– Заодно и прибрался, – похвалил я себя и вставил диск в дисковод. Это была «Nirvana», альбом «Smells like teen spirit» – тот, самый знаменитый, где на обложке младенец плывет за насаженной на рыболовный крючок купюрой. От «Нирваны» я страшно фанател в подростковом возрасте. Пусть говорят, что музыка «Нирваны» пустая, бессмысленно-яростная, что это протест, ведущий в никуда. Пусть себе говорят, ничего они не понимают! Я выбрал мою любимую песню – коматозно-заторможенную «Something in the way». Такую же отвлекающе-медлительную, как походочка Валенка, но со сжатой пружиной внутри, с подавленной энергией, каким я был сам, когда нес всякую чушь, а сам готовился ему врезать.
Да, эта песня лучше всего отражала мое настроение и состояние. Нечто в пути. Только что это? Или… кто?
Я рассеянно поднял взгляд – и все мысли вылетели у меня из головы. На меня кто-то смотрел сквозь стекло. Темный, человекоподобный силуэт пялился на меня светящимся звериным желтым глазом.
Я вскочил как ужаленный и кинулся к окну. Выглянул на улицу, никого там не увидел. И неудивительно. Пятый этаж как-никак.
Почудилось? За стеклом колыхались голые ветки тополя, внизу проезжали машины и горели фонари. Конечно, никого там не было, но меня почему-то затрясло.
Вспомнилось, как недавно во время прогулки меня напугала Васька. Уставилась в пространство, показывает пальцем и радостно говорит:
– Ав!
А там нет никакой ни «ав», ни «мяу», а просто пустое место.
Но Васька определенно что-то такое видела. Надо сказать, «ав» у нее не только собака, а вообще любое мохнатое животное с большими зубами. Другой бы родитель вообще внимания не обратил. А у меня по спине поползли мурашки непонятно с чего. В точности как сейчас.
«К черту, – подумал я, устало отворачиваясь от окна. – И глюки, и все остальное. Пойду-ка я в самом деле спать».
В ванную я зашел, не ожидая подвоха. Включил воду, поплескал в лицо, выдавил пасту на щетку, взглянул в зеркало – проверить, как поживает фингал…
Зубная щетка выпала из рук и шмякнулась на пол.
Нет, вовсе не фингал так напугал Ленку!
С бледного перекошенного лица на меня смотрели два глаза: один привычный – мой, серый, а другой – чужой. Ярко-желтый. С вертикальным зрачком.
Я пулей вылетел из ванной. По спине стекал пот, ноги подгибались.
Посидел несколько минут на кухне, успокаивая дыхание.
Может, показалось?
Когда руки перестали дрожать, бегом вернулся в ванную и снова принялся рассматривать глаз.
Нет, не показалось.
Зрелище было жуткое. Чем дольше я смотрел на глаз, тем отвратнее он мне казался.
Глаз был чисто змеиный. Глазное яблоко – налитое кровью, покрытое красной сеткой мелких сосудов. Золотисто-зеленая радужка – ядовитого, абсолютно шизового оттенка. И черный узкий зрачок – словно глаз треснул пополам.
Для проверки выключил свет – так и есть. Глаз тут же засветился ярко-желтым светом. Так вот кто смотрел на меня из-за окна…
«А что? – мужественно сказал я себе, пытаясь не поддаваться панике. – Даже по-своему прикольно! Ни у кого нет такого глаза, а у меня есть! Буду теток в отделе пугать!»
Но радости почему-то не испытал.
Нет, на своем месте – на морде какой-нибудь ящерицы – глаз, может, смотрелся бы и неплохо. Но не на человеческом же лице!
Откуда он взялся? Почему? За что мне это?
Что мне с ним делать?
Как с этим жить?!
Я вышел из ванной, вернулся в кухню, подошел к окну и зажмурился крепко, до слез.
Чувствовал я себя как в анекдоте про заблудившегося туриста, который разбудил от спячки медведя.
«– Зачем орал?
– Да хотел, чтобы меня кто-нибудь услышал!
– Ну, я услышал. Легче тебе стало?»
Сердце колотилось так, что стук отдавался в ушах. Я прижался лбом к холодному стеклу северного окна и уставился туда, где сейчас раскинулись сияющие новостройки, а раньше была только бездонная темнота.
Глава 7
Попытка разобраться
На следующий день, едва проснувшись, я первым делом кинулся к зеркалу – смотреть, не прошло ли само.
Ничего подобного. Стало хуже. Гораздо хуже.
Глаз был на месте – все такой же злобный, змеиный, ядовито-желтый. Красных прожилок стало поменьше. Зато кожа вокруг глаза стала твердой и шершавой, как панцирь краба, – трогаешь пальцем, и чувствуется покалывание. Внешне было не очень заметно. Пока. Я уже чувствовал, что процесс пошел, и добром он не кончится.
Вчерашний панический ужас остался в прошлом, сменившись полнейшей растерянностью. Что с этим делать? Пока все не зашло слишком далеко, надо срочно что-то предпринять… но что? Сам я эту проблему определенно решить не могу, тут нужен специалист…
«Сходить к врачу?» – подумал я и горько усмехнулся. К какому еще врачу? К окулисту?
Да любой окулист только разведет руками – в лучшем случае…
Может, сразу предложить себя в Кунсткамеру в качестве экспоната? А лучше продать. Заодно и денег подзаработаю…
И тут я кое-что вспомнил. Кирилл! У меня же есть старый друг – без пяти минут врач. Он уже выучился и сейчас проходил практику в больнице, вот только его специализацию я так и не вспомнил. Кажется, терапевт…
Я с энтузиазмом принялся искать его номер в списке контактов. Внутренний голос назойливо зудел, что радоваться пока нечему, и вообще – глядя правде в глаза – скорее всего, ничем мне Киря не поможет. Но я все же дозвонился и договорился о встрече после работы у метро. По крайней мере одна польза от звонка была – полегчало на душе. Я настолько взбодрился, что даже немного поэкспериментировал с желтым глазом. Если врага не победить, то надо его хотя бы изучить – чтобы знать, каких пакостей ждать в дальнейшем.
При дневном свете змеиный глаз вел себя совершенно как обычный. В темноте (эксперимент ставился в ванной) тут же вспыхивал ярко-желтым светом. При этом резко усиливалось ночное зрение. Еще – у нормальных людей ночное зрение черно-белое, а у меня оно стало скорее черно-зеленым. Кроме того, что-то изменилось с фокусировкой. То, что попадало в фокус, было видно очень четко – кажется, даже лучше, чем при свете, – но вся периферия расплывалась, исчезала и наполнялась подвижными тенями. Я скосил глаза, аккуратно сфокусировал взгляд на самой крупной тени и четко увидел существо, сидящее на краю раковины.
Размером оно было примерно с хомяка, только с перепончатыми лапами и хвостом лопаточкой. Больше ничего я увидеть не успел, потому что оно заметило мой взгляд и тут же нырнуло в слив. Я потрясенно выругался, заглянул туда же, но ничего, кроме решетки, там уже не было. Показалось? Тогда я рефлекторно включил свет – и чуть не взвыл от боли, схватившись за глаз. Резкий переход от темноты к электрическому освещению был почти таким же болезненным, как удар Валенка.
«Итак, я – ночное животное», – сделал я утешающий вывод и вышел из ванной. Щурясь, нашел в столе пыльные солнцезащитные очки. В них и отправился в институт.
В темных очках я просидел весь рабочий день, не снимая их даже перед компьютером, так что к вечеру оба глаза были одинаково красного цвета. Так что, сказав коллегам, что у меня конъюнктивит, я не особенно и соврал.
Добрые тетки дружно принялись меня жалеть и закидывать медицинскими советами. А поскольку все они в разной степени увлекались нетрадиционной медициной и оздоровительными методиками из серии «Сам себе доктор» (и патологоанатом), то мне была выдана куча рецептов, чем промывать, прокапывать и окуривать глаз (и утренняя моча была еще не самым страшным вариантом). Я кивал, благодарил и обещал непременно испробовать, а самого меня в это время точила одна мысль. Кажется, первая здравая мысль за весь день.
Надо непременно найти Ники! Найти и потребовать объяснений. Потом отыскать Валенка – и пусть он лечит мне глаз любыми народными методами, какими пожелает. Я был абсолютно уверен, что во всем виноват именно он. А если Валенок не справится – в чем я тоже почти не сомневался (ломать – не строить), – то в запасе остается таинственный всемогущий Грег.
Оставалась сущая ерунда – отыскать всю эту компанию.
«Ты же провел с Ники целый вечер! – корил я себя. – Вместо того чтобы болтать о чувствах, причем чужих, надо было выяснить о ней хоть что-то конкретное!»
А я так и не узнал ничего. Ни где она живет, ни где учится…
Оставался только трамвай, в котором я ее встретил. Номер я запомнил. Надеюсь, Ники ездит на нем регулярно, а не раз в год.
После работы я направился прямиком на ту остановку, где вскочил в трамвай, убегая от впавшей в анабиоз толпы. Темнота, холод, с неба сыплет снег, я в вязаной шапке, куртке с поднятым воротником – и в темных очках, как рэпер или агент Смит. На столбе рядом с остановкой я приклеил броское объявление. Высоко, чтобы не оборвали, и крупными буквами – чтобы было видно из окна трамвая. Наверху – «НИКИ» (как будто название фирмы), пониже: «Проблемы с глазами!», и еще пониже: «Срочно!!!» И мой телефон.
Было стыдно. Но ничего умнее я придумать не смог. Не могу бездействовать в острых ситуациях. Ленка в таких случаях говорила, что я бессмысленно мечусь и трепыхаюсь, как карась на сковородке. Но лучше суетиться, чем сидеть неподвижно, чувствуя, что медленно умираешь.
С Кирей мы встретились на выходе из метро «Черная речка». Вид у него был запаренный. Стриженные ежиком волосы торчат в разные стороны, зато тени под глазами придают некую приличную почти-доктору интеллигентность.
– Что это ты в темных очках? – осклабился он, пожимая мне руку. – Конъюнктивит?
– А нормальный человек сказал бы «ну ты вылитый рэпер!». Ладно, куда пойдем?
– Да все равно, только поближе и побыстрее. С утра ничего толком не ел, в больнице сегодня бардак, весь день на бегу…
«Поближе и побыстрее» находилось дешевое подвальное кафе, вполне подходящее для студентов и небогатых клерков. Раньше я тут иногда питался без малейших сомнений. Но, войдя, вдруг испытал приступ отвращения. Под потолком плавали сизые клубы дыма, дышать было абсолютно нечем. Я почувствовал, что задыхаюсь; захотелось выйти на улицу, глотнуть нормального сырого воздуха.
– Ты чего? Тоже не обедал? – спросил Кирилл. – Аж побелел весь.
– Наверно, что-то с вентиляцией, – хрипло ответил я. – Ничего, уже отпустило.
Мы нашли столик в углу. Я вытащил сигареты и закурил, чувствуя, как восстанавливается баланс между задымленностью снаружи и внутри организма.
Подошла официантка – пигалица исключительно пэтэушного вида в неопрятном переднике. Кирилл заказал жареную картошку с котлетой неопределенного происхождения. Я от волнения не хотел ни есть, ни пить. Но все-таки взял какого-то местного пива – явно не «Гиннесса».
Киря накинулся на еду, как плодотворно поработавший человек с чистой совестью, которого ничто не гнетет. Я смотрел на него не без зависти. Вот у кого не было никаких сомнений с выбором призвания. Хорошо людям, которым не надо блуждать и что-то искать в потемках. Их жизненный путь сразу ясен и прям – только иди, не сворачивая, и не останавливайся.
Котлета не внушала ни малейшего доверия. Жирный жареный фарш, из которого она была слеплена, вдруг показался мне очень странной и нелепой штукой. Я подавил рвотный позыв и с жалостью посмотрел на то, во что превратилось нормальное мясо после тепловой обработки. «Странные люди, – подумалось мне. – Испортили зачем-то хороший продукт. Словно убили его еще раз…»
А картошка? Ну какая же это еда! Это же растение!
Взгляд переместился выше – на вилку, которой Киря ломал котлету, и на собственно Кирину руку с длинными худыми пальцами. Рука почему-то представилась в разрезе: белые кости, сочное красное мясо, соленая кровь… Все не просто свежее, а живое, естественно горячее, а не подогретое… Совсем другое дело! Рот неожиданно наполнился слюной.
– Чего? – спросил Кирилл, подняв глаза.
Я сглотнул и ответил с усмешкой:
– Так, задумался.
