Разговор завершился пятнашками и снежками. Играли, конечно, бережно, помня не столько о статусе Татьяны, сколько о беременности.
Больше к тому вопросу не возвращались. А Татьяна сама пыталась понять, как же ей держаться: как первой леди, как боярской жене – теремной затворнице, или чтобы все, как прежде?
Как прежде не получится в любом случае. Носиться не то, что по стране, по этажам, засиживаться у монитора скоро будет преступлением. Непросто быть и первой леди: проплывать вальяжной павой по вернисажам и благотворительным концертам. Такие царские развлечения, когда с полсотни объективов не на мужа, а на тебя – еще тот наркотик. Через полгода появится что-то вроде книжки «Раиса Горбачева, кто она?». Была такая блеклая брошюрка, появилась в конце 80-х, продавалась на каждом углу, насыщала общественный интерес к супруге первого и последнего президента СССР.
Татьяна прервала размышления, оставив один вопрос: насколько она сама интересна и нужна Столбову? Вопрос, ответить на который очень и очень непрос то. Она теперь часть статуса и государственная условность. Муж ее не бросит.
Поэтому-то она и не должна навязывать ему свое общество чаще, чем положено по церемонии.
А любовь? Татьяна понимала: логика логикой, а любовь свое возьмет.
* * *
Губернатор на встрече в ДК Машзавода вел себя уж совсем, как практикант-недотепа, опоздавший на совещание, проскользнувший в кабинет и притаившийся в углу, как мышь под веником. При всяком другом визитере глава региона зыркал бы на производственников то умоляюще, то грозно, мол, гость уедет, а я останусь. Сейчас же лишь скользил взглядом по залу, иногда делал записи в блокнот. Включить айфон не рискнул, вдруг президент подумает, будто губернатор по старой привычке балуется твиттерным щебетом на совещаниях?
Губернатор Столбову был неинтересен. Он смотрел исключительно на приглашенных – директоров крупных и средних областных производств. Никому из них примчаться не приказывали, даже не звали, просто сообщили ранним утром, что в пять вечера – встреча с президентом. Кто хочет – пусть приезжает. Захотели почти все.
Насчет повестки встречи тоже никакого насилия. Каждый мог выступить на пять минут, и если тема была очень интересной, попросить лишние три минуты. Предложения приветствовались, жалобы разрешались, благодарности и прочие славословия обрывались без права продолжения.
Впрочем, дураков в зале не было. Производственники – пожалуй, самая, уязвимая российская управленческая каста. Все они под прессингом и местного начальства, и надзорных структур: выпускай продукцию и соблюдай сто регламентов. Нужно и показатели по области не опустить, и областную статистику по безработице не подпортить. Есть, конечно, наместники столичных олигархов, есть директора совместных предприятий – русский Иван при немце. Но таких директоров в зале не было: с первыми говорить не о чем, с хозяевами надо. Во втором случае наш директор всегда будет о чем-то просить через партнера; иноземцев у нас принимают вне очереди.
Столбов слушал очередную жалобу и глядел в зал с сочувствием и восхищением. Этих людей он видел впервые, но как класс знал еще с начала девяностых, когда взялся за производство стройматериалов. Встречал как партнеров и конкурентов в кабинетах, в цехах, на губернаторских приемах. За двадцать лет эти директора и собственники заводов научились за день менять политические убеждения, обходить бесконечные регламенты и нормы, снижать зарплату рабочим без официального снижения.
Но они делали свое дело. Выпускали оборудование, трикотаж, доски, колбасы. Никому из них не пришло в голову продать оборудование на металлом, сдать площади под торговые центры с пятью долби-залами, купить квартиры на Кипре или в Черногории, чтоб, напившись, на ночном пляже тянуть караоке: «Что же будет с Родиной и с нами…». Фанаты.
– Все высказались? – спросил Столбов. Тон был такой, что ушлые директора поняли: лидер государства хочет говорить сам.
