Юго не спал.
Вечер выдался многотрудный. В трех комнатах для гостей надо было выскрести полы, поменять циновки, перетряхнуть стеганки. Потом пришлось тушить с пряностями почти зрелые, уже пухлые стручки бобов, наспех месить и печь лепешки, без конца отвлекаясь, чтобы подать что-то новое на стол. А когда все в орииме – и хозяева, и гости, – забылись сном, Юго мыл посуду, приводил в порядок заляпанный брагой и грязью пол, скоблил доски столешниц…
Далеко за полночь, едва находя силы двигаться, он все же упрямо заполз на плоскую тонкую крышу второго яруса ориима, самую высокую в деревне. Такую высокую, что с нее можно было рассмотреть море. Точнее, Юго всякий раз старательно убеждал себя в том, что море прячется в темной безлунной дали за каменным боком гор. Представлял, что черная гладь колышется призрачными бликами, хранит тепло угасшего дня, манит, дотягиваясь и за перевал туманами с запахом соли и рыбы. Чем еще может пахнуть море, Юго не знал. За всю жизнь он видел это чудо два раза, оказавшись на очень похожей крыше ориима в нижней долине, куда выбирался с отцом на большой торг.
Но если закрыть глаза, запретить себе чувствовать сладкий и мерзкий запах браги, перебивающий все иные ароматы долины… Если заткнуть уши, чтобы не слышать дружный храп гостей и сонное причмокивание хозяев ориима, до полуночи умудрившихся опустошить пять огромных кувшинов выпивки. Если…
Юго устало расслабился на крыше и улыбался, осторожно приоткрыв веки. Старое истертое серебро тонкой поздней луны оседало на горных пиках редкими брызгами бликов. Слабые пряди раннего тумана, растрепанные ветром, изогнулись полотнищами парусов. Широкие глянцевые листья на общинном поле взблескивали рыбьими спинами. Два крошечных высоких пера облаков стали чайками, ищущими поживы. А сам Юго конечно же превратился в капитана большой торговой лодки.
Ветерок прошелестел, тронул волосы, и плавание началось. Юго мысленно скомандовал гребцам, затем проверил ветер и потребовал прибавить парусов. Похвалил расторопного рулевого, который верно и звучно отсчитывал ритм гребли и удерживал наилучший курс торгового пути на север. Впереди вздымались черные кручи, лодка смело стремилась в узкую щель меж опасных скал. Там наверняка поджидали пираты: ведь большая океанская лодка везет богатейший груз отборного жемчуга! Будет бой. Мальчик уверенно прищурился, погладил широкий нож…
И грустно вздохнул, помимо воли возвращаясь в свою серую сухопутную жизнь. Он никогда не видел моря по-настоящему, хотя, как и любой оримэо, обитатель кораллового Древа, он близок к большой воде. Океан повсюду вокруг, просто родной остров Тооди – один из величайших срединных в архипелаге, а долина расположена в самом его сердце, в горах…
Однако добрая богиня Сиирэл снисходительна к Юго. Пусть рядом нет ни океана, ни даже реки или широкого озера, лишь глубокие колодцы и говорливые ручейки, растрепанные на струи и брызги, не имеющие и пригоршни спокойной водной глади… Пусть так. Но изменчивое море живет и дышит во взгляде Элиис. Эта девчушка – единственное существо во всей деревне, достойное дружбы. Элиис никогда не дразнила сына ориимщика чужеродом, хотя обидное прозвище выкрикивают и шепчут в спину все, от несмышленышей до стариков. Едва ли не всякий житель долины должен отцу хотя бы медяк и отомстить пытается его нелюбимому сыну… В такой мести есть удовольствие, ведь угрозы со стороны двенадцатилетнего пацана – никакой. Повторяя ругательства родителей, в селении повадились громко звать Юго то тупым бараном, то лентяем, то косоруким уродом. И только Элиис, маленькая, часто мерзнущая, вечно голодная, не повторяет чужих гадостей, зато понимает с полуслова самого Юго и охотно выслушивает. Она тоже мечтает о несбыточном – однажды увидеть море, спуститься к воде и уплыть по золотой дорожке рассвета в иной край, добрый и щедрый.
Юго вздохнул. Ну почему он до сих пор толком не объяснил Элиис, как важно таиться, прятать взгляд, с каждым сезоном дождей светлеющий и наполняющийся синью? И вообще надо носить широкую плетеную шляпу и глядеть в землю, пряча свои синие глаза за густыми ресницами… А еще следует пореже встречаться со старым служителем. Он подозрительно добр к нищей семье.
Еще хотя бы год переждать, перетерпеть, и можно будет сбежать из дома, чтобы попробовать наняться на торговую лодку. Элиис исполнится десять, а ему самому – тринадцать. Вдвоем не так страшно отрываться от привычного, от дома и долины, неласковой, но и не чужой… Элиис надежный человек, с ней можно начинать новый путь. Сперва по тропе за перевал, к берегу, а оттуда – куда угодно! Например, взять и уплыть далеко на север. Там, по слухам, есть большая земля, именуемая «материком». Такая огромная, что ее не пересечь за десять дней непрерывного бега. И, может быть, даже за двадцать. Сверх того люди шепчут: на севере нет служителей храма, как нет газура, его жадных зуров и дотошных уров, ничтожных, но кичащихся местом и близостью к тем, кто наделен властью. Вон хоть эти, гулявшие в орииме с вечера: ур нижней ветви и его слуги. Нос задирали, словно они газуру кровная родня, а сами-то… Штаны латаные, жемчуг в украшениях старый, мертвый. Да и брагу пили худшую, а хвалили так, будто что-то понимают в напитках…
Юго передернул плечами, невольно принюхался и подвинулся по крыше в сторонку, снова сполна ощутив мерзкую вонь, изгоняющую любые мечты. Пора уходить. Может, теперь самое время, опасно ждать целый год. Припрятанное серебро понятно где лежит. Забрать – да в порт. И непременно на север. На материке точно нет храма и никто не служит Сиирэл, а значит, там нет хитрых жрецов, готовых на все, чтобы заполучить синеглазого ребенка, в чьем взоре переливается море. Увы, на Древе с такими глазами спокойно жить нельзя. Едва ли не всякий знает: повзрослев, именно синеглазые дети порой получают самую крупную, редкую и ценную каплю дара морской богини Сиирэл. В их крови пробуждается чудо, наделяющее способностями сирина, повелителя вод.
Тень, мелькнувшая в густой ночи, сперва показалась Юго игрой воображения, как и ненастоящее море, что разлилось в тумане посреди каменных гор. Однако пару мгновений спустя мальчик настороженно признал, что тень настоящая.
Внизу, возле крайних хижин, беззвучно и стремительно двигался некто очень большой и опасный. Чужак. Жители деревни не могут так ходить. Вот он пропал, снова показался на миг вдали, на фоне светлой стены.
Юго внимательно осмотрелся. С высокой крыши видно все селение и значительную часть долины. По каменной дороге от нижней развилки приближаются темные тени, их много. Торговцы ночами не ездят, на охоту в этот сезон никто не ходит, с рудников сбежать невозможно, к тому же ур знал бы о происшествии, он только что вернулся из шахты. Тогда кто крадется и по какой причине скрывает свое присутствие? Мальчик поежился от внезапной мысли. Спрыгнул вниз, пробежал по крыше первого яруса, соскользнул в непроглядную черноту внутреннего двора. Мимо скотных загородок прокрался к дальней калитке, ведущей на общинные выгоны, припустил во весь дух по сухой короткой траве, вытоптанной и редкой, до самой малой нитки выбранной овцами. Надо проверить. Сперва проверить, а потом успеть предупредить, если подозрение, не приведи богиня, верное.
Мальчик домчался до перегиба тропы, приник к камням и ящерицей взвился на гребень дозорной скалы. Притаился, унимая дыхание и осматривая долину. Вот они, гости. Прячутся в низине, дожидаясь высланных вперед соглядатаев. Юго прищурился, всмотрелся, сетуя на туман. Пряди кисейной сырости расползлись, словно сгнили, и позволили увидеть, издали распознать на одеянии жреца белую кайму, ясным серебром взблескивающую даже ночью. Юго предполагал худшее и поэтому сразу догадался, что по тропе идет сам араави. Порой, думая об Элиис, он ждал и боялся появления именно такого гостя. Скатившись со скалы и ободрав руки, Юго снова побежал, проклиная себя за нерешительность и нерасторопность. Ведь знал, что синеглазые приметны. Не мог не отдавать себе отчета в том, что на Элиис могут донести, желая получить награду. Что вызовут самого опасного из жрецов, высшего. И станет поздно. Уже поздно! Он, лучший друг синеглазой, слишком долго ждал и слишком вяло мечтал, опасаясь неведомого за перевалом… Получается, он предал единственного родного человека, Элиис…
Мысль об угрозе, нависшей над ориимом, не колыхнулась даже в глубине сознания. Да пусть хоть сгорит, хоть храму достанется, хоть рассыплется в пыль под гневными всполохами молний! Не жаль.
