Он поехал в Неаполь.
Сказать, что это был смелый шаг, – значит не сказать ничего. Король Ферранте даже на фоне тогдашних итальянских нравов слыл чудовищем. Лоренцо Медичи, