* * *
– Ты что, заснул? – раздалось где-то рядом.
Смок, почувствовав, как кто-то настойчиво теребит его за правое плечо, не без труда разомкнул веки и непроизвольно улыбнулся.
– Почему ты улыбаешься? – таинственно мерцая огромными тёмно-зелёными глазищами, спросила Исидора.
– Я всегда улыбаюсь, когда вижу тебя, плутовка. Особенно, когда ты облачаешься в такие коротенькие домашние халаты.
– Как тебе фильм? Понравился?
– Я, честно говоря, его почти не смотрел, – признался Эрнандес. – Только слушал голос диктора. Что-то там про многие миллионы упрямых и глупых бабочек. А потом, и вовсе, задремал.
– Жаль.
– Почему?
– Видишь ли, милый. Эта красивая и печальная история имеет к нам с тобой прямое отношение, – загадочно улыбнулись карминные, изысканно очерченные женские губы. – Причём, самое непосредственное…
– Каким же это образом?
– У тебя когда начинается отпуск?
– Отпуск? – протирая ладонью сонные глаза, задумался Смок. – Кажется, со следующего вторника.
– А у меня – с завтрашнего дня, – многозначительно прищурившись, сообщила Исида. – Понимаешь ход моей мысли?
– Не очень.
– Ладно, поясняю для особо несообразительных мачо…. Мне очень-очень хочется посмотреть (своими глазами, а не по телевизору), на Ночь богонгов. До массового вылета бабочек остаётся примерно неделя – плюс-минус пару суток. В энциклопедии – с помощью Интернета – посмотрела. Короче говоря…. Завтра утром я выезжаю в Бёрнс. Это такой занюханный провинциальный городишко, расположенный в самом центре ареала обитания-проживания богонгов. Сниму там уютный и благоустроенный коттедж. Осмотрюсь на местности. Познакомлюсь с соседями. А во вторник и ты подъедешь. Посмотрим на тучи разноцветных бабочек, погуляем по округе, посетим ближайшие фермы, подышим чистым деревенским воздухом, вдоволь полюбуемся на тамошние экзотические ландшафты. Экологически-безупречные продукты, опять же. Парное молоко, к примеру…. Договорились?
– Э-э-э…. Не знаю, право слово. У тебя же имеется – в пятидесяти километрах от Канберры – отличный загородный дом, окружённый великолепным старым парком. Пруд с золотыми и серебряными рыбками. Японский сад камней. Безупречные газоны. Цветники…
– Ты что же это, оболтус смуглолицый? Решил поспорить со мной? Искренне не советую.
– Договорились. Согласен…
Глава вторая
Тёмно-коричневый лёд
Австралия, окрестности городка Бёрнса.
– Хосе! Хосе! – неслось над руслом крохотного ручейка. – Родригес, прекращай свои дурацкие шуточки! Куда ты спрятался, дрянной мальчишка? Вылезай немедленно! Обижусь…
Из-за горбатой красно-белой гранитной скалы вышла молоденькая девушка – невысокая, стройная, облачённая в светло-бежевый костюм для верховой езды, с чёрным кавалерийским хлыстом в руках. Густые медно-пшеничные волосы барышни были коротко-подстрижены, а на милом личике, покрытом щедрой россыпью рыжих веснушек, застыла гримаса лёгкого неудовольствия.
– Какое необычное место, – озабоченно хмыкнув, пробормотала девица. – Просторная овальная поляна, посередине которой находится…э-э-э, идеально-круглый пруд диаметром в семьдесят-восемьдесят метров, заполненный тёмно-кофейной водой. Приятный цвет, ничего не скажешь…. Никаких тебе водорослей, кувшинок, лотосов и шустрых водомерок. И жирующей рыбы не наблюдается. Ни единого всплеска. Очень странно. Очень, очень, очень…
Подождав с минутку, девушка лукаво улыбнулась и, сложив ладошки рупором, прокричала:
– Томас, отзовись! Ну, пожалуйста!
– Аль, ты окончательно сошла с ума? – из-за толстого ствола эвкалипта показался рослый светловолосый юноша. – Разве так можно? Я ей по большому секрету всё рассказал, а она…. Вдруг, кто-нибудь услышит?
– А нечего прятаться. Шутник выискался.
– Всё равно…
– Перестань, милый. Мы же находимся на нейтральной территории. Никого нет поблизости. Чуткие кенгуру и любопытные вомбаты? Ерунда, они никому не расскажут.
