы купили еще перед границей.
Балабуха сердито покрутил головой.
– Да ты что, драгун? Все это уже давно Август слопал.
– Что, и наливку тоже? – вскинулся Гиацинтов.
– А наливку он первым делом оприходовал, – горько сказал Балабуха. – Губа не дура у этих поляков, доложу я тебе!
И он сердито покосился на Добраницкого, который, приоткрыв рот, спал счастливым сном. За время пути все его ссадины зажили, и даже здоровенный фингал под глазом почти прошел.
– Ладно, – решился Гиацинтов и высунул голову наружу. – Эй, Степан! Как увидишь какую-нибудь гостиницу или трактир, остановись. Артиллерия должна подзаправиться. – И он подмигнул Балабухе.
– Ну ты выдумаешь тоже! – обиделся тот.
Экипаж въехал в небольшой городок и остановился перед двухэтажной гостиницей, на грубо намалеванной вывеске которой было выведено: «Золотой лев». Внизу под надписью красовалось изображение этого самого льва – настолько далекое от оригинала, что без надписи опознать этого зверя было бы весьма затруднительно.
– Август, – крикнул Владимир, – вставай!
– Ни за что и никогда, – быстро забормотал тот во сне, – ни за что на ней не женюсь! – Но он тут же открыл глаза и подскочил на месте. – А? Что? Где мы?
– Черт его знает, – прогудел Балабуха, пожимая мощными богатырскими плечами. – Вылезай!
Троица друзей выбралась из кареты, причем Август все время усиленно зевал и тер глаза (которые у него, кстати сказать, были небесно-голубого цвета).
– Перекусим и отправимся дальше, – объявил Гиацинтов. – Васька! Помоги кучеру с лошадьми.
В мрачном сводчатом зале сидели человек пять или шесть, не больше. Двое торговцев с длинными усами, офицер – гусар в доломане и красиво расшитом ментике, старый, похожий на моржа полковник с косым шрамом через все лицо, какая-то невзрачная личность в штатском и пьяница, который дремал в углу за столом, положив голову на руки. Грузный хозяин гостиницы переваливающейся походкой подошел к Гиацинтову и осведомился, чего желают господа.
– Выпить бы чего-нибудь, – сказал Балабуха, выразительно кашлянув и пригладив усы, – а то в горле совсем пересохло.
Хозяин понимающе кивнул и сказал, что у них есть превосходное токайское, а также мозельское, и еще…
– А водка?
Нет, водки нет. Не угодно ли господам токайского? Очень хорошее вино.
– Они что, сбесились? – проворчал Балабуха. – Даже водки не держат! Совсем пропащая гостиница!
– За границей водку не пьют, – вмешался Владимир.
– Вот те на! – удивился артиллерист. – А что же они пьют?
Гиацинтов пожал плечами.
– Вино.
– Ты что, смеешься надо мной? – недоверчиво спросил Балабуха. – Вино – это же слабенькая кислятина, тьфу!
– Антон, – сердито сказал Владимир, – уймись. Сначала нам надо чего-нибудь поесть… Что вы можете нам предложить?
Сошлись на жареном гусе, пироге с яблоками, паштете и бутылке токайского, после чего компания села за стол и стала ожидать, когда доставят заказ.
– Может, перекинемся в карты? – спросил Добраницкий, потирая руки.
– Раскладывай пасьянс, – осадил его Балабуха.
Август, который, как и все азартные игроки, ненавидел пасьянсы, подскочил на месте.
– Шутить изволите, господа! Пасьянс! Да чтоб того, кто эти пасьянсы придумал…
Но тут, щекоча ноздри райским ароматом, в зал вплыл жареный гусь на подносе, который несла ловкая русоволосая девица в подоткнутом фартуке, и Добраницкий сразу же забыл обо всем на свете. К его разочарованию, девица подошла сначала к Гиацинтову. Мало того, что она по несколько раз вытерла все его приборы, так плутовка еще собственноручно отрезала ему самую лучшую часть гуся, после чего не поленилась сбегать еще и за вином, напрочь проигнорировав при этом усатого артиллериста и голубоглазого поляка. Раз десять спросив, не нужно ли чего еще господину, и получив наконец заверения в том, что, если что-то понадобится, ее непременно позовут, девица удалилась, покачивая бедрами и то и дело оглядываясь на Владимира. Добраницкий и Балабуха только ошеломленно переглянулись.
– И чем он их берет? – проворчал артиллерист, принимаясь за еду. – Не пойму!
Однако он вскоре забыл о своей обиде, потому что токайское и в самом деле оказалось самого лучшего качества и золотом искрилось в бокалах.
– Ну, за что пьем? – спросил Балабуха, поднимая бокал.
– За нас, – просто предложил Владимир. Добраницкий от избытка чувств только согласно кивнул.
– Господа, – громогласно заявил гусар за соседним столом, – предлагаю всем присутствующим выпить за императора Фердинанда, да хранит его бог! Гип-гип, ура!
