Сейчас Хачмамедов молчал, пережевывал спичку крепкими квадратными зубами. Наконец перекусил ее и вынул изо рта.
– А что все-таки следователь говорит? Каковы обстоятельства дела?
– Да он ничего не говорит. В постановлении на производство экспертизы написано: труп обнаружен на парковке у ночного клуба «Алмаз». И все. Оперативники там работают.
– А давай вот что сделаем, – вдруг хитренько посмотрел на Сашу Хачмамедов. – Если родственники все-таки напишут жалобу, а я в этом почти не сомневаюсь, мы создадим комиссионную экспертизу. И кроме наших специалистов, привлечем еще крупного ученого Петю Рябинкина.
– Его-то зачем?
– А Петя тут вчера передо мной шибко умничал. Говорил, что у нас устаревшие методы работы и мы не используем последние достижения науки. Вот пусть и подключит последние достижения науки к этому случаю. А то грубить много стал.
– Подключайте кого хотите, – Саша безразлично относился к Рябинкину. – Так я пойду?
– Свободен. Пока. – Это была глупая, но любимая шутка Хачека. Саша встал и вышел из кабинета. Уже в коридоре он все-таки выплюнул прямо на пол надоевшую жвачку и решил, что должен сейчас выпить чего-нибудь покрепче. И он отправился к себе, в комнату экспертов.
А вот разговор в кабинете Павла Владимировича Быстрякина к этому времени еще не достиг своего логического завершения.
– Можно спросить, кто сейчас заведует кафедрой судебной медицины? – Лена уже поняла, что решение все равно будет принято не в ее пользу, и заколебалась. Она не хотела идти на «судебку», но в поликлинике не хотела работать еще больше. – Тот, у которого я училась пять лет назад, был, как бы это сказать помягче, неинтересный.
– Новый там сейчас заведующий, – успокоил ее проректор. – Недавно прошел по конкурсу. Ты у него учиться не могла. Кандидат наук. И, между прочим, с почти готовой докторской.
– А… Как его фамилия?
– Фамилия – Рябинкин. Зовут – Петр Сергеевич. – Быстрякин вытер салфеткой пот со лба, хотя было не жарко. – Молодой. Не женатый. – Проректор взглянул на часы. – Пишите заявление, Елена Николаевна. Вы меня задерживаете, я тороплюсь.
Лена еще немного помяла платочек, потом в кабинете раздался глубокий прерывистый вздох, и на чистом листе бумаги появилась надпись мелким каллиграфическим почерком:
Прошу зачислить меня на работу в должности ассистента кафедры судебной медицины…
– Все. Теперь в отдел кадров, – с облегчением Павел Владимирович поставил на листе свою разухабистую подпись. – С завтрашнего дня – на работу. На пятом курсе занятия начинаются с первого сентября. – Его рука перелистнула две странички настольного календаря. – У вас есть еще два дня, чтобы войти в курс дела. Кафедра находится в помещении Бюро судебно-медицинской экспертизы. Ну вы, наверное, помните, они никуда не переезжали. В общем, желаю успехов.
– До свидания, Павел Владимирович.
Проректор тяжелым взглядом проводил Ленину узкую спину. Рыжие волосы загорелись в ответ проникшему из окна солнечному лучу. Тонкие ноги в черных колготках протопали каблучками к двери. Дверь закрылась. Проректор встал и с мрачным видом подошел к зеркалу. Оттянул указательными пальцами нижние веки, оглядел изнутри слизистую оболочку, поморщился и стал собирать на столе бумаги. Снял с аппарата телефонную трубку – хотел позвонить на кафедру судебной медицины, но передумал, решил, что Пете позвонят из отдела кадров. Неспокойно у него все-таки было на душе. Не исключено, что эта новоявленная ассистентка через пару дней прибежит к нему снова. Ну тогда он отправит ее на микробиологию. Или еще того хуже – может скоренько отправиться в декрет. Павел Владимирович с раздражением пожевал губами. На судебной медицине чуть не каждый год с кадрами был провал. Вот и сейчас – кроме Рябинкина, два совместителя. Понятное дело, в Бюро зарплата в несколько раз выше. Что и говорить, кафедра запущена до безобразия. Как-то не идет на ней учебный процесс. Чуть не с сожалением он вспомнил, как всплакнула перед ним Лена. И эта уйдет, как осмотрится. А может, все и обойдется? Привыкнет, сработается… Девчонка она, в общем-то, не глупая, хоть и сопливая.
