– Слыхал о тебе, боярин, – заявил купчина. – Почту за честь умакнуть вместе лжицу.
– Да будет твоя лжица всегда жирна, – ответствовал Щавель.
Дорогих гостей провели в горницу, где девки сноровисто накрывали поляну.
– Сам понимаешь, – напомнил Щавель Лузге его место.
– Да без обид, чё ты! На обиженных воду возят, – угрюмо согласился опомоенный спутник и отвалил в людскую.
За столом расселись гости, хозяин с супругою и детки мал мала меньше, все подпоясанные малиновыми шнурками. Упреждённый о прибытии высокого постояльца, Портнов лицом в грязь не ударил. Скатерть убрали блюда с цыплятами, обмазанными выпаренным греческим вином с толчёной брусникою и зажаренные оттого в такой хрустящей корочке, что дух бил столбом, когда ее сокрушали, а слюни текли в три ручья. К цыплятам подавали печёный картофель с мочёной брусникой, артишоки на пару, черемшу сибирскую солёную, кулебяку с налимьей печёнкой, сыр козий острый и сыр бабий мягкий, маринованные свиные уши и клюквенную наливку – пищу простую и полезную.
С дороги гости разохотились и навернули как следует. Портнов, видя, сколь почтил боярин его нехитрые потуги угодить, занял внимание гостей разговором. Как коренной звономудец, он торговал изделиями стекольной фабрики, но, как истый лжечник, забирался далеко на юг, за море, разделяющее земли, впрочем, богатства особого в тех краях не снискал.
– По-за морем живёт народ густо, но бедно, хуже наших голодранцев, прямо край. – Мирон шуровал картофан своей заслуженной ложкой из красного дерева, умело ведя беседу с набитым ртом. – Зовётся та сторона Ебипет, потому что здорово в тех местах плодится люд. Селятся вдоль реки, а дальше пустыня. По обеим берегам у них одна сплошная деревня, и можно год по ней идти до самых истоков, а она не кончится. Поклоняются там Аллаху и древним царям, что живут в домах размером с гору. Видал я эти дома. Они островерхие, сложены из могучих кирпичей.
– В горах кавказских есть пещера глубокая, и сидит там царь драконов без света и туалета, – поведал Щавель в свой черёд. – Имя же ему есть Сякаев. Звери почитают его как царя дорог, из железной Орды везут ему кокс. Сякаев правит зверями, а за людей там стоит шаман Генералов.
– Был в тех краях? – с нескрываемым уважением посмотрел купчина на путешественника.
– Пил воду из Терека, – многозначительно заметил Щавель.
– Ты понимаешь язык зверей?
– Так получилось, – разговор свернул в нежелательном направлении, ещё немного, и впереди замаячат корпуса энергоблоков с кладкой яиц и убитой Царевной.
Лжечник проявил то ли такт, то ли выработанную в путешествиях осторожность и продолжил про дольние страны:
– На закате лежит страна Магриб. Живут в ней скрытные, недобрые люди, средь них изрядно мошенников и предсказателей. Случилось мне попасть в Танжере на всю наличку. Развёл меня хитрован (да будет его стол пуст, а стул твёрд, комковат и зело велик для прохода!) на стопроцентную предоплату. Я свой товар давно скинул, в кармане пусто как в сиротском саду, поставок нет. Искал этого чёрта три дня по всему торжищу, но лукавые магрибцы только отводили глаза да хихикали в бороду за моей спиной. Даже базарный кадий, да ниспошлёт ему Проверка неподкупного прокурора по надзору, ушёл в отказ. Понял я, что все они при понятиях и прокинуть залётного барыгу для магрибских пацанов не грех, а доблесть. Вот такие в тех землях рыночные отношения, замешанные на круговой поруке. Тогда я пошёл к предсказателю. Он выпил ядовитой воды, в него вселился дух Мандельштама и предрёк на чистом литературном русском: «В самом маленьком духане ты обманщика найдёшь». Я прошвырнулся по всем крошечным трапезным и, действительно, в самом гумозном кабаке обнаружил плута. Стервец был укурен в дым. Я выволок его на причалы и окунул в море. Когда он очухался, я пообещал погрузить с головой и больше не вытаскивать, если он утаит хоть грош. Разумеется, денег при нём не было, но пройдоха знал, у кого перехватить. Я напоил его ядом, и мы поехали в город. Стояла чёрная-пречёрная ночь, только звёзды сверкали с тропического небосклона волчьими глазами. Я крепко держал за пазухой обережную свинцовую лжицу и приготовился дорого продать жизнь, если что. По счастью, обошлось без разбойников, коих немало водилось в портовом городе. Бесчестный кидала занял денег, рассчитался сполна, и мы поехали на мой корабль, где этот терпила заплатил отдельно за противоядие. У меня была лучшая тосканская вода, с которой часто сопровождают сделку купцы Скумбрии и Сардинии. Вряд ли в Танжере нашёлся бы к ней действенный антидот. Ещё до рассвета я вышел в море и причалил только в Марракеше, где купил кофия, злата и аленьких цветочков.
