Сэр Кай смолк. И тотчас движения ратников замедлились – они двигались теперь, будто воздух вокруг них превратился в прозрачный ил, продраться через который стоило немалых усилий. Рев, оглушавший рыцарей и их спутницу все это время, превратился в негромкое, чрезвычайно низкое рокотание – похожее на ворчанье далекого-далекого грома. Принцесса и Оттар в изумлении заозирались, а Кай упал на колени, забрало его шлема лязгнуло о нагрудник, руки обвисли.
Тогда запел седобородый. Пение его не было похожим на пение Кая. Старик-рыцарь ритмично выкрикивал отрывистые короткие слова, которые, казалось, не уносились прочь, а затвердевали в воздухе невидимыми сгустками, загромождая пространство. Когда седобородый закончил петь, над головами принцессы и троих рыцарей появились… словно бы их отражения – четыре трепещущих фантома. Золотоволосая прикрыла глаза рукой. Оттар выругался и подпрыгнул, чтобы схватить за ногу своего призрачного двойника. Рука рыцаря прошла сквозь фантом, не встретив никакого сопротивления.
И вновь над лесной опушкой взметнулся рев обезумевших ратников. Движения их снова стали быстры – с прежней свирепостью ратники бросились на своих противников. Но седобородый взмахнул рукой, и фантомы поплыли над поверхностью земли в сторону леса. Ратники – и те, которые не успели получить серьезных повреждений, и те, кто уже с трудом передвигался – устремились вслед за своими эфирными двойниками. Очень скоро на опушке стало тихо и просторно. О бушевавшем здесь только что сражении говорили лишь валявшиеся повсюду обломки оружия и доспехов, да еще – несколько изувеченных бесчувственных тел, лежавших главным образом там, где орудовал своим топором сэр Оттар. Кони рыцарей, заранее стреноженные, тревожно ржали поодаль. Коней ратников нигде не было видно – испуганные шумом битвы, они разбежались кто куда…
Сэр Кай с трудом стащил с головы шлем. Принцесса поразилась тому, как бледно было лицо юного рыцаря. Она шагнула к нему, но тот через силу усмехнулся и успокаивающе поднял руку.
– Н-да… – проворчал Оттар, озираясь по сторонам. – Они что – не вернутся?
Ему ответил Кай.
– Они будут бежать вслед за фантомами, пока силы окончательно не оставят их, – сказал рыцарь, не пытаясь подняться, напротив, усаживаясь поудобнее. – Эльфийские чары сильны… Возможно, лишь к утру следующего дня воины придут в себя…
Принцесса неуверенно усмехнулась. Посмотрев на меч в своих руках, медленно вложила его в ножны.
– Эльфийские чары сильны, – повторила она. – Но ваша магия, сэр Кай… Кто бы мог подумать, что заклинанием можно замедлить время. Я всегда считала, что на такое не способен ни один – даже самый сильный – маг.
– Это не… – начал говорить Кай, но вдруг, закатив глаза, повалился на бок.
Вскрикнув, золотоволосая кинулась к нему. А Оттар тревожно нахмурился и вопросительно окликнул седобородого.
Старик в это время был занят тем, что обходил лежащих без сознания недавних врагов своих и осматривал их раны. Он обернулся на оклик верзилы и сообщил:
– Замедлить или остановить время не может никто. Заклинание, которое произнес брат Кай, просто ускорило всех нас, сделало наши тела стремительнее – правда, ненадолго. Кай отдал нам свою жизненную энергию.
– Он!.. – выкрикнула Лития. – Он, кажется, не дышит!..
– С ним все будет в порядке, – сказал старик, снимая с одного из ратников помятую кирасу, чтобы осмотреть грудную клетку. – Брат Кай не вполне еще оправился после своей битвы с Ловцом Разума… Оттого и прочтение Великого Слова Жертвы далось ему нелегко. Отвар голубиной травы приведет его в чувство. Вы знаете, как приготовить отвар, ваше высочество…
Последняя фраза была произнесена с интонацией утвердительной. Лития кивнула и, не теряя времени, направилась к лесу.