Быстрякин Лену отчетливо помнил. На третьем курсе она получила какую-то всероссийскую премию за студенческую работу в философском кружке, и он ей вручал эту премию в торжественной обстановке. Кажется, это происходило на сцене в областном драматическом театре.
Он уложил бумаги в портфель и с недоумением покачал головой. А уходя, на прощание опять с неудовольствием поглядел в зеркало на свое отекшее лицо и пробурчал сердито:
– Надо же! В философском!
2
Лена вышла из кабинета проректора и пошла по коридору к выходу из начальственного отсека. Учебную часть первого курса осаждали студенты. Лена наклонила голову и быстро пошла мимо, чтобы ее не заметили. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь увидел, как она тут бегает с заплаканными глазами.
Приемная комиссия заканчивала свою ежегодную работу. Секретарши вывешивали списки зачисленных студентов. Со стороны входных дверей доносился неясный гул. Недовольные родители рвались вместе со своими чадами в направлении кабинета ректора. Лена скосила глаза в ту сторону. То же самое было и когда она поступала.
Охранники одним загораживали дорогу, у других спрашивали документы и сверялись с какими-то бумажками. Лена прошла к деканату пятого курса. К нему относится ее новая кафедра. Ну спрашивается, разве такой поворот можно было ожидать? Лена вздохнула и остановилась возле стендов с расписанием. Никого не было вокруг нее. Ничего удивительного, на пятом курсе народ уже ушлый. Многие работают, многие еще не приехали. Большинство вообще узнает расписание по Интернету. Это не первачки, которые с трепетом идут на первое занятие по анатомии. Да и потом, что это за предмет такой, прости господи, судебная медицина? Они эту судебку и за науку не считали. И работали на ней одни му…ки. Лена поискала расписание занятий по их кафедре. Стенд был пуст, и за стеклом белели чистые листы. Она скорчила презрительную гримаску – до первого сентября два дня, а расписания еще нет. Конечно, му…ки. А сколько занятий было у них? Она попыталась вспомнить. Кажется, два цикла, по одному в семестр. А цикл – две недели. В голове вдруг всплыла какая-то «реборда железнодорожного колеса». Какая реборда, откуда? Зачем она была важна?
У Лены даже голова вспухла от этих мыслей. Родной институт, называется. Какого черта она сюда вернулась? Она вспомнила Москву – съемную квартиру, за которую платила мама, научную руководительницу, абсолютно безразличную к Лене. А чего интересоваться? Одна из многих, приехала издалека, денег за руководство диссертацией не предлагала, ковырялась себе в теме и ковырялась. Тема хорошая, но в Москве таких аспиранточек – пруд пруди. Защитилась в срок – и ладно. Лишняя диссертация руководительнице в копилку. В завершение дурацкий банкет и куча израсходованных денег…
Лена вышла на институтское крыльцо. Знакомый пыльный бульвар простирался перед ней в обе стороны. Пятьдесят метров по нему вверх – площадь и набережная. Километра полтора вниз – пешеходная зона. Толпы студентов снуют туда-сюда. Что Москва? Не так она уж и далеко. Сутки на поезде, час пятьдесят на самолете. Только никому она в Москве не нужна. Все надежды были связаны с возвращением сюда. В родной институт, на кафедру. И вот… Лена засунула глубоко в сумку мокрый платок, сбежала по ступенькам. Куда теперь?
Домой не хотелось. Лена пошла в сторону набережной. Институт стоял почти на самом берегу когда-то всерьез судоходной мощной реки. Теперь вместо пароходов ходят по ней только моторки да прогулочные катера. Вымощенная мостовая бульвара белеет в своем окончании небольшой полукруглой площадью. Августовское солнце веселит пузатые, перетянутые в талии бутылочки каменной балюстрады. Поверху перила – тоже белые, каменные, широкие. За балюстрадой далеко внизу на другом берегу – парк, а перед ним – лента воды. Лена вспомнила, как удобно было ставить на эти перила банки с пивом и пепси-колой, раскладывать на пакетах жирные беляши из студенческой столовой. Она подошла, шлепнула на перила сумочку, достала телефон.
– Мам, ты где?
