Я помедлил.
– Насколько он адекватен, – закончила Лючия. Она уже долгое время сидела в одной и той же позе: прямая, напряженная спина, руки вытянуты, ладони на коленях, взгляд… о взгляде я ничего не мог сказать, потому что смотрел искоса, стараясь не сбить ее с мысли, если у нее сейчас была в голове какая-то мысль. Ясно мне было одно: этот Гатти хорошо с Лючией поработал. Мне были известны случаи Интернет-помешательства, не много, но я хорошо их запомнил. Первый такой случай (о нем мне рассказал Иво Кабайно из третьего округа) показался мне невероятным, но детали, изложенные Иво, не оставляли места для сомнений. Начинается все с переписки, с чатов, с невинного общения, а потом одна сторона привлекает психологические приемы, известные техники, вторая сторона подпадает под словесный гипноз, теряет себя, начинает в реальной жизни поступать неадекватно… только зачем это было нужно синьору Гатти, вот вопрос. И если еще учесть, что Гатти таинственным образом исчез из собственной квартиры, а Лючия некоторое время спустя учинила скандал своему любимому мужу и ушла из дома… Точно – без «Интернет-наркоза» не обошлось.
– Насколько он адекватен, – повторил я. – Ты сказала.
– Ты думаешь, – медленно произнесла Лючия, – что я все еще нахожусь под психологическим воздействием Джанни?
– Ты сказала, – еще раз повторил я.
– Возможно, – сказала она, подумав. Умная женщина.
– Знаешь, Джузеппе, – продолжала Лючия, – я и не надеялась, что ты все сразу поймешь. Но ты хоть веришь, что это правда?
– Что именно? – осведомился я. – Переписка с синьором Гатти или предположение о том, что мы и весь этот мир на самом деле всего лишь компьютерная программа, которая…
– Послушай, – воскликнула она, – конечно, ты ничего не понял!
– Куда мне… – вздохнул я. – Кстати, хочешь еще чаю? И… Ты говорила, у тебя свидание?
Я не хотел, чтобы она сейчас поднялась и ушла. Но еще меньше мне хотелось, чтобы Лючия обвиняла меня в том, будто я оказывал на нее давление, мешал делать то, что она считала нужным… в общем, вел себя не как мужчина, а как следователь.
– Свидание? – удивилась она. – С кем? Я просто… Послушай, ты действительно не видел никого в коридоре, когда…
– Не видел, – я покачал головой. – Там никого не было. Даже синьора Балцано.
Лючия пропустила это имя мимо ушей.
– Нет ничего глупее, – сказала она, – чем думать, что мы с тобой всего лишь компьютерные программы.
– Из твоего рассказа… – начал я.
– …Это вовсе не следует, – закончила она. – Эмуляция – не программа. Это физическая реальность, только сконструированная… Хорошо, налей чаю. У меня в горле пересохло. И мысли путаются. И вообще, я…
Она не закончился фразу, мне показалось, что я понял недосказанное, и я сделал вид, будто не расслышал. Поднялся и пошел в кухню, прикрыв за собой дверь. Она не уйдет, теперь она точно не уйдет, и чай выпьет, и рассказ доведет до конца – не о том, что ей наговорил синьор Гатти, а о собственной сломавшейся жизни, она уже подошла к тому, чтобы начать заново, пусть посидит в одиночестве, подумает, а точнее – почувствует, ощутит внутри себя то давление, ту силу, которая не позволит ей молчать…
Тихо щелкнул замок, и я обернулся: Лючия стояла в дверях, руки ее безвольно повисли, глаза… я бы не смог описать точно, что именно выражали в тот момент ее глаза. Должно быть, произошла интерференция взглядов – моего и ее, я не знаю, как это происходит, как назвать физический эффект, смешанный с чистой психологией, возможно, у психологов есть объяснения… Я смотрел на нее и думал… она смотрела на меня и тоже думала… и мысли наши, и ощущения, вызванные мыслями, будто две волны, сталкивались в пространстве, смешивались друг с другом, и возникало нечто, чему я не мог подобрать название, то, что попросту не существовало без нас обоих, я поставил на кухонный столик заварной чайник, шагнул навстречу Лючии, она тоже сделала шаг, мы сошлись в центре кухни, как две планеты, двигавшиеся по встречным орбитам, и по правилам небесной механики должны были разойтись, как разлетаются всякий раз Земля и атакующий ее астероид… она подняла руки, не протянула вперед, а именно подняла, начала поднимать, а я всего лишь остановил это движение, и ее ладони оказались в моих, «не надо», сказала она, а может, не сказала, только подумала, а может, и не подумала, а я сказал себе сам, потому что, конечно, не надо, но мысль, какая бы она ни была, в тот момент выглядела совершенно не нужной, я отпустил ее руки и обнял за плечи, почувствовал, как Лючия напряжена, и снял это напряжение не мыслью, не словом, не ощущением даже, а чем-то, чего во мне не было раньше, каким-то движением, силой, о присутствии которой в себе не подозревал. Ее плечи стали мягкими, хотя как это могло быть? Она подняла голову, и мы, наконец, по-настоящему посмотрели друг другу в глаза. «Не надо», – теперь это точно сказала она. «Конечно, нет», – согласился я. Ничего и не было – мы просто стояли посреди кухни, я просто держал Лючию за плечи, она просто смотрела на меня и рассказывала о себе такое, чего мне знать, скорее всего, и не нужно было.
