Я поставила тарелку на стол, и через наши головы к ней тут же потянулся самый высокий из парней. Своей длинной клешней он нацелился на мою конфету. Но не тут-то было. Я довольно чувствительно ударила его по руке и тут же всем весом наступила ему на ногу. Парень охнул и отскочил от стола, ему стало не до конфеты.
– Теперь с тобой, – сказала я лысому, пренебрежительно окидывая взглядом его драные джинсы. – Не холодно? Яйца не отморозишь? Или они тебе не нужны? – Я указала глазами на серьгу в его ухе.
Где там носят эти голубые серьгу, в каком ухе, в левом или правом, мне без разницы, права я была или не права насчет лысого, но он, кажется, обиделся. Во всяком случае, очень удивился – похоже, впервые получил отпор.
– А теперь, козлы, срочно отвалите от нее как можно дальше! – сурово сказала я. – Ты, голодный, булочку можешь доесть, если уж совсем обнищал, я Маше еще куплю.
– Ребята, – очнулся чернявый, – что она себе позволяет?
Быстрым движением я схватила его за волосы и дернула изо всех сил. Волосы выдержали – крепкие, густые, зато у парня чуть искры из глаз не посыпались.
– А тебя, гаденыш, отдельно предупреждаю, – прошипела я, – чтобы близко возле Маши не видела. Иначе будешь иметь дело со мной! Понял или повторить еще раз?
Напоследок я еще сильнее дернула его за волосы.
– Девочки, ваши бутерброды готовы! – крикнула буфетчица от стойки. – А для тебя, Силиконов, у меня вчерашние булочки есть, так и быть, даром отдам, если ты такой голодный!
Оказывается, она все слышала. И подмигнула мне, подавая горячие бутерброды.
– Чего они к тебе прицепились? – поинтересовалась я, когда вся компания позорно ретировалась.
Маша молча пожала плечами.
– Ты что, подальше послать их не могла?
– У нас так не принято… – прошелестела она.
– Чего? – Я едва не подавилась ветчиной. – Не принято подонков на место ставить?
– Они не подонки, а интеллектуалы, – высказалась Маша, – у них свой образ мыслей. Этот Силиконов – вообще гений, он такую работу написал о влиянии иранской миниатюры на развитие русской иконописи, что все ахнули!
– Не знаю, может, он и гений, – в сомнении ответила я, – но по поведению полный урод и хам. Видят, что ты, как треска вареная, не можешь их отшить, они и лезут.
Маша молчала, подавленно глядя в тарелку.
– Ладно, – опомнилась я, – мы от темы отвлеклись. Давай-ка ты мне подробненько расскажешь о своем кулоне, как он выглядел и, самое главное, откуда он у тебя взялся.
Понадобилось впихнуть в нее бутерброд и мою шоколадную конфету, чтобы у этой несчастной появились силы для рассказа.
Маша Галкина жила вместе с матерью, отца у нее никогда не было. Откровенно говоря, в детстве она и маму не помнит – та всегда работала, возвращалась домой очень поздно. Машу воспитывала бабушка, но не родная, а двоюродная, мамина тетка. Тетка эта жила отдельно, но приезжала каждый день, если Маша болела или в садике был карантин. В остальное время Маша допоздна сидела в садике, в полутемной комнате – в группе гасили свет для экономии электричества. Дежурная воспитательница сердилась на Машину маму, что та приходит позже всех, но высказать ей свои претензии боялась – мама могла так отбрить, что закачаешься, да еще и директрисе нажаловаться.
С мамой вообще люди старались как можно меньше общаться – их отпугивал ее колючий взгляд и суровое выражение лица.
Вечерами мама с Машей почти не разговаривали – мама раз и навсегда объяснила дочери, что она много и тяжело работает, дома ей нужно хоть немного отдохнуть, и чтобы Маша не лезла к ней со всякой ерундой.
Так что Маша с малых лет привыкла занимать себя сама. Она вообще росла тихой, послушной девочкой, робкой и незаметной.
Однако лет в пять все же поинтересовалась, где ее папа и почему она его никогда не видела. Вопрос этот она решилась задать бабушке. Та расстроилась, погладила ее по голове и купила внеочередное мороженое. Но Маша не отставала, тогда бабушка посоветовала ей обратиться к маме.
– Что я, крайняя, в самом деле! – говорила бабушка по телефону своей близкой подруге тете Вале. – Сама напортачила, сама пускай и отдувается! А я тут при чем, как я ребенку все объясню?
Маша тогда не поняла, что значит «напортачить», но вечером за ужином выпалила, дивясь собственной смелости:
– Где мой папа?
Мама вздрогнула и выронила вилку. И долго искала ее под столом. А когда снова села на стул, то взгляд был такой же, как всегда, – холодный и колючий.
– У тебя его нет! – отрезала мать и налила себе чаю.
– Так не бывает! – Маша вспомнила, как в садике Танька Соловьева стремглав несется к синей машине, откуда машет ей светловолосый кудрявый дядя, как другой дядя, постарше, с седыми висками, ждет Димку Крутикова и при встрече подбрасывает его высоко в воздух. Даже у толстого картавого Кольки Голубца есть папа – маленький, кривоногий, от которого противно пахнет, а воспитательница ругается и говорит, чтобы не приходил за ребенком пьяный.
– Так не бывает, – повторила Маша, как могла твердо, – у всех детей есть папа.
– Он с нами не живет, – мама говорила, почти не разжимая губ.
– Почему? – Маша уже перестала удивляться своей смелости.
– Потому что он нас бросил! – Мама повысила голос. – Он нам не нужен, мы прекрасно проживем и без него! И чтобы больше я не слышала от тебя никаких разговоров на эту тему!
Когда мама повышает голос, лучше с ней не спорить, эту истину Маша усвоила с пеленок. Ужин закончился в полном молчании, Маша даже, давясь, доела ненавистные резиновые сосиски.
У бабушки все было очень вкусно, она пекла румяные пироги с капустой, жарила замечательные блинчики с яблоками, Маше очень нравилось заворачивать их аккуратными треугольничками. Иногда они с бабушкой вместе пекли песочное печенье – бабушка раскатывала тесто, а Маша формочками вырезала из него различные фигурки. Еще ей очень нравились слоеные пирожки с мясом – крошечные, на один укус, смеялась бабушка.
Дома же вечно были сосиски, даже в выходной, мама повторяла, что ей некогда готовить для Маши разносолы.
О папе они больше не говорили, но Маша много про него думала. И сумела вызвать в душе одно воспоминание: сильные мужские руки поднимают ее в воздух, она прижимается к слегка колючей щеке, а земля где-то далеко внизу.
Возможно, это и был папа? И что значит – бросил? Взял на руки и бросил вниз? Маша такого не помнит, хотя, если падать с такой высоты, было бы больно. Вон позавчера она споткнулась и расшибла коленку, мама еще очень рассердилась, потому что пришлось возвращаться, чтобы переодеть рейтузы, так коленка болит до сих пор…
Маша больше не смела задавать вопросы про папу, но мама сама нет-нет да и напоминала ей, что папа Машу бросил и не хочет ее знать. К тому времени уже в школе Маша узнала, что бывают семьи, где родители расходятся, но папа хотя бы раз в месяц встречается с ребенком и дарит ему подарки. Или даже берет с собой в отпуск.
У Маши было все самое необходимое, раз в полгода мама брала ее в магазин и покупала все, что нужно, особенно не выбирая. А желанные подарки всегда приносила бабушка. Мама только поднимала брови, видя обновки и игры, но ничего не говорила, ей было некогда. Отдыхать Маша с бабушкой ездили в дом отдыха под Зеленогорском. Свой отпуск – не больше десяти дней – мама проводила в санатории без Маши.
Маша привыкла к такой жизни, она любила бабушку, которая баловала внучку, как могла, обращалась с ней ласково. Они много гуляли по лесу, бабушка рассказывала Маше про каждое дерево и про каждый цветочек, названия были какие-то забавные – «венерин башмачок», «разрыв-трава», «болиголов», «зверобой»…
Как отдыхать с мамой, Маша понятия не имела. В те короткие часы, что они проводили вместе дома, мама вечно выглядела хмурой и озабоченной, часто разговаривала по телефону отрывистыми фразами и допоздна просматривала какие-то бумаги. Маша своим детским умом понимала ясно, что там, в лесу, среди деревьев и трав мама была бы неуместна. Там люди гуляют расслабленно, с улыбкой на лице вдыхают воздух, напоенный ароматом нагретой сосны. Или присаживаются на бревнышке, подставив лица неяркому лесному солнышку. Маша не представляла свою мать в простом летнем платье в цветочек, она привыкла видеть ее всегда в деловом костюме.
Об отце Маша не вспоминала, не было в ее жизни такого понятия. К тому же мама так часто твердила, что Маша была не нужна ему с самого начала, что девочка наконец уверилась, что мать права.
Скандал разразился, когда Маше было тринадцать лет. Маме на работу позвонила какая-то женщина, представилась женой ее бывшего мужа и очень просила, чтобы мама брала с ее мужа поменьше денег – дескать, у них трудное финансовое положение, она сейчас не работает, а у нее, матери, деньги и так есть, она зарабатывает гораздо больше, чем отец ее дочки.
Неизвестно, что ответила ей Машина мама – возможно, стала отнекиваться и объяснять, что денег с Машиного отца она никогда не брала, возможно, грубо обругала – она это умела. А скорее всего, просто повесила трубку. И поехала к бабушке, потому все происходило во время весенних каникул, и Маша жила там. Мама приехала днем, уйдя с работы, что было делом неслыханным.
Ух как она кричала! Оказывается, бабушка все это время поддерживала связь с Машиным отцом, рассказывала о Машиной жизни, показывала фотографии, брала у него деньги, на которые покупала Маше одежду и подарки вроде бы от себя. Бабушка пыталась оправдываться – она ничего плохого не делала, копейки из тех денег себе не взяла, ребенку пыталась жизнь облегчить…
Мать была в такой ярости, что Маше хотелось спрятаться в шкаф, чтобы не видеть малинового лица и капель пота, стекающих по подбородку на воротник очередного делового костюма. Или закрыть глаза и очутиться далеко-далеко от этой комнаты, которую Маша так любила, от воплей матери, ее колючего ненавидящего взгляда, ее ранящих слов.
Бабушка внезапно махнула рукой и села на диван, напряженно прислушиваясь к чему-то внутри себя.
– Чтобы я тебя больше возле ребенка не видела! – отчеканила мать холодным голосом, внезапно успокоившись. – Не смей даже звонить! Знать тебя не желаю!
Бабушка ничего не ответила, она сидела бледная, и губы ее дрожали.
Мама схватила Машу за руку и ушла. Всю дорогу они молчали, Маша боялась сказать хоть слово. Дома мать собрала все подарки, что Маша получала от бабушки за много лет и выбросила их в мусоропровод. Маша снова не посмела перечить.
– Чтобы больше не смела ходить к этой… к этой… – мать сделала над собой явственное усилие, чтобы не сорвалось бранное слово.
«Как они мне все надоели! – думала Маша, лежа ночью без сна. – Все время врут, уже невозможно понять, как же все обстоит на самом деле. Был ли он вообще – мой неизвестный папа? Если он есть и живет в нашем городе, отчего бабушка никогда о нем не говорила? Тоже врала…»
После того случая мама накупила Маше всевозможных тряпок, а также плеер, компьютер и еще многое другое. Теперь она никогда не отказывала Маше в деньгах, только просила сказать, на что они нужны. Деньги у мамы водились, она отлично зарабатывала, они поменяли квартиру, купили новую мебель, плазменный телевизор и музыкальный центр. Машина маме не требовалась, теперь каждое утро у подъезда ее ожидала служебная «Ауди» с водителем – солидным немногословным Михаилом Петровичем. Мама работала главным бухгалтером крупной торговой фирмы и буквально пропадала на службе. Но Маша не была предоставлена самой себе, мама нашла женщину, которая убирала квартиру, готовила и даже встречала иногда Машу, когда она возвращалась домой после художественной школы.
Это тоже было новшеством. Маша с детства хорошо рисовала – привыкла проводить долгие часы одна с альбомом и красками. Поначалу мама и слышать не хотела о рисовании – баловство это, несерьезное занятие, но после разрыва с бабушкой вдруг уступила.
Летом мама отправляла теперь Машу на теплое море – в Болгарию или в Турцию, на зимние каникулы – в Европу. Маша повидала много красивых городов, жизнь вообще повернулась к ней яркой стороной. А про бабушку она забыла. Просто все, связанное с бабушкой, вылетело у нее из головы.
– Простить себе не могу, что была такой скотиной. – Маша отпила остывший кофе и поморщилась, – просто наваждение какое-то на меня нашло, как будто одурманили…
– Ты давай покороче, к кулону переходи, – посоветовала я, поглядев на часы – как бы не опоздать…
Прошло два или три года, продолжала Маша, и как-то в доме раздался звонок. Звонила бабушкина старинная и очень близкая подруга тетя Валя. Ни о чем не спрашивая, она сухо сообщила, что бабушка очень больна и хочет видеть Машу. И пускай Маша поторопится, потому что промедление смерти подобно.
Маша прижала к груди пикающую трубку и села в прихожей прямо на пол, стараясь унять колотящееся сердце.
– Ты чего, Маш? – выглянула в прихожую домработница Дарья Ивановна. – Кто звонил-то?
– Да так… – выговорила непослушными губами Маша, – мальчишки из школы.
Дарья Ивановна скрылась на кухне, она в дела хозяев никогда не вмешивалась, у нее своих забот хватало. Зять с дочкой все время ссорились, раза два в неделю крупно скандалили и даже били посуду. Дарья Ивановна отдыхала в тишине Машиной квартиры от криков, жалоб соседей и визитов участкового.
Маша полетела к бабушке и застала ту – слабую, страшно похудевшую, с седым ежиком волос на трясущейся голове. Она долго плакала, стоя на коленях возле кровати, а бабушка гладила ее по голове и шептала, что все пройдет, а сейчас Маше нужно успокоиться, потому что бабушка хочет с ней серьезно поговорить.
– Ты уже взрослая, – сказала бабушка, – паспорт получила. Пора и тебе все узнать, сама потом будешь решать, кто – прав, а кто – нет.
Она рассказала, что Машины родители поженились молодыми и знакомы-то были недолго. Поэтому и не успел Володя как следует свою невесту узнать. А у нее характер такой, что ни замуж выходить, ни детей рожать ей вообще не следовало. Работа у нее ответственная, справляется отлично – вот и слава богу, работай себе да радуйся! А семью заводить не стоило, та ей только мешает… Она же не женщина, а калькулятор, отчет бухгалтерский с сухими цифрами. И еще упряма очень, характер твердокаменный. Ничьего мнения не слушает, на чужих ошибках не учится, себя очень высоко ставит, считает непогрешимой. И два цвета только признает – черный да белый, никаких полутонов. Дорогу – только прямую, никаких там тебе хитроумных поворотов да сглаживания острых углов. Может, при ее работе такой характер и хорош, а уж в семейной жизни… Ни один мужик такую жену долго не вынесет, разве уж совсем завалящий подкаблучник.
Машин отец не такой оказался, он поначалу-то веселый был, ласковый, песни пел, на гитаре играл. Да только как стали они ссориться – да ладно бы еще так, по мелочи, как говорят, милые бранятся – только тешатся. Так нет, у Анны характер тяжелый, уж если поссорится, то ни за что первая к мужу не подойдет. Будет молчать весь вечер, а молчание такое тяжелое, как будто утюг чугунный на темечко положили. Может два дня не разговаривать или редкие слова сквозь зубы цедит. Какой мужик такое одобрит? Вечно себя виноватым чувствовать, когда и грехов-то нету… Мужику ласка требуется, слово душевное, поцеловать да по головке погладить… Ну, а когда дома такого нету, то всегда найдется какая-нибудь, кто поглядит ласково да приголубит сердечно…
В этом месте бабушка закашлялась и долго сидела, откинувшись на подушки, держа Машу за руку, потом заговорила снова.
– В общем, ничего такого и не было с Володей. Ну, завел какую-то девчонку молоденькую, гулял с ней да в подъезде целовался – по тем временам места для встреч трудно найти было. Анне, ясное дело, быстро донесли, она и разбираться не стала: выставила чемодан на лестницу – духу твоего, сказала, чтоб не было, и дочку никогда больше не увидишь, сама проживу и помощи от тебя никогда в жизни не попрошу! Он – ко мне, вот тут на этом диване прямо головой о стенку бился, виноватил себя как мог, а я считаю – не права Анна была тогда. Тебе всего полтора года исполнилось, несправедливо это – ребенка отца лишать. Но Анна сказала – как отрезала. Один раз решила – и на всю жизнь, меня и слушать не стала. А папа твой погоревал, да и уехал в Сибирь деньги зарабатывать. Лет через пять вернулся, зашел ко мне, и решили мы с ним, что все подарки, что он тебе купит, вроде как от меня будут. И подкормлю тебя на его деньги, на мою-то пенсию не больно разъешься. Так и жили. У него другая жена тогда появилась, вроде бы ничего они жили, только детей не народилось, а он хотел. А потом что-то не заладилось у них с женой, и решила она ему напоследок гадость сделать. Володя-то все ей рассказал про то, что Анна с тобой ему видеться не разрешает, ну и про наш договор… Бабы ужас до чего хитрыми бывают, улестит, да все и выведает, когда он расслабится… Она и позвонила Анне, вроде бы по-хорошему, а на самом деле чтобы напакостить мужу перед разводом. Тоже та еще стерва, Володе на жен не везло.