Во-первых, у матери припрятано много серебра. Вполне достаточно для безбедной жизни. Во-вторых, ценность старой постройки невелика. Чтобы возвести новую, надо всего-то привезти из нижних земель, с побережья, опорные столбы и доску для двери. Прочее не будет стоить ни монетки. Жители деревни поголовно в должниках у отца, содержателя ориима. Они и глины добудут наилучшей, и соломы нарежут, и основу сплетут из тонкого прута, и замесят массу для обмазки стен. Впрочем, что в тех взрослых заботах ему, «косорукому»? Сколько себя помнит, никогда не считал этот дом родным. Отцу Юго не просто не нужен – противен. Чужеродом кличет, то и дело норовит уязвить или ударить.
Во всей деревне нашелся один настоящий надежный человечек. И что? Не спас, не углядел, даже не объяснил толком, насколько велика угроза. А теперь… Если бы у Элиис заподозрили дар сирены, удалось бы ее спастись. Сирен ведь довольно много, сам араави не пустится ради одной из них в дальний путь. Опять же, каплю звенящего голоса вполне посильно избыть. Юго, наслушавшись рассказов торговцев с побережья, полагал, что любой добросердечный оримэо, заметив в своем ребенке признаки божьей капли, создающей из обычного человека сирену, сделает все возможное, чтобы растворить зачатки дара в хрипоте или немоте. Будет поить дитя холодной водой в жару, держать в сыром подполе и морить голодом. Чахотка – это еще не смерть. А даже если так, чем она хуже участи тех, кто носит знак отречения? Много лучше!
Ведь сирены не просто служат храму – сирены ему принадлежат, в этом и заключается смысл отречения.
Но даже их доля ничто по сравнению с участью синеглазых. О ней молчат торговцы, ее не ведают толком жители прибрежных городов. Одно понятно: запрут в клетку. Объявят, что тем самым посвящают богине и даруют великую милость, что поступить иначе нельзя… Сирины, и только они противостоят ужасу всемогущей Волны. Это не легенда, все знают, что Волна – дело серьезное и настоящее. Угроза для каждого оримэо, от последнего нищего до газура. Поэтому у сирина нет ни выбора, ни свободы… Кто знает, сохранят ли бедняжке Элиис хотя бы жизнь!
Юго мчался, шмыгая носом и глотая злые слезы обиды на мировую несправедливость и собственную нерасторопность. Надо было уходить сразу после прошлого сезона дождей, когда в дом Элиис зачастил старый жрец. Он повадился подолгу беседовать с девочкой, так красиво и образно рассказывая про богиню, ее деяния и великодушную милость к людям. Добрым прикидывался, даже оставил немного денег, чтобы нищие родичи не морили Элиис голодом и не обижали.
И вот итог. Сообщил ведь безжалостный скрипучий старик кому следует, и его тотчас услышали. Проверять сведения прибыл не абы кто, а сам араави. Тот, в чьих руках вся власть храма.
Юго бежал изо всех сил и с отчаянием понимал, что он едва ли успеет. Придется обогнуть главную улицу, там уже наверняка стражи в синих одеждах. Стучать в дверь, кричать или будить отца Элиис нельзя: не поймет, всех всполошит. Или, хуже того, старый пастух быстро припомнит, сколько платят кровной родне за синеглазых, если во взгляде обнаруживается не бесполезная примесь крови чужаков с далекого материка, а истинный отблеск живого моря. У Элиис именно второе, Юго уверен. Много раз смотрел в ее изменчивые глаза и не просто видел море, о котором мечтал всю сознательную жизнь, а слышал его! Плыл по волнам, ощущал их.