Самое странное, что я все понимал, хотя не было произнесено вслух ни одного слова. И не нужно говорить мне, что это телепатия. Не существует никакой телепатии, мысль через пространство не передается. Я все понимал, да, но если бы меня попросили описать словами то, что мне в тот момент было понятно, я не смог бы этого сделать.
– Ты боишься возвращаться к себе? – спросил я.
– Да, – ответила она.
– Из-за него?
– Да… Нет. Я не его боюсь.
– Балцано… Это Гатти?
Она отпрянула. Похоже, я сморозил глупость. Попытался перевести свое понимание в слова, и оказалось, что это невозможно, словами можно сказать совсем не то, что понимаешь, даже наоборот, ты понимаешь нечто, а когда начинаешь говорить, то понимаешь, что ничего так и не понял… То есть, на каком-то уровне восприятия понимание существует, но когда вынужденно переходишь на другой, словесный уровень, то ничего не получается, твое понимание остается там, в глубине, не желает идти за тобой следом, и лучше промолчать, чтобы сохранить…
Я так и сделал, но момент был упущен. Лючия высвободилась из моих не очень крепких объятий, поправила волосы и села на краешек кухонного табурета.
Чайник закипел, я принес из гостиной чашки, налил заварку (какие уж тут чайные церемонии…) и воду из чайника, поставил на столик сахарницу, тарелочку с вафлями, я делал все нарочито медленно, чтобы дать Лючии время прийти в себя… после чего? Что произошло между нами? Она сидела с закрытыми глазами, но, казалось, все прекрасно видела – протянула руку и безошибочно нашла свою чашку, взяла ее за ручку и поднесла к губам.
– Осторожно, – сказал я, – кипяток.
Она сделала глоток, поставила чашку на столик (не открывая глаз) и тихо произнесла:
– Я помню совсем другой мир. И это ужасно.
Я молчал.
– После того, как он ушел, – сказала Лючия, – я думала, что остались хотя бы письма. Это была моя жизнь. Ты не понимаешь… Я так жила эти месяцы… Письма исчезли. Как? Почему? Только последние – я послала ему в тот день… и получила ответ.
– Ты никогда с ним не встречалась.
– Мы встречались каждый вечер, – сказала она. – Бывало, несколько раз в день. Он ждал меня всегда, и я приходила к нему так часто, как только могла.
– Да, – сказал я. – Там… А в реальной жизни…
– Что такое реальная жизнь, Джузеппе? Мы жили реальной жизнью. Разве я не по-настоящему волновалась, когда его как-то не было целый день, и я чего только не передумала, а когда его положили в больницу, нужно было провести обследование, вроде бы стандартная процедура, но Интернета там не было, и я три дня не находила себе места, мы поссорились с Вериано, он не понимал, я не понимала тоже, но так было…
– У него не было телефона?
– Мы никогда не разговаривали по телефону.
– Ты не приезжала к нему?
– Мне это и в голову не приходило. Это бы все разрушило.
– Вы могли назначить встречу в… ну, скажем, в кафе.
– Ты смеешься, Джузеппе?
– Фотографии…
– Мы не обменивались фотографиями.
– В Интернете можно найти…
– Моих фотографий там нет, уверяю тебя. И его тоже.