Рассказать Кире? «О чем думаешь? Да вот прикидываю, как бы сожрать тебя…»
Расплывался сизый дым, в соседнем зале надрывалось «Радио-шансон», со всех сторон доносился гул голосов и звяканье посуды… Киря замаривал червячка, я цедил водянистое пиво. Разговор шел самый незначительный. Я мыслями был далеко. Что, и главное, как рассказать другу? И вообще, меня вдруг обуяли сомнения – имеет ли смысл что-то рассказывать?
Одна из главных проблем в общении с людьми для меня – их предсказуемость. А когда человек становится предсказуемым, когда я заранее знаю, что он мне ответит, – он мне становится неинтересен. Я когда-то даже этакий рейтинг составлял… этот человек на неделю интереса… этот и вовсе на один разговор…
Но наша дружба с Кирей – дело особое. Даже если он превратится в ужаснейшего зануду (а он уверенным шагом к этому движется), мы все равно останемся друзьями. Между прочим, мы с ним не только друзья, но и побратимы. Классе во втором, начитавшись чего-то героического, мы расцарапали себе пальцы и смешали кровь. Конечно, сейчас смешно вспоминать, как я, высунув язык, старательно пилил палец кухонным ножом… А тем временем Киря, которому при виде ножа стало дурно, проковыривал кожу булавкой… Потом он эту булавку выронил и нечаянно на нее сел, и из глаз у него текли слезы, но он мужественно рассуждал, что кровь из ягодицы не подходит для такого серьезного обряда… И все же – для меня это было серьезно. Для него, уверен, тоже. Настоящая дружба – это не вопрос интересного общения, это уровень доверия. Иногда мы не пересекались месяцами, а потом встречались так, словно вчера расстались. Главное, мы знали, что можем полагаться друг на друга.
Но между мной и Кирей есть одно принципиальное различие. Он человек абсолютно рациональный. Если я с детства питаю слабость ко всякой мистике, отношусь к глюкам совершенно серьезно, они для меня так же реальны, как сама реальность (ну, по крайней мере, так же значимы), то для него глюки – однозначно диагноз. А поскольку все случившееся со мной в последнее время было в высшей степени иррационально, я решил рассказать Кириллу только самое очевидное. То есть – про драку с Валенком.
– Теперь понятно, почему ты в темных очках, – хмыкнул Киря. – Неужели все так мрачно?
– Хуже, чем ты думаешь.
– У врача был?
– Нет еще.
Киря посмотрел на меня с сожалением.
– Ну вот зачем ты нарываешься?
– А почему бы нет?
– Да потому что тебе постоянно прилетает.
– Ну, иногда случается и наоборот, – жизнерадостно ответил я.
– Редко. Как ни встретимся, опять ты куда-то влип.
Киря дожевал ужасную котлету и закончил свою мысль, помахивая вилкой:
– Я знаю, в чем дело. Ты не можешь спокойно пройти мимо несправедливости. Я, в принципе, одобряю. Но ты себя переоцениваешь. Надо же адекватно оценивать свои возможности…
Я только плечами пожал. Тяга к справедливости была сильнее и важнее любого расчета. Я считал, это правильно, и спорить на эту тему не собирался.
– Давай не будем рассуждать о справедливости. Я хочу, чтобы ты посмотрел мой глаз и высказал свое врачебное мнение.
– Да уж я понял.
Кирилл вытер руки салфеткой и сделал мне знак повернуться к свету.
– Только не пугайся и… поспокойнее. Я предупреждаю – там ты увидишь что-то очень странное.
– Ну показывай, не томи.
Я огляделся, убедился, что в нашу сторону никто не смотрит, и снял очки.
Несколько мгновений Кирилл сосредоточенно всматривался в мое лицо.
– И что? – спросил он, возвращаясь к тарелке.
Я ждал любой реакции. Только не такой.
Никакой.
– Как «что»?!
– Ну, фингал… Самый обычный фингал.
– А цвет глаза тебя не смущает? А зрачок?!
Кирилл еще раз бросил на меня взгляд.
– Да нет… Нормальный зрачок.
Я разозлился. Издевается он надо мной, что ли?
– Что, вертикальный зрачок – это теперь нормально?!
Киря нахмурился. Снова развернул меня к свету, заглянул в глаз.
– С чего ты взял, что он вертикальный? – спросил он, глядя на меня как-то подозрительно. – У тебя после удара… э-э-э… с головой проблем не было? Сознание не терял?