– Аленьких цветочков? – вырвалось у Михана.
– Для забав девичьих, – с благосклонной снисходительностью ответил купчина. – Не могут окаянные дуры из богатых семей без чудищ заморских для утех с извращениями.
– О как! – только и сказал Михан, похвалив сам себя за правильно выбранный путь, первым шагом по коему стал платок греческого моряка. В голове молодца завертелся хоровод магрибских мошенников, отчаянных похождений в портовых трущобах, диковинных товаров и разных тропических сокровищ, продаваемых с немалой прибылью.
– Здрав будь, боярин! – Мирон Портнов поднял во славу гостя кубок.
– И тебе, славный купец, всего самого наилучшего, – ответствовал Щавель.
Выпили.
В горницу заглянул ражий детина. Поймал взгляд хозяина.
– Кони накормлены, раб напоен, – доложил он.
– До усрачки? – спросил Мирон.
– В сопли.
– Дело! – отпустил работника Портнов.
Знаменуя сытный обед, хозяин от души пёрнул.
У Жёлудя глаза полезли на лоб.
«Так положено», – сказал ему взгляд отца.
Примеру главы дома последовали домочадцы. Над столом повеяло.
У гостей защипало в носу.
Спали в светёлке при открытых окнах.
По утрене после сытного завтрака собрались в путь. Жёлудь подвёл к крыльцу кобылу, Щавель запрыгнул в седло. Из конюшни вышел Лузга, одной рукой держа за повод мула, другой любострастно скребясь в паху. Вослед ему глядела затуманенным взором растрёпанная поломойка. Дворовые распахнули тяжеленные ворота. Щавель прижал руку к груди, отвесил неглубокий поклон вышедшему на крыльцо хозяину. Мирон Портнов ответил тем же. Ватага неспешно выехала со двора.
У ворот терпеливо поджидал фабричный парень с толстой повязкой на левом плече. Бледный, он действительно был похож на вампира. В здоровой руке парень держал что-то напоминающее замотанный в тряпку огурец. Завидев старого лучника, он шагнул наперерез, подобострастно заглядывая в глаза спасителю.
– Вот, возьми, – он неловко размотал свёрток и протянул Щавелю. – Хрустальный. Сам сделал. Хрусталь варили из импортных ядохимикатов.
Щавель принял дар. Лузга подъехал, заглянул и заржал во весь рот, оскалив частокол гнилых зубов. Из пасти у него воняло как из помойки. На тряпице лежал хрустальный уд. Толстый, с яйцами, длиною в две ладони.
– На, спрячь, – Щавель протянул сыну искупительное подношение и дал шенкеля. За ним тронулись остальные.
Парень стоял и смотрел ему вслед. Поодаль торчала столбом давешняя деваха, к которой отныне и довеку прилипла кличка Валька-Менструация. После вчерашнего суждено им было стать мужем и женой.
У лабаза купца Крепостничего собирался отряд. Ратники выглядели помятыми, но весёлыми и бодрыми. У некоторых на лицах красовались синяки, но куда фабричным работягам против дружинников княжеских! В эту ночь девки достались витязям, как это всегда случалось при проходе отряда через Звонкие Муди.
Сотник Литвин оглядел раболовецкий отряд, сосчитал мигом, недостачи не нашёл.
– По коням!
Щавель занял место во главе колонны, куда чуть погодя пристроился Карп. Провожаемый сверкающими из фингалов взглядами гостеприимных звономудцев, караван вышел на тракт.