– Брат Оттар! – позвал седобородый верзилу. – Ее высочество позаботится о брате Кае, а ты должен помочь мне. Здесь полно обломков клинков – мне нужны те, что подлиннее. И еще – крепежные латные ремни. Нужно изготовить несколько шин…
– Убивать людей куда как проще, чем их вразумлять, – проворчал северянин, проводя пальцем по лезвию топора, покрытому зазубринами, но не испачканному кровью. – Они нас разорвать пытались, а мы теперь на царапинки им дуем.
– Хороши царапинки, – усмехнулся старик, глядя, как Оттар собирает сломанные клинки в охапку, будто дрова. – Ты так здорово обработал этих несчастных, что, если им не оказать сейчас помощь, они вряд ли уже придут в себя… А мы не можем допустить, чтобы по нашей вине гибли люди. Наш Долг – защищать людей, а не убивать их… Поэтому я и создал фантомов – когда понял, что этих ратников удастся остановить, только убив или сильно покалечив.
– Зато коней теперь – сколько угодно, – сказал Оттар, ссыпая к ногам старика груду клинков, – целый табун. Да и откормленные какие… В ближайшем городе за них хорошо заплатят. Только собрать их надобно. Это я быстро – вряд ли они очень уж далеко удрали… А эвона – штук пять по степи рыщут…
– Не нужно брать с собою больше того, что ты сможешь без труда унести, – наставительно произнес седобородый. – Всегда избегай обузы в долгой дороге.
Он выпрямился, мелко ступая, медленно повернулся вокруг своей оси, точно выглядывая нечто, кому-то другому невидимое. Затем дважды замысловато свистнул.
Менее чем через четверть часа на опушку со всех четырех сторон стали сбредаться оседланные кони, волоча за собой поводья и привязанные к лукам седел, но слетевшие от дикой скачки мешки с провизией.
– Хэх! – мотнул головой Оттар и тут же сморщился – видно, плеснулась в ушибленной его черепушке боль. – Слушаются они тебя… – сказал, потирая затылок, – а ведь, считай, первый раз видят…
Старик усмехнулся. Поднял голову и свистнул еще раз – свистом свирбяще-тонким, от которого у Оттара противно заныло в ушах. Северянин моргнул, огляделся по сторонам и вдруг охнул, уставился в сторону леса. Оттуда, двигаясь редкими и короткими прыжками, показался заяц. Потом еще один. Потом еще… Зверьки подбирались к людям осторожно, но, казалось, без особого страха. Старик свистнул еще раз. Зайцы – будто их вытянули плетью – с визгом бросились обратно в лес.
– Этому не учат в Укрывище! – звонким от обиды голосом воскликнул верзила.
– Этому учит старый Аша, что живет на Грязном пастбище, у берегов Горши, – сказал седобородый старик. – Жаль, что у тебя не хватило времени навестить его.
– Жаль, – согласился Оттар.
Пока старик накладывал первую шину, верзила отошел, чтобы подобрать еще ремней. Торопливым шагом вернулась из леса принцесса. Кроме пучка травы она несла еще и несколько сухих сучьев, между которыми были воткнуты лоскуты седого прошлогоднего мха. Переломав сучья и поставив их пирамидкой, Лития обложила образовавшуюся пирамидку мхом. Затем сняла с пояса огниво. И опытный лесной охотник не смог бы разжечь костра так же быстро, как сделала это золотоволосая принцесса. Более года прошло с тех пор, как она вынуждена была бежать из Дарбионского королевского дворца. Куда подевалась та испуганная девчонка, не умевшая не то что разжигать костры, а даже самостоятельно затянуть корсет? Странствия с рыцарями Братства Порога и обучение в Укрывище на Туманных Болотах полностью изменили принцессу. Можно было смело ставить золотой гаэлон против конского копыта, что во всех Шести Королевствах не найдется особы королевской крови, способной превзойти Литию в бою без оружия или на мечах, в искусстве врачевания травами или умении выживать в безлюдной местности… Впрочем, все эти навыки были лишь частью тех знаний, которые приобрела принцесса за те долгие месяцы, когда путь в родной дом был для нее закрыт.