Это было так, я пытался искать в сети фотографии синьора Гатти, но во всех поисковиках получал один и тот же текст: «Нет ни одного документа». Не было Гатти даже на коллективных фотографиях студентов университета или его работников…
Это было более чем странно, но меня интересовало другое. Мне почему-то показалось, что совсем недавно Лючия сказала нечто очень важное. Но я не мог понять – что именно. Фотографии? Нет, не фотографии. Телефонная связь? Тоже нет. Что-то…
– Точка «Зет», – сказал я. – Ты думаешь, что мы сейчас… не существуем на самом деле? Что мы всего лишь порождение этого бесконечно сложного мироздания…
Она протянула руку и положила ладонь мне на колено. А я прикрыл ее ладонь своей.
– Ты чувствуешь? – сказала она.
Я поднес ее ладонь к губам и поцеловал. А потом поцеловал каждый палец. Потом стал целовать тыльную часть ладони, поднимаясь по руке, и все сильнее наклонялся вперед, и она наклонялась тоже – в конце концов, мы столкнулись лбами, оба рассмеялись, и что-то произошло, какая-то сила возникла в воздухе, сила притяжения, подтолкнувшая нас друг к другу, иначе с чего бы пространство между нами исчезло, и время тоже остановилось… если что-то и происходило, то я не стану это описывать, и вовсе не потому, что к проблеме моего рассказа это не имеет никакого отношения. Имеет, конечно. Но я просто не смогу этого описать, потому что не умею описывать словами то, что происходит вне времени и пространства. Никто не умеет, даже если уверен в обратном.
– Ну вот, – сказала Лючия. – Чай совсем остыл. Вылей его и сделай новый. Так пить хочется.
Мне тоже хотелось пить. И еще мне хотелось… Мне многого хотелось в тот момент, причем желания были прямо противоположны друг другу, и потому я заставил себя отпустить Лючию, которую все еще продолжал сжимать в объятьях, и принялся готовить чай.
Лючия пересела на скамеечку, стоявшую у двери, сложила руки между колен и стала такой домашней, простой, такой близкой, что у меня заныло под ложечкой…
Я отвернулся и минут десять занимался только чаем, не позволяя себе оглядываться. Думал, конечно – не о том, что сейчас произошло вопреки всем моим правилам поведения с клиентами и, тем более, с подозреваемыми, а о словах, сказанных Лючией перед тем, как…
– Почему? – спросил я, разлив чай по чашкам, поставив чашки на поднос и только после этого обернувшись, наконец, к Лючии. – Почему ты это сделала?
– Почему я ушла от мужа? – переспросила она.
– Нет. Почему ты устроила тот взрыв. Двадцать три миллиарда лет назад. Создала эмуляцию, в которой мы живем. Твой муж нанял меня, чтобы узнать: зачем ты так поступила. Мотив.
– Мотив, – повторила Лючия. – Знаешь, Джузеппе, он совсем сумасшедший, я имею в виду Вериано. Мотив ему важен. А как я это сделала, его, значит, не интересует?
– Это интересует меня, – сказал я. – А твой муж считает, что ему это и так известно. Вот бред, верно? Сидят двое взрослых людей и выясняют, для чего один из них устроил взрыв двадцать три или сколько там миллиардов лет назад. Судя по твоему рассказу, я понимаю, что это был акт отчаяния, да? После того, как Джанджакомо исчез… Я просто рассуждаю, ничего такого…
– Ты не можешь себе представить, – сказала Лючия и поставила на пол пустую чашку. – Я знала все его пароли в сети, все наши адреса, у нас там был свой дом, свой мир, где я жила последние месяцы, мы с Джанни не просто общались, мы… люди не могут быть так близки в этом мире, как мы с ним были близки там… Нет, «там» – неправильное слово. Скорее «там» было для меня – дома, с Вериано, он видел, конечно, какой я стала, и, наверно, кое-что даже понимал… не знаю. Судя по тому, в чем он меня обвинил, думаю, он понимал гораздо больше, чем мне тогда казалось. Я… думала, что умерла. Помню: сидела перед экраном, читала последнее письмо Джанни…
– Ты можешь мне его показать? – быстро спросил я. – Возможно, вместе мы поймем…
Лючия посмотрела мне в глаза. «Что значит – вместе? – спросила она. – Вместе я могу быть только с ним, а его нет. Если хочешь, я лягу с тобой в постель, но все равно мы не будем вместе, тем более»…
– Я хотел сказать – вдвоем, – поправился я, хотя ни слова вслух сказано не было.
Лючия кивнула.
– Могу, – сказала она. – Только это другое письмо.
– Нет, я хотел именно последнее…
– Последнее, да, – кивнула она. – Но не то.
– Так последнее или нет?
– Последнее, – сказала Лючия. – Ты все еще не понимаешь.
– Нет, – сказал я.
Я прошел мимо нее в комнату и взял с дивана ноутбук. Когда я вернулся в кухню, Лючия сидела за столом и пила чай из моей чашки. Чай, должно быть, опять остыл, Лючия морщилась, но упрямо допила эту бурду, пока я подключал компьютер.
– Вот, – сказал я, встал за ее спиной и, помедлив секунду, положил руки ей на плечи. Лючия, похоже, и не заметила этого. Мне хорошо было видно, на какие клавиши она нажимала, память у меня хорошая, я, естественно, запомнил все пароли и повторил их мысленно, пока на экране всплывало изображение: комната в городской квартире, нарисованная в стиле современного примитивизма – не фотография, но и не рисунок, и вроде бы даже не компьютерная графика. Что-то от того, другого и третьего. Как бы то ни было, возникло ощущение, будто не картинка, а я сам стал другим, не таким, каким был минуту назад, что-то во мне разладилось, или, наоборот, пришло во взаимное соответствие, я – или это была Лючия? – протянул руку и взял лежавшее на прочном дубовом столе письмо в раскрытом конверте. Это была моя рука? И была ли это рука вообще?
Письмо само собой раскрылось, развернулось, заполнило экран…
«Милая Лю… Сегодня такой хороший день, я начал новую работу, о которой мы столько говорили в последнее время. Ты была права, я долго тянул, но ты же меня знаешь: мне нужно было все понять, все… нет, не рассчитать, с расчетами у меня, как у всех историков-гуманитариев сложные отношения, да, к тому же, от расчетов, от чисел, от математики не так много зависит на самом деле, все решают эмоции, намерения и наша память, которой очень непросто управлять, я думал, что и вовсе невозможно, но ты меня переубедила – не логикой, конечно, твои эмоции взяли верх над моими, передались мне, теперь я чувствую не просто, как ты (как ты я чувствую давно, ты знаешь), я волнуюсь, как ты, боюсь, как ты, я…
Ладно. Ты это и сама знаешь. Я начал. И дальше – как договорились. Я буду посылать тебе последнюю строчку из написанного за день. Это пунктир, по которому ты будешь идти следом за мной. Как камешки, которые разбрасывал Мальчик-с-пальчик, когда его несла по лесу неодолимая сила… Людоед? Видишь, что-то уже начинает происходить, хотя я и написал-то всего пару страниц. Но уже не помню, кто это был. Может, людоед. Зачем людоеду похищать тощего и невкусного мальчишку? Нет, что-то здесь не то, я чувствую.
Если мир меняется, то я прав, и мы с тобой будем…»
– Это все? – спросил я, потому что дальше страница не прокручивалась, предложение оборвалось, текст был не законченным, и мне почему-то остро, просто невыносимо захотелось узнать, что имел в виду синьор Гатти, когда начал фразу «мы с тобой будем». Где будем? Что будем? Мы с тобой…
– Это все, – повторила Лючия и запрокинула голову, уткнувшись затылком мне в грудь, я наклонился и поцеловал ее в лоб, она вздохнула, и я…
Неважно. То есть, я хочу сказать: неважно ни то, что происходило в следующие полчаса… или час… или две минуты… ни то, почему я совершал те или иные поступки. Мне казалось, что память моя раздвоилась, как память шизофреника, а, впрочем, я не знаю, как устроена у шизофреников память, так что и ссылаться на нее не стану. Как бы то ни было, я отчетливо помнил, как повернул Лючию к себе, начал целовать ее в нос, щеки, губы, а она все теснее ко мне прижималась, нам было неудобно, и мы переместились в комнату, на диван, это произошло само собой, и еще я помнил, что мы – в то же самое время! – сидели на кухне перед экраном, Лючия сбросила мои руки со своих плеч, а я думал о последних словах, которые Гатти настучал на своем компьютере, а потом…