– Всё равно, надо соблюдать элементарную осторожность. Всегда…. Кстати, какая ещё нейтральная территория? Все эти земли – до самой изгороди из колючей проволоки – принадлежат нашей общине.
– Прекращай, роль склочного педанта тебе совершенно не идёт. Я имела в виду только то, что здесь нет посторонних ушей и глаз. Иди ко мне. Обними. Я ужасно соскучилась…
Дальше, естественно, пришло время горячих поцелуев. Чёрный кавалерийский хлыст, мешающий жарким объятиям, выпав их девичьих ладоней, спрятался в густой траве…
* * *
Отвлечёмся немного. Совсем чуть-чуть. Так сказать, для пущей информационной ясности.
Молодые люди, действительно, встретились в достаточно глухом и безлюдном месте. До городка Бёрнса, расположенного севернее, было примерно пятнадцать километров. А до поселения Форт Томпсон, находившегося к юго-востоку, порядка девяти с половиной. Между этими населёнными пунктами простирались только обширные фермерские поля, отделённые друг от друга густыми зарослями акации, да тенистые малопроходимые эвкалиптовые леса.
Бёрнс, по большому счёту, являлся небольшим посёлком городского типа с населением в пять с половиной тысяч человек. «Овощные» фермеры, садоводы, скотоводы. Школа, церковь, супермаркет, пивоваренный завод, два кинотеатра, ночная дискотека. Ничего экстраординарного. Обыкновенный среднестатистический австралийский городишко, выражаясь скучным казённым языком.
Что же касаемо поселения, официально (для австралийских властей и составителей географических карт), именуемого – «Форт Томпсон». Здесь всё было совсем непросто. То бишь, неоднозначно…
У данного населённого пункта существовало и второе название-наименование. Так сказать, насквозь тайное. Сугубо для внутреннего пользования. Отражающее глубинную историческую сущность.
«Круппендорф» – так величали это поселение его обитатели. Естественно, только между собой, в приватных беседах-разговорах.
Немецкие корни? Ещё какие. Именно немецкая речь (в основном), и звучала на территории Форта Томпсон. То есть, на территории деревни Круппендорф, живущей по классическим баварским законам первой половины двадцатого века. И это было великой тайной, тщательно скрываемой от всех соседей.
Впрочем, особых трудностей с соблюдением секретности не наблюдалось, так как поселение было надёжно отгорожено от внешнего Мира высоченным забором, за который посторонние допускались только в исключительных случаях. В частности, речь шла о врачах, полицейских, налоговых инспекторах, социальных работниках, контролирующих соблюдение прав детей и юношества, а также о прочих представителях австралийских Властей.
Однако визиты этих уважаемых чиновников всегда носили планово-предупредительный характер. Следовательно, к ним готовились заранее. И когда важные персоны прибывали в Форт Томсон, то перед их начальственными взорами представала совершенно обыденная и непритязательная картинка.
То бишь, мирное поселение католической общины, чьи члены слегка «сдвинулись» на некоем церковном догмате и поэтому предпочитают жить обособленно от нормальных людей. Бывает. Ничего противозаконного в этом, собственно, и нет…. Общие бытовые характеристики поселения? Чистенькая и ухоженная деревушка с лёгким южно-американским акцентом. Жители свободно говорят как на английском, так и на испанском языках. Переселенцы из Чили, как-никак. Переехали в Австралию пятнадцать лет назад, в несчастливом 1997-ом году, после очередного разрушительного землетрясения…. Детишки школьного возраста? И с этим не наблюдается никаких проблем и нарушений. Община, дисциплинированно следуя инструкциям социальных работников, регулярно закупает все необходимые учебники, атласы, тетрадки, карандаши и всё прочее. Два раза в год ребятишки, на арендованных специальных автобусах, выезжают в Канберру, где экстерном сдают экзамены, установленные действующим Законодательством. Всегда успешно сдают, надо заметить. Дети лишены телевизора, Интернета и компьютерных игр? Плохо, конечно. Но не является нарушением Закона…. Налоговые дела? Никаких вопросов. Покупка земли и сельскохозяйственной фермы в далёком 1997-ом году была осуществлена легально и грамотно. Комар носа не подточит. Сам посёлок занимает, наверное, менее одного процента от общего землевладения. Ещё тридцать-сорок процентов земель распахано. Культивируют, в основном, овощи, бобовые, подсолнечник и рапс. Всё выращенное реализуется сугубо оптом, через крупные и проверенные компании. Площади, занимаемые землями сельскохозяйственного назначения, самовольно не расширяются. Вырубка каждого взрослого дерева согласуется с Экологическим департаментом штата. Прожорливые кенгуру отстреливаются в строгом соответствии с выделенными квотами…
Не было, короче говоря, у местных Властей никаких претензий к жителям и жительницам Форта Томсон.
«Побольше бы таких переселенцев», – мечтательно вздыхал губернатор штата Квинсленд. – «Отличные ребята, эти чилийцы. Только, вот…. Внешность у них несколько…м-м-м, необычная. Я всегда был уверен, что жители Южной Америки – смуглые, горбоносые, худенькие, низкорослые, черноволосые и кареглазые. Эти же, из Форта Томпсон, совсем и кардинально другие. Высоченные, широкоплечие, статные, белокожие. Носы у всех прямые и длинные. Глаза небесно-голубые. Волосы светлые и слегка вьющиеся. Нелюдимые какие-то. Избыточно-гордые. Молчаливые. Скрытные…. Забор высоченный возвели вокруг поселения. Метра три с половиной, наверное, в высоту. Колючую проволоку пустили поверху. Видеокамер понатыкали везде и всюду. Впрочем, не моё дело. Лишь бы не безобразничали…».
Чилийские переселенцы были, конечно, чилийскими. Только не совсем.
Круппендорф – в качестве южноамериканского населённого пункта – был образован в 1949-ом году на территории Аргентины, в двухстах пятидесяти километрах от Буэнос-Айреса. После завершения Второй мировой войны в Южную Америку хлынул нескончаемый поток немецких иммигрантов – и фашистских недобитков с семьями, и представителей торгово-промышленной элиты, опасавшихся преследований и репрессий со стороны победивших союзников. Диктатор Хуан Перрон, правящий тогда в Аргентине, относился к идеям национал-социализма вполне лояльно и никому из немецких беженцев в убежище не отказывал. Как грибы после дождя – в западных и центральных провинциях Аргентины – начали возникать немецкие поселения. Возникать, обустраиваться, обзаводиться крепкими хозяйствами и жить по классическим немецким законам-понятиям. Не вступая, как правило, в тесные взаимоотношения с местными жителями.
Но в 1955-ом году лояльный Хуан Перрон был свергнут.
«Что же будет дальше?», – заволновались немецкие колонисты. – «Чего ждать от новых властей?».
Наиболее хладнокровные остались на месте. Мол: – «Аргентинцам – по большому счёту – до нас нет никакого дела. Им, беспокойным и непостоянным, между собой разобраться бы…».
Но многие – чисто на всякий случай – перебрались в соседний Парагвай. Вот, и Круппендорф, неохотно подчиняясь общей тенденции, стал парагвайским посёлком.
Вскоре, как назло, отстранили от власти и милейшего парагвайского диктатора Стресснера. Опять начался период мутной и сволочной неопределённости…
Ганс Мюллер (в прошлом – штандартенфюрер СС), бывший тогда бургомистром Круппендорфа, принял очередное судьбоносное решение – срочно переезжать в Чили.
Продали всё, что можно было продать, собрали нехитрые манатки и перебазировались в голубые чилийские долины – льяносы. По дороге к ним прибилось много других немецко-парагвайских колонистов, так сказать, неорганизованных.
Народу набралось много, порядка двух тысяч человек. Выбрали подходящее местечко на высоком берегу полноводной горной реки, отстроились, наладили бизнес, начали активно рожать детишек. В 1970-ом году Круппендорфу даже был официально присвоен статус «города». Чилийского города, понятное дело…
За время долгих вынужденных странствий переселенцы (ради пущей безопасности), обзавелись дополнительными южноамериканскими паспортами. «Мюллеры» – официально – стали «Родригесами». «Вагнеры» – «Сервантесами». «Моргенштерны» – «Гонсалесами». Ну, и так далее.
Жили себе. Работали. Не ленились. Неуклонно повышали благосостояние. Размножались. Верили в свою арийскую исключительность. Истово соблюдали «чистоту крови». Ждали, что когда-нибудь – непременно – вернётся время «Великого Рейха»…
Для Хосе Родригеса (Томаса Мюллера), те спокойны Времена были лишь красивой легендой. Когда ему исполнилось четыре с половиной года, в Андах произошло сильнейшее землетрясение. Круппендорф (тот, чилийский), был буквально-таки стёрт с лица земли. Стёрт до самого основания. Погибла целая куча народа. В живых осталось чуть более двухсот человек.