Все трое действовали сосредоточенно и слаженно. В котелке над костром уже закипало варево из тщательно растертых стеблей голубиной травы, оставался лишь один раненый, которому следовало наложить повязки и шины. Тогда сэр Оттар вновь нарушил молчание.
– А долговязый-то, – проговорил он, имея в виду, вероятно, бежавшего с поля сражения эльфа, – отменной гадиной оказался. Будь на нашем месте кто-нибудь другой, этого кого-нибудь толпа одуревших болванов вмиг затоптала бы. А то на каждом углу только и слышишь, как людишки славословят Высокий Народ. И эльфы – вона какие, оказывается… Правильно брат Кай тогда, в Дарбионском дворце, вломил им по первое число! А вот тех ребят, которые брату Каю в Болотной Крепости тем случаем в глаза тыкали, привести бы сюда… Поглядели бы – на тех, за кого заступаются! Ишь ты: не понравилось, как ему прекословят!
– Высокий Народ так же подвержен страстям, как и люди, – ответил седобородый. – Нельзя судить обо всем народе по одному только его представителю. А этого эльфа нельзя судить за один только его поступок. Мы сражаемся лишь с теми, кого наш Кодекс велит считать врагом рода человеческого. А из того, что мы знаем о Высоком Народе, нельзя утверждать, что они – враги. В конце концов именно эльфы встали на сторону брата Эрла в войне с Константином. Именно они предотвратили гибель тысяч и тысяч людей. Следовательно, нельзя полагать врагами тех, кто принес человечеству великое благо.
Раненый, которому накладывали шину на сломанную руку, вдруг очнулся. Сверкнув налитыми кровью глазами, он зарычал и попытался укусить Оттара за палец. Верзила проворно отдернул руку и тут же закатил очнувшемуся оплеуху, от которой тот снова лишился чувств.
– Чтоб не дергался, – пояснил Оттар укоризненно взглянувшему на него старику, – ему же добро делаешь, а он тебя зубами тяпнуть норовит!
Седобородый рыцарь усмехнулся.
– Совсем непросто разглядеть, – сказал он, – что есть благо, а что – худо. Где истинный враг, а где – всего лишь фантом.
Глава 2
Парселис по прозвищу Сверчок три последних года был занят тем, что обучал стихосложению самого герцога Циана – одного из богатейших аристократов королевства Крафия. К концу обучения герцог преуспел в высоком искусстве настолько, что его поэме рукоплескала сама ее величество королева Крафии Киссиария Высокомудрая. Правда, при дворе шептались, что восторг ее величества был обусловлен не столько талантом Циана, сколько ларцом с драгоценностями, который герцог преподнес своей королеве вместе с поэмой. Но, как бы то ни было, на следующий же день после того, как строки, сочиненные герцогом Цианом под чутким руководством Парселиса, прозвучали в тронном зале Таланского королевского дворца, придворные менестрели во все лопатки принялись перекладывать поэму на музыку, а сам Циан решил, что в услугах Парселиса более не нуждается. Парселис же – не будь дурак – разуверять Циана в этом не стал. А наоборот: со светлыми слезами радости на глазах сообщил герцогу о том, что высшее счастье для настоящего поэта – это когда ученик превосходит своего учителя. Поэтому и получил в награду за трехлетние свои труды немалый кошель золота и в придачу звание капитана одной из приграничных застав, что располагалась на окраине обширных владений герцога. Вверяя в руки поэта крепость с гарнизоном в сотню воинов, окрестную деревеньку с двумя десятками крестьян, Циан рассуждал следующим образом: если человек способен понять и прочувствовать то, что неизмеримо выше всяких земных проблем, то уж разрешить эти самые проблемы для него не составит никакого труда. Кстати сказать, в Крафии подобного рода случаи ни у кого удивления не вызывали. Все потому, что вот уже долгие века правители этих земель всеми силами поддерживали статус своей страны – как самой просвещенной из всех Шести Королевств. Нигде, кроме как в Крафии, нельзя было найти столько университетов, библиотек, обсерваторий и магических лабораторий. Крафийские ученые, историки, поэты и маги – если им вдруг взбредало в головы покинуть родину – легко находили себе место при дворе любого из соседних государств. За исключением, пожалуй, княжества Линдерштерн: давнего и лютого врага страны.
В этот теплый весенний вечер Парселис Сверчок возлежал в глубоком кресле, задрав тощие голые ноги на заваленный пергаментными свитками стол. Кроме свитков на столе помещались еще два преогромных кувшина, один из которых был полон, а другой – почти пуст. И, судя по багровеющему в скудном свете потолочного масляного светильника носу поэта, в кувшинах этих налито было далеко не молоко. Парселис мирно похрапывал, сложив руки на начищенной кирасе, надетой прямо поверх ночной рубахи – и, возможно, продремал бы так до утра, но гулкий удар медного колокола, укрепленного на воротах крепости с внешней стороны, заставил его открыть глаза.
Парселис икнул и попытался принять вертикальное положение, вследствие чего свалился с кресла на пол, едва не опрокинув стол.
Колокол ударил снова.
Обалдело моргая, Сверчок не без труда вскарабкался обратно в кресло.
– Кого это несет? – спросил Парселис у кувшинов дребезжащим тоненьким голоском. – А? Кого несет-то в такое время?
Кувшины, понятное дело, промолчали. Вообще-то Парселису не впервой было разговаривать с неодушевленными предметами, но вот отвечать они ему начинали, только когда он выпивал не менее десяти – двенадцати кружек. Сейчас же до того состояния, когда и кувшин становится приятным собеседником, поэту недоставало еще кружек пяти.
Парселис вздохнул и тут же принялся исправлять это досадное недоразумение. Выпив одну за другой три кружки, Сверчок воодушевился настолько, что прочитал кувшинам длинное лирическое стихотворение. Однако, вместо того чтобы восхищаться и рукоплескать, кувшины все так же тупо молчали. Поэт обиделся.
– Болваны вы, – сказал он. – Как и все здесь…
Опрокинув еще кружку, Парселис ударил кулаком по столу и прослезился.
– Пропадаю я в этой глуши, – пожаловался поэт кувшинам, – мне бы в Талан, во дворец… Эх, я блистал бы там! Густое вино в золотых кубках… Придворные дамы… Благодарные слушатели… А здесь? Мерзкое пойло, от которого по утрам голова трещит, жирные кухарки да тупоумные дуболомы со своими железяками. Даже поговорить не с кем.
Кряхтя, Сверчок поднялся с кресла и подковылял к окну. Картина за окном открывалась унылая: темень, в которой грязный двор выглядел еще более грязным, часть зубчатой крепостной стены, на которой дремал, облокотившись на копье, караульный. А за стеной мутно белели горы, и высоко-высоко в небе висел громадный шар луны, тоже казавшийся неряшливым и нечистым из-за покрывавших его пятен.
– Тоска-а… – проскулил Парселис и тут же вспомнил об ударах колокола, разбудивших его.
Немного оживившись, поэт пересек комнату, открыл дверь и толкнул босой ногой спящего в коридоре слугу.
– Эй ты… – сказал Сверчок, – как там тебя?.. Почему в воротный колокол били?
Слуга – косматый, заросший бородой, удивительно похожий на приблудную собаку – вскочил и прохрипел что-то вроде: «Не могу знать…»
– Так пойди и выясни, дур-рак! – тоненько выкрикнул Сверчок, подкрепив свой приказ еще одним пинком.
Слуга вернулся к тому времени, когда Парселис успел опорожнить очередную кружку.
– Там, господин, бродяга какой-то… – зевая и почесываясь, сообщил слуга. – Старикан бородатый. Говорит, издалека идет.
– Чего ж в крепость-то лезет? – удивился поэт. – Если бродяга, пускай до деревни шкандыбает. У нас тут и своих блох хватает.
– Ему так и сказали. А он говорит, что ноги стер, не дойти ему до деревни. Да! Говорит еще, что он не попрошайка какой-нибудь, а странствующий жрец Нэлы Милостивой. Но врет, конечно.