Глава десятая,
в которой знатный работорговец Карп страдает от детских страхов и терпит фиаско, а Щавель берёт бразды правления в свои руки
За городом сразу прибавили ходу. До Валдая, если шагом плестись, то часов тринадцать без роздыху, с роздыхом же поболее, за день можно не успеть. Быстрым шагом – часов десять. Не всякая крестьянская лошадка сдюжит, но для княжеской конницы нормальный ход. Быдло еле поспевало увернуться из-под копыт раболовного отряда, сигало на обочину да отряхивалось. «Небось, по важному делу спешат, – смекала чёрная кость. – Неужто на войну?» Сотник Литвин выслал тройку дружинников поперёд каравана на полёт стрелы отгонять сиволапых, а витязи и рады стараться. Копья мельтешат, пихают древками мужичьё в горб: пшёл в канаву, сучий потрох, дай дорогу людям!
Ободрённые весёлой ночёвкой витязи ржали как жеребцы, обмениваясь впечатлениями. Михан с завистью прислушивался к долетающим сзади голосам. Тонкий слух лесного парня позволял разобрать каждое слово.
– Подваливают ко мне такие, пальцы пыром, бивни через раз, окружили. Девок наших портить вздумали, говорят. А тут все наши подтянулись.
– Кобыла тебе невеста, говорю, иди в денник, присунь.
– Я так с правой дал, у него нос к щеке прилип!
– Он мне хрясь, я ему хрясь. Он мне бац! У меня искры из глаз. Я ему дынсь промеж рогов. Как пошёл его буцкать!
– Жердину с забора оторвал, и попёрла кожа дикая! По горбу давай лупасить, по горбу. В пруд их загнал. Охолоните, грю, горячие финские парни.
Любо было дружинникам наезжать в Звонкие Муди!
Михану захотелось поступить на службу в княжескую рать, жить в коллективе, поддерживать порядок, чувствовать локоть товарища. Одним словом, выполнять свой воинский долг и безнаказанно творить добро. Парень так увлёкся, что осадил жеребца и заметно приотстал.
– Куда выперся, блядин сын! – осерчал Карп, пихнув его конём. – Краёв не видишь, дичина? Стань в строй.
Михан опомнился, дёрнул повод, жеребец отпрянул. Карпов конь тряхнул башкой, зубы клацнули возле жеребячьего крупа, промазал. Вороной зареготал. Полурык-полуржание был страшен, аки глас льва. Михан шарахнулся, засуетился, нагнал своих. Жёлудь глядел настороженно, а Щавель и ухом не повёл, покачивался на кобылке, будто зноем сморённый. Ветер разносил перед ним пыль, гоня прочь слепней и всякую летающую нечисть.
И как с такой подачей вписаться в коллектив?
На привале заморосило. Сойдя к опушке, отряд встал на перекус, но радости от того не было. Похмельные ратники давились сухомяткой и роптали промеж собой, что пожрать можно было бы в седле, не задерживаясь попусту, а до темноты поспеть к Валдаю. Кони? Да ничего им не будет. Дотянут. Ночью пожрут, сейчас время дорого.
Щавель прошёлся по каравану, прислушиваясь, приглядываясь, прикидывая, насколько боеспособны ражие витязи. Не нравилась ему княжеская рать. По всему выходило, что дружинники горазды мужичьё по сёлам гонять, против разбойничьего войска сдюжат, но выставлять их супротив басурман бесполезно. Столкнутся в чистом поле с конницей – и побегут. Ни оружия воевать ханских драгун, ни духовитости нет. А ежели башкорты налетят, то и вовсе без единого выстрела саблями порубят в капусту и помчатся дальше с волчьим воем, будто никакой дружины на пути не стояло.
Уличное это было войско. Сторожить кремль, гнобить для порядочка безропотных селян да собирать дань по городам и весям, вот на что оно годилось. Впрочем, рассудил Щавель, светлейший не Орду воевать отправил, а ловить рабов. Да ещё вразумить в окрестностях умом попутавшихся. Здесь дружинники себя проявят с лучшей стороны. Более ничего от них не требуется.
Стараясь быть на виду, Щавель приблизился к телеге, возле которой спорили Карп и сотник Литвин. Караванщик на чём-то настаивал, толкая пузом собеседника. Сотник, привычно не сдвигаясь ни на шаг, лениво отпирался, заедая речь печёным яйцом и ломтём белого хлеба.