– Я задерживаюсь. А ты дома?
– Нет. Только что вышла от проректора.
– Все в порядке?
– Долго объяснять… Если ты еще на работе, давай я к тебе приеду? Мне надо посоветоваться.
– Это срочно?
Лена подумала. Ну, в принципе, уже нет. И действительно, что она как маленькая? Чуть что – сразу к маме.
– Нет, можно подождать до вечера.
Мать сказала:
– Я хотела сделать тебе сюрприз. Приеду домой часа через два.
– Мне сегодня уже сделали один сюрприз.
– Так что, мне приехать?!
– Нет-нет. – Лена помотала головой. – Вечером можем поговорить. Пока!
Она спрятала телефон, развернулась спиной к реке, прислонилась к перилам. Вот он, перед ней – медицинский университет. Громада из трех теоретических корпусов. Клинические кафедры по больницам. Кажется, что главный корпус выступает вдоль бульвара вперед. Это из-за огромной лоджии с колоннами. Сколько раз они с ребятами прятались здесь под ее широкой крышей от дождя, от снега, от палящего солнца. Три года прошло после выпускного вечера. Ребята теперь уже специалисты. Некоторые заматерели – не подступись. В бюджетную аспирантуру с их факультета попала она одна. И вот итог: с диссертацией, но на нуле. Начинай все сначала. Не на конкурс же через «Медицинскую газету», в самом деле, подавать?
Лена едва подавила в себе желание тут же съездить на свою новую кафедру. Зачем? Завтра придет на работу и все увидит. Только ехать придется черт знает куда. Кафедра глазных болезней – та в центре города, при хорошей больнице, где собраны лучшие клиники университета. Кафедра судебной медицины – у черта на куличках, в «Тополях» – самом старом районе, на территории бывшего лепрозория. Господи, куда ты занес меня?
Она опять повернулась к университету спиной. Она и так все знает, чего на него смотреть? Теоретические корпуса занимают целый квартал. Внутри территории – парк. Два раза в год в парке устраивают бал. В конце июня по случаю выпуска, а в сентябре – по случаю приема. К деревьям привешивают китайские фонарики, внутрь вставляют лампочки. Фонарики горят всю ночь, в фойе главного корпуса гремит музыка, в самой большой аудитории студенческий театр выдает свой традиционный спектакль. А студенты – выпускающиеся или, наоборот, только что принятые, сидят в парке под деревьями на деревянных скамейках за деревянными столиками и пьют. Выпускники – с радости, что окончили институт. Поступившие – от страха неизвестности, что их ждет впереди. Три года назад, когда выпускали их курс, на ней было очень красивое платье. Ярко-синее. Оно и сейчас висит в шкафу. Кстати, завтра его можно надеть.
Лена посмотрела на часы. Ровно четыре. А может, надо было все-таки съездить на судебку, прежде чем соглашаться? Поговорить с заведующим? Вообще-то так и принято, прежде чем устраиваться на работу… Она уже ругала себя, что не сообразила вовремя. А теперь куда ехать? Рабочий день уже подходит к концу…
* * *
И, в общем, Лена сделала правильно, что осталась наслаждаться солнцем на набережной. На кафедре все равно уже никого не было. Заведующий Рябинкин еще с утра умотался куда-то по каким-то делам. А Ленин визит все равно ничего бы не изменил. Быстрякин ведь недаром предложил ей именно эту кафедру. И согласие Рябинкина на Ленину кандидатуру ему не требовалось. При дефиците преподавателей сразу на две ассистентские ставки Петр Сергеевич обязан был взять черта, не говоря уж об отличнице Лене.
И в самом Бюро в танаталогическом отделении, что располагалось на первом этаже, сейчас была тишь да гладь. «Случаев» – как называли эксперты по-свойски объекты судебно-медицинского исследования, в этот день было немного. Санитары уже вымыли обе секционные, уборщицы – полы в коридорах и теперь уселись чаевничать в комнатке под лестницей, употребляя к чаю, а часто и вместо него, чистый спирт, который в Бюро полагался всем – на обработку рук, инструментов и оборудования.
Хачмамедов уехал тоже. В комнате экспертов дремал на диване от скуки, закрыв лицо газетой «Аргументы и факты», дежурный эксперт Витя Извеков – мужчина рыхлый, флегматичный, лет сорока. Да еще Саша Попов, совершенно обалдевший за сегодняшний день, тупо наблюдал какую-то передачу по телевизору возле внутреннего телефона.