– Вот что, дорогие мои, хорошие, – начал президент. – Все, о чем вы говорили, я знаю сам. Выпускал и бетон, и деревянные конструкции, и прочую выделанную древесинку, и пиво, и разные колбасы. Сам мучился, и проблемы решал, ничем меня не удивишь. Прежде всего, вам спасибо. За то, что не бросили производства. Теперь попробую вас удивить.
Короткая пауза. Недоумевающие, даже рассерженные взгляды: и чем же нас сейчас удивят? Новый налог, новая форма социальной ответственности, а по-русски – новый побор?
– Обещать ничего не буду, просто, отчитаюсь о сделанном. О законах, принятых за последние две недели и тех, что будут приняты в ближайшие дни. Во-первых, налог на прибыль и страховые отчисления снижены почти на четверть. Это вы знаете. Во-вторых, каждому новому производству, новой площадке, новому цеху – три года налоговых каникул. На новое производство можно брать кредиты, проценты погасит государство. В-третьих, оборудование ввозится без пошлины. Я бы приплачивал за экспорт некоторых производственных линий, если в России своего аналога нет, но денег не хватит. Буду медали вручать таким экспортерам.
Зал расслабился, заулыбался. Кто-то приводил примеры разорения от пошлин на импорт оборудования: «купили линию, сразу восемнадцать процентов НДС».
– Дальше. Монополистам придется какое-то время поработать в убыток, хотя бы без сверхприбылей. Газ и электричество будут дешевле для всех, для промышленности – особенно. Примерно на четверть. И будет полегче с внешней конкуренцией. Во-первых, уже сейчас прикрыты некоторые таможенные калитки, через которые дешевый импорт тёк, минуя всякое обложение. Во-вторых, будем ставить барьеры. Уточняю: временные. Чтобы наши товары успели укрепиться на рынке и никто бы их не подвинул.
Зал замер, охваченный радостным недоверием: неужели такое возможно.
– А сейчас хочу вас спросить: кто из присутствующих член партии «Вера»?
Половина присутствующих подняла руки. Потом еще несколько. Осторожно, будто тянулись к нагретой железяке или кусачему грызуну – успеть отдернуть.
– Понял. А кто вступил в партию ДО моей победы?
Руки начали опускаться. Не сразу, с раздумьем, с оглядкой на соседа. Но сосед за вранье заложить может. Не сейчас, так потом. Осталось явно меньше четверти.
– Честность – лучшая политика, – вспомнил Столбов рекламный слоган. – Вот вы зачем вступили в партию, когда она уже победила?
Директор местного мясокомбината (Столбов вспомнил рекламу на въезде в город: «Колбаса – это страшная сила!»), полноватый дядька, поднялся, нервно оглянулся. Понимая, что под президентским взглядом не следует долго молчать, промямлил.
– Так и в «Единую Россию»…
– Мотивация понятна. Вообще-то, вступая в партию, надо смотреть уставные документы. Там четко указано, что партийное членство никаких преференций не дает. Но мне и повторить не трудно. Лояльность новой власти не нужна. Нужна честная работа, с уважением к закону. Понимаю, не я первый это говорю…
Пауза. Аудитория слегка напряглась. Напрягся и губернатор, ведь он тоже покинул «Единую Россию», едва партия «Вера» взяла парламентское большинство.
– Так вот. Обращаюсь к членам партии «Вера». К членам партии «Единая Россия». К членам партии КПРФ. Забудьте о партийности. Забудьте о том, что вы хорошего сделали для меня, для губернатора, вообще для любого должностного лица. Правила общие, живем по закону. Любимчиков не будет, и прошу в экспериментальном порядке это не проверять. Вот так, дорогие мои, хорошие. Вопросы будут?
Зал молчал. Конечно, свои связи, свои ходы-выходы есть у каждого, кто в бизнесе. И всегда думаешь: вдруг у конкурента схвачено лучше и надежней? Но новость о больших льготах перевесила любые опасения.
Поднялась рука. Пожилой дядя, небось был начальником еще при Хрущеве, спросил:
– Товарищ президент, а деньги-то откуда на все это? Чтобы и тарифы снизились, и налоги меньше стали, и беспроцентные кредиты?
– Стабфонд пригодился, – ответил Столбов. – Основа государственной стабильности – не миллиарды, работающие на иностранные экономики, а крепкая национальная промышленность. Плюс, возвращаем в казну разную украденную мелочь.
* * *
Кирилл Степанов стоял на площади перед крыльцом ДК. Конечно же, не один. Коллеги, прилетевшие из Москвы, местная ФСБ, бывшие коллеги – менты. А так же различные аборигены.
Во-первых, СМИ. Встреча была закрытой, поэтому телевизионщики, радийщики и пишущие журналисты ждали своей минуты. Импровизированные пресс-конференции Столбов устраивал изредка, но на четко заданные вопросы, по пути из здания к машине, отвечал всегда.
Во-вторых, новость о президентском визите распространилась по областному центру. Когда стало известно про совещание в ДК Машиностроительного завода, туда потянулась самая разная публика, – посмотреть на президента. Да и себя показать, как объяснили Кириллу Степанову.
Публика, как опять-таки объяснил Батяня, будет в основном безопасной. Но все равно, нужно следить, чтобы к президенту не подкатил какой-нибудь неадекват.
Милиция и ребята в костюмах образовали цепочку, шагах в десяти перед крыльцом. Отогнать народ подальше не позволял Столбов. Охрана на это изрядно ругалась, но последнее слово было за правителем, а не за регламентом. Степанов прохаживался с внешней стороны оцепления, среди толпы. В основном бабушки и дедушки, бабушек, как и положено, больше. Два красных флажка, портрет Сталина, стилизованный под икону – коммунисты. Чуть особняком – группа юнцов с национальным триколором.
Степанов пригляделся к загадочному субъекту, уверенно рассекавшему толпу. Парень лет тридцати, в свитере, свитер – в фольклорных орнаментах. Бороденка длинная, тощая, с двумя деревянными кольцами на крашеном кончике. В глазах – загадочная уверенность.
– Вы к президенту? – спросил его Степанов, когда парень протиснулся к милицейскому оцеплению.
– Я должен узнать, он это или не он, – напевно произнес парень.
Уточнять «Кто он?» не имело смысла, поэтому Степанов задал совершенно другой вопрос:
– А как вы узнаете, он это или нет?
– Я должен притронуться к его деснице. Тогда мне будет позволено увидеть, является ли он реинкарнацией Творога́.
Степанов не смог удержаться от глупого вопроса: «Кого?».
– Творога́, – вздохнул парень с интонацией училки начальных классов. – Творог – отец Сварога. Он сотворил твердь и зыбь, навь и явь.
– Он сумасшедший! – взвизгнула бабуся с иконой Сталина. Взглянув на нее, Степанов подумал, что приехавшая «скорая» забрала бы обоих.
Рация Степанова коротко пискнула: «Выходит». Журналисты, получившие сигнал по своему каналу, засуетились на подходе к крыльцу. Жрец Творога́ встал в стойку американского футболиста, готового занести мяч в ворота противника, опрокинув всех встречных.
Жреца следовало бы ухватить, но инструкция гласила – стараться без рукопашных инцидентов.
– А кто дал вам право прикоснуться рукой к Тво рогу? – уверенно вопросил Степанов.
– Я посвящен в руковидцы чертогыном второй степени, – торжественно ответил жрец.
– А какое имя носит этот чертогын среди непросвещенных?
– Дмитрий Федосейкин, из города Тверь, – с гордостью ответил парень.
«А, один бен, скрутить всегда успею, – подумал Степанов, – зато хоть развлекусь». И неожиданно даже для себя произнес торжественным голосом:
– А известно ли вам, что чертогын второй степени Федосейкин является коварнейшим отступником, а именно – диаконом Истинной Церкви Вто рого Пришествия, в городе Москве, по адресу Тверская улица, 198? Поэтому посвящение от этого лже-чер тогына значит не больше, чем посвящение от меня.
Степанову казалось, что парень отмахнется. Или даже пошлет его. Но бедняга лишь вздохнул, прошептал: «Измена». Развернулся и заковылял прочь.
Кстати, вовремя. На крыльце ДК появился Столбов.
* * *
Лидер страны шел по быстро выстроенному живому коридору. Не останавливаясь, не оборачиваясь, отвечал на журналистские вопросы.
– Михаил Викторович, правда ли, что Ходорковский назначен вашим советником? – крикнул местный представитель федерального телеканала.
– Да, – коротко ответил Столбов.
– Что будет с нашим Машзаводом?
– Дадим шанс – правительственный кредит, спишем задолженность. Посмотрим до конца года. Если руководство будет грамотно работать, то выживет. Если нет – обанкротим, построим новый, людям найдем работу.
– Михаил Викторович, будет ли назначен новый губернатор? – выкрикнул пожилой дядька с древним кассетным диктофоном в руке.
Столбов приостановился даже. Забавно. То ли губернаторский враг со стажем – главред местной газеты, прикормленный прошлым губером и мстящий за отставку. То ли следствие полученной свободы – осмелели на местах.
– У губернатора есть шанс. Как работать, он знает, за что я снимаю – тоже. Его судьба в его руках.
– Правда ли, что скоро в России введут сухой закон? – перекричала своих коллег девица в алой куртке и столь же яркой косметике.
– Сухого закона не будет, – ответил Столбов. – Будет полусухой закон, чтобы пили, как в старой России – по праздникам. Кто умеет жить без водки, его не заметит. Остальным советую завязать уже сейчас.
Новость оказалась столь сенсационной, что новых вопросов от журналистов не последовало. Зато стали слышны выкрики пожилых, и не обязательно пожилых граждан.
– Товарищ Столбов… Михаил Викторович… Когда же… Вы обещали… Восемь лет хожу по кабинетам… Трудовому народу нет жизни… Министры на содержании у Госдепа… Что у нас будет – капитализм или коммунизм?
Люди не просто кричали. У некоторых в руках были бумажки: прозрачные папки-файлы с документами или пожелтевшие листы, чуть ли не архивные раритеты. Прежние льготы, наградные листы, отписки или, напротив, ободрительные письма из ведомств. Просвечивала желтая бумага, верно, собиралось все это еще с советских времен.
Внезапно надтреснутый языковой разнобой перекрыли выкрики с фанатской отбивкой. «Столбов! Столбов!» – выкрикивал молодняк с триколором.
– Ребята, чьи будете? – громко спросил Столбов.
– Мы «нашисты»! – ответил вожак, украшенный ленточками всех цветов радуги.
С начала года в России слово «нашист» перестало быть ругательством. Означало оно «Наши Столбова». Центральная организация Якеменко приказала долго жить, но на местах нашлись шустрые комиссары, решившие пригодиться новой власти. Переименовались и под новым названием практиковали патриотизм.
Столбов поинтересовался, откуда ребята. Выяснилось, что из местного университета (само собой, бывший педвуз), в основном с юрфака.
– Будущие юристы? Отлично. Только не надо орать – не на футболе. Любите меня – идите к бабушкам с заявлениями, возьмите их и постарайтесь помочь. Или идите по инстанциям, или дайте обоснованный отказ, почему государство не может помочь. Кто справится с поручением – получит хороший шанс на госслужбу.
«Нашисты» приумолкли. Добрая половина, включая командира, смылась. Но кое-кто несмело пошел к гражданам-просителям. До Столбова донеслись слова: «Дайте мне посмотреть, президентское поручение…».
– Кто сделает, или будут проблемы, – приходите в приемную рекора по области. Открывается на следующей недели, – сказал молодежи Столбов.
Но не все пришли с бумажками, отписками, заявлениями. Поэтому лидер остановился, громко сказал.
– Дорогие мои, хорошие! Проблем много, знаю. Обещаю, что не будет голода, дефолта и войны, можно спать спокойно. Будет ли лучше? Будет, но не сразу. Дайте хоть немного разобрать прежние завалы, тогда и спрашивайте результат. Разберем их быстро, на дурное наследство прошлого кивать не стану. Работа началась, это главное.