– …Дружно рысью пойдём, – на последнем слове изо рта сотника вылетели крошки, а сам он отёр усы ладонью.
– Чё ты плюёшься, чёрт, – отряхнулся Карп, плётка человечьего волоса была бережно заткнута за пазуху, только рукоятка краем торчала. – Это ты рысью, а телеги отстанут. Все вместе будем двигаться быстрым шагом. Вместе ушли, вместе пришли. К ночи поспеем в Валдай и встанем на день. Подождём, когда распогодится, да оттянемся не хуже, чем в Звонких Мудях.
– Сам поспевай к ночи, – упорствовал Литвин, косясь на пасмурное небо.
Начальники отвлеклись на постороннего и недовольно примолкли, как бы на краткое время, чтобы перевести дух. Давая понять, что их отвлекли от важного и лучше так не делать. Сотник даже доедать не стал. Приготовился захавать хлебушка, но как бы выжидал с брезгливым нетерпением.
Щавель постоял напротив них, бесстрастно изучая каждого по очереди.
– Гнать коней не будем, – постановил он, заткнув на вдохе собравшегося к неприветливому вопросу Карпа. – Дождь нам не помеха, не растаем. Заночуем в лесу. Днём проедем Валдай, там нам делать нечего. У повёртки со старого тракта станем на ночёвку. С утра свернём, до Бологого двадцать вёрст по насыпи. Идти будем ровно, в Бологом кони отдохнут, а для нас дело найдётся.
– Ты чего тут раскомандовался? – забуровил караванщик и натолкнулся на встречный взгляд бледно-голубых глаз Щавеля, стылый, как талая вода…
…и льдины. Льдины плывут по реке. Мальчик стоит у самой воды, а река широкая, другой берег теряется в дымке. Река чёрная, у кромки льда сидит ворона. Голос невидимой бабы тянет песню: «Издалека до-олго течёт река Во-олга». Мальчику зябко, он один на широком поле, ни родни, ни дома. Только холодная природа разговаривала с ним.
«Ты умрёшь, умрёшь», – шелестели ивы.
«Ты умрёшь, умрёшь», – журчала вода.
– Отпусти, – выдавил караванщик. – Не держи…
– Я не держу, – миролюбиво согласился Щавель. – Ты сам себя в капкан загнал.
Карп протяжно выдохнул и поник, словно сдулся.
Щавель обратил взор на Литвина. Сотник потупился.
– Мне за движением назначено смотреть. Ты знаешь, я князем поставлен, – упорядочил отношения старый командир, чтобы у начальников более не возникало сомнений. – За Арзамасом я вас оставлю, уважаемые. Карп займётся своим делом, а ты, сотник, своим. И все будут довольны.
– Будем, – сказал Литвин, не смея спорить.
– И ты, Карп, тоже будешь доволен, – обронил Щавель, переведя внимание на караванщика.
– Да, – не осмелился прекословить знатный работорговец, когда-то мальчонкой утащенный злыми татарами в полон, а потом выдвинувшийся на руководящую работу за счёт тяжёлого характера, могучего здоровья и выпестованной кнутом злобы.
Щавель вернулся к своим. Парни, почтенный Альберт Калужский и Лузга кучковались наособицу, причём последний что-то рассказывал, оживлённо жестикулируя.
– Там у них есть мотоцикл. Садишься в седло, хвать за рога, ногой по стременам как пнёшь, и давай ему ро́ги накручивать, а он рычит и мчится как бешеный.
– Не, у нас такие не водятся, – степенно ответствовал Жёлудь.
– Да он железный, как шведский пароход. Мчится, как ветер, и воняет будь здоров.
– Тьфу, срань, – сплюнул парень.
– Прости и помилуй, – осенил себя святым знамением Альберт. – Не может Господь милосердный допустить в мир такую пакость, разве что в наказание нам грешным.
– Не веришь? Руби мой уд на пятаки! – страшно забожился Лузга, обращаясь сразу ко всем. – Суйте в зад мне наждаки, если я вру!
– В Орде водится много престранных зверей, – примирительно воздел ладошки целитель. – Не все они от Творца, иные вышли из рук человеческих, покоряя бренную плоть торжеству научного разума.