– Чего домой не идешь? – вдруг хрипло спросил внезапно пробудившийся от какого-то громкого выкрика из телевизора Извеков. Саша посмотрел на него – волосы всклокочены, газета измята, а в середине газетного листа вырезаны две дырки – для воздуха.
– Заключение от химиков жду. Телефон, что ли, не работает? – Саша приподнял трубку внутреннего телефона и прислушался к гудку. – Нет, работает. – Он разочарованно положил трубку на место.
– Так иди, сам сходи к ним на третий этаж.
– Я уже два раза ходил.
– И чего?
– Ничего. Разорались, что не могут ускорить химические процессы по моему желанию.
– У нас всегда все орут. Иди домой. Позвонишь им из дома.
– Я тебе что, мешаю?
– Мешаешь.
– А что ты делаешь?
– Сплю. Сейчас не высплюсь, ночью не дадут. – Дежурный повалился назад на спинку дивана, шлепнул газету на лицо и через минуту захрапел.
Тренькнул телефон. Саша взял трубку:
– Да, это я.
– Вы за заключением подниметесь или по телефону продиктовать? – ядовито прошипел голос лаборантки из химического отделения.
– Я уж набегался к вам сегодня. Диктуйте.
В трубке послышался шелест переворачиваемых страниц.
– Вы слушаете? – Лаборантка сильно шепелявила. Саша хорошо ее себе представлял. Она была уже в возрасте, но на передних зубах у нее стояла пластинка, как у маленькой девочки, и поэтому при разговоре изо рта часто брызгала слюна.
– Ну читайте же!
– Заключение. «В крови и моче от трупа Сергеева А. Л., 1993 года рождения, алкоголя не обнаружено».
Саша даже не удивился. Он это и подозревал. Хачеку, правда, он об этом не говорил, но сам-то хорошо помнил. Запаха алкоголя от трупа не было.
– Это все?
– Ссе-е-е, – как показалось, ехидно прошелестела трубка.
– А содержание наркотических веществ? Неизвестных ядов?
– Не с-с-се вам сразу. – В трубке хихикнули на прощание и дали отбой.
Дежуривший коллега перестал храпеть, приподнял газету и посмотрел на Сашу.
– Обнаружили?
– Пусто.
– У меня, когда я только начинал работать, такой же случай был – семьдесят колото-резаных.
– Семьдесят? – не поверил Саша. – Ни фига себе!
– Да. И тоже все непроникающие.
– Как же ты их описывал? Целый день, что ли?
– Ой, такая была х… Вручную. Тогда еще компьютеров даже не было. Пачку бумаги исписал. Весь изматерился.
– А отчего ты этот свой случай похоронил?
– Это женщина была. Ее муж ножом истыкал. Из ревности. Она еще сутки после этих ранений жила. Этот ревнивец ее сам в больницу и отвез. Причиной смерти я написал острое малокровие.
– Повезло, – сказал Саша. – При больничной смерти всегда есть отчего похоронить. А в моем случае и кровопотеря-то небольшая. Резаных ран практически нет. Много колотых, но неглубоких. Хрен знает, чем были нанесены. Будто курицу чесноком хотели нафаршировать. И несколько ран – колото-резаных. Скорее всего, от ножа. Один край тупой, как от обушка, а второй острый. От лезвия.
– Ты там внимательней смотри, – зевнул Извеков. – Могут и стамеской тонкой истыкать. Тогда лучше написать «колото-рубленые». Края ран надо хорошо соединять. И если будет дефект ткани – отлично. От ножа-то не бывает. А стамеску проще искать. Менты тебе за такой вывод будут оченно благодарны. Может, даже коньячком попоят.
– Ни фига не стамеска. – У Саши эти раны будто застыли в памяти. – Я края каждой раны проверял. Соединяются почти в линейку. Все-таки это был нож. Или ножи. А вот на плече две раны маленькие – как от ножничек с разведенными браншами, типа маникюрных. Но могут быть и просто две раны рядом, как совпадение. С разнонаправленными раневыми каналами.
Со стороны дивана опять послышался храп. Саша посмотрел на Извекова, взял свою сумку и, стараясь не шуметь, направился к двери.