Прибыли чилийские спасатели. Потом подтянулись и представители различных международных благотворительных организаций, стали делать всякие заманчивые предложения, связанные с переездом в другие, более спокойные и безопасные страны. О немецких корнях пострадавших никто, естественно, и не вспоминал. По крайне мере, официально.
– Пора заканчивать с «южно-американским периодом», – решил Рауль Родригес (Отто Мюллер), отец Хосе. – Беспокойно здесь. Никакой определённости и стабильности. То революции гремят, то землетрясения…. Предлагают перебраться в тишайшую Австралию? Почему бы и нет? Круппендорф разрушен, но «общинные» деньги, лежащие на банковских счетах, уцелели. Ладно, попробуем – ещё раз – начать новую жизнь…
И они попробовали. Перебрались в Австралию и купили ферму – «Форт Томпсон». Естественно, вместе с энным количеством тысяч гектаров плодородной австралийской земли.
Купили, построили крепкий жилой посёлок, который – чуть позже – огородили высоченным забором с колючей проволокой. Ею же обнесли и всё землевладение в целом.
Впрочем, в проволочном заграждении имелась узкая прореха, возле которой Аль и оставила лошадку. Лошадку оставила, а сама отправилась на свиданье с Хосе. То есть, с Томасом…
Кто такая – Аль? Откуда она взялась?
Это отдельная история.
Когда Хосе вошёл в беспокойный юношеский возраст, то, как и полагается, начал засматриваться на поселковых девчонок.
Рауль Родригес это заметил и, залучив отпрыска на приватный серьёзный разговор, объяснил:
– Эти девицы, сынок, являются твоими дальними родственницами. Так что, извини, но ничего не получится. Нельзя. Природные ограничения…
– Что же мне теперь делать? – не на шутку огорчился Хосе. – Как быть? Ухаживать за посторонними особами женского пола? Где же их взять? Я за пределы Круппендорфа редко выхожу. «Чистота крови», опять же…. Значит, я никогда не женюсь?
– Женишься, не переживай, – успокоил отец. – Мы же сохранили прочные связи со многими немецкими фашистскими поселениями. И с чилийскими, и с парагвайскими, и с аргентинскими. Потом слетаешь в Южную Америку. Я тебе дам адреса, напишу сопроводительные письма. Подберёшь себе подходящую и достойную невесту. Привезёшь её сюда. Сыграем, как и полагается, весёлую баварскую свадебку…
– Слетаю в Южную Америку, когда мне исполнится восемнадцать лет?
– Нет, конечно же. По классическим немецким канонам, принятым в нашем Круппендорфе, девица может выходить замуж, начиная с шестнадцати лет. А мужчина – жениться, только по достижению двадцати одного года. Старинная и мудрая традиция. Не нами заведена, не нам и отменять.
– Получается, что мне надо ждать аж до середины 2013-го года?
– Это точно, математик. Считать умеешь. Ничего, подождёшь. Не ты первый, не ты последний…
В 2010-ом году Хосе-Томасу исполнилось восемнадцать лет, и эта данность в корне изменила его размеренную и спокойную жизнь.
Теперь Хосе мог подписывать финансовые и складские документы. Поэтому его частенько отправляли в Бёрнс – сдавать оптовикам собранный урожай, составлять накладные, выписывать счета, производить сверки по бухгалтерским взаиморасчётам.
В Бёрнсе Хосе однажды и встретился с Аль. Встретился, познакомился и влюбился – без памяти. А она, как водится, влюбилась в него. Бывает…
На самом деле девушку звали – «Алина Сергеевна Наумова». Она ещё в юном возрасте переехала (вместе со всей семьёй), в жаркую Австралию из далёкой и снежной России. Из города Санкт-Петербурга. «Аль» – это австралийский аналог её первоначального имени.
Молодые люди были абсолютно разные. Хосе – высокий, широкоплечий, белокурый, спокойный, рассудительный, педантичный, медлительный, любящий – во всём – чёткий порядок. Алина – низенькая, худенькая, рыжеволосая, веснушчатая, стремительная, мечтательная, безалаберная, взбалмошная, непостоянная…