Оттого Юго громко, постоянно, на все лады повторял, что у дочки пастуха мама была из чужачек. Дед ее ходил на торговой лодке и привез жену с севера. Вот дурная северная кровь и сказывается, кожу бледнит, того и гляди волос начнет завивать волнами, а то и роста добавит, совсем изуродует… Зря старался. Не помогли слова, не успокоили подозрительности старого жреца. Согбенного, бестолкового, мелочно-услужливого, склонного жаловаться на слабость глаз и боли в спине, совсем не усердного в служении, но, увы, далеко не слепого…
Задыхаясь и спотыкаясь, Юго прокрался через огородик, поддел циновку на низком оконце и юркнул в темный проем. Хорошо бы Элиис была здесь, в сараюхе при скотных загонах. Тогда еще есть небольшая надежда.
Юго кое-как уговорил покачнувшуюся рогатину не падать и не греметь. Пошарил в загонах, пугая крошечных курчавых ягнят. Пусто! Мальчик всхлипнул от огорчения. Значит, вчера Элиис занялась плетением циновок и осталась дома.
Пришлось снова красться через кустарник под самое окно, осторожно царапать некстати подвязанную на веревку циновку. «Не иначе как от воров», – обозлился Юго, перерезая надежный «запор» одним движением любимого широкого ножа.
– Что ты делаешь? – шепотом возмутилась Элиис, выныривая из душной комнаты к окну. – Юго, разве можно так…
– Давай руку, бежим, – приказал мальчик. – Нет времени объяснять.
– Куда? – громко удивилась Элиис, упираясь одной рукой в подоконник и пытаясь выдернуть вторую из цепкого захвата пальцев приятеля. – Говори толком! Ты опять что-то натворил?
– За тобой пришли, – с отчаянием шепнул Юго, расслышав гул на улице. – Давай же, лезь скорее…
Элиис сдавленно пискнула: из сплошной тени за спиной Юго вырос огромный человечище и замер изваянием у самого окна. Мальчик, не оборачиваясь, обреченно вздохнул, сел, закрыл лицо ладонями и, кажется, всхлипнул. Элиис прежде не видела друга плачущим, и оттого ей стало вдвойне страшно. Впрочем, Юго сразу выпрямился, упрямо и безнадежно глянул снизу вверх на стража, плотнее сжал рукоять ножа, с которым был неразлучен. Воин древней крови усмехнулся и покачал головой. Неразличимым для глаза движением отнял оружие. Самого мальчика смял, как тряпичную куклу, и ловко сунул в густой кустарник. Элиис испуганно охнула.
В дверь жалкого крошечного домика уже стучали. Да так, что тонкие слабые стены дрожали и похрустывали. Рядом с воином храма, подошедшим к окну вплотную, возник второй, как две капли воды похожий на товарища.
Дверь хрустнула: стражи на своих плечах внесли ее в дом…
Жрец в ярком одеянии миновал порог, жестко поймал девочку за плечо и развернул к себе, внимательно глянул в глаза, победно улыбнулся. Затем склонился глубоко и почтительно.
– Вот мы и обрели счастье видеть вас, божественная, – прошелестел его тихий, уверенный, исполненный нескрываемого торжества голос.
В тесную комнату юркнул старый служитель, угодливо кивая и нашептывая что-то благодарно-невнятное. Затем сильные руки втолкнули пастуха, которого обнаружили на улице у забора и привели домой к нужному сроку.
– Ваша дочь родственна Сиирэл, – сухо отметил молодой жрец, сверху вниз глядя на пастуха, испуганно жмущегося к стене и не смеющего подняться с колен.
– Какая честь… – сдавленно охнул отец Элиис. Помятый, зевающий то ли со сна, то ли от испуга, вызванного присутствием столь высоких гостей, он снова замер с открытым ртом, едва выбравшись из своего угла.
Еще бы! Рассмотрел одеяние с серебряной каймой, запоздало убедился, что не путает араави с кем-то менее грозным и властным. Подавился восславлением Сиирэл, рассмотрев и сирену, которая как раз теперь вошла и встала рядом со своим хозяином.
– Великая радость для всех нас, – ровным тоном ответил жрец, распуская завязки кошеля. – И благо для вас, достойный отец божественной. Три сезона долина не будет платить храму. А дому сему полагается воздать золотом за то, что взрастил и сберег в стенах своих столь дивное дитя. Укажи мне имя божественной.
– Элиис, – едва слышно шепнул пастух, не отрывая взгляда от монет, падающих на циновку одна за другой, сплошной струйкой непомерно огромного внезапного богатства…