Гиацинтов поморщился и отставил бокал. Балабуха, ничего не заметив, залпом опрокинул свой и одобрительно крякнул.
– Недурственно, – объявил он, принимаясь за гуся.
– А вы что же не пьете? – спросил раскрасневшийся гусар у Владимира. – За императора Фердинанда, сударь!
Владимир спокойно улыбнулся.
– Простите, сударь, но я не подданный его величества. И вообще, у меня совершенно другой император.
– А-а, – вызывающе протянул гусар. – Вот оно что! Значит, нашим императором вы брезгуете?
– Почему брезгую? – удивился Владимир. – Я ему не подданный, с какой стати мне пить за него?
Август замер, держа в руке недопитый бокал. Как человек, побывавший во множестве передряг, он первым почувствовал, что разговор плавно скатывается к банальной ссоре, а ссоры в те времена имели обыкновение заканчиваться очень и очень плохо.
– Сударь, – вспыхнул гусар, – вы невежа!
Глаза Владимира сузились.
– А вы, сударь, попросту пьяный дурак, – не сдержавшись, выпалил он.
И тут в гостиничном зале наступила тишина. Слышно было только, как чирикает под потолком воробей, несколько минут назад влетевший в распахнутое окно.
– Так, – сказал гусар в пространство. – Это, сударь, серьезное оскорбление.
– Не знал, что правда так оскорбляет, – парировал Владимир.
– Вы ответите за это!
– Да ради бога. – И Гиацинтов, пожав плечами, принялся за паштет.
– Я вызываю вас! Если, конечно, вы в состоянии драться, – презрительно добавил офицер. – На крестьянина вы все же не похожи.
– Господа! – попытался вмешаться хозяин. – Господа! Помилосердствуйте…
– Не волнуйтесь, – сказал ему полковник со шрамом через лицо, – все по законам чести. Господина Ферзена оскорбили, и он имеет полное право требовать удовлетворения.
Гусар повернулся к нему и церемонно поклонился.
– Рад, что вы на моей стороне, сударь. Прошу оказать мне честь быть моим секундантом.
– С удовольствием, – отвечал полковник. – Однако, может быть, господин пожелает извиниться?
– И не подумаю, – ответил Гиацинтов заносчиво.
Надо сказать, что такое поведение вовсе не было привычно для Владимира. По натуре он был довольно мягок и уступчив, тогда как среди его полковых товарищей в чести были задиристость, нахрапистость и даже наглость. Но у Гиацинтова имелось одно свойство: он на дух не выносил самоуверенных глупцов, таких, как этот Ферзен. Кроме того, он считал, что, раз ввязавшись в драку, отступать назад бесполезно. Блестя светлыми глазами, Владимир перегнулся через стол к опешившему артиллеристу.
– Антон! Будешь моим секундантом?
– Да ты что? – сказал Балабуха, багровея. – Какие дуэли, Владимир Сергеич? Мы ведь на службе, пойми! Нам запрещено…
– Значит, не будешь, – безжалостно перебил его Гиацинтов. – Август! Ты ведь, кажется, дворянин?
– Потомственный шляхтич, – гордо объявил Добраницкий, выпятив грудь. – Если хочешь знать, родись я на год раньше, я бы вообще был сейчас графом. Но мой старший брат, чтоб ему жить долго и счастливо…
– Твою родню мы обсудим как-нибудь в другой раз, ладно? Пока скажи вот что: ты будешь моим секундантом?
– Где?
– На дуэли с этим гусаром. – И Владимир кивнул на подбоченившегося Ферзена.
– Ой, – несмело сказал Добраницкий. – Дуэль – это же… Вы что же, будете убивать друг друга?
– Вроде того, – подтвердил Владимир.
– До смерти? – жалобно спросил Август.
– А это уж как получится, – прогудел Балабуха. – И вообще, это смешно! Какой из тебя секундант, Август?
– Попрошу не задевать мою честь неуместными замечаниями! – вспыхнул поляк. – Не бойся, Владимир Сергеич, я с тобой. Можешь на меня положиться, я все сделаю как надо.
– Вот и прекрасно, – отозвался Владимир. – Значит, решено.
Балабуха надулся и уставился в тарелку. К офицерам подошел полковник со шрамом.
– Позвольте представиться, полковник Людвиг Моргенштерн, – сказал он и чрезвычайно внимательно посмотрел на Владимира. – А вы, милостивый государь…
Гиацинтов назвал себя и своего секунданта.
– Вы задели господина Ферзена, – объявил полковник. – Поскольку он является оскорбленной стороной, то выбор оружия принадлежит ему. Напоминаю обеим сторонам, что, согласно правилам, с этого мгновения противники не имеют права общаться друг с другом иначе, как через посредство секундантов. – И он выдержал многозначительную паузу, словно ожидал услышать возражения, но никто не проронил в ответ ни слова. Август как ни в чем не бывало довершал истребление гусиной ножки, а Владимир хмуро смотрел куда-то мимо тарелки.
Балабуха толкнул плечом Добраницкого.
– Ну что, секундант? Иди договаривайся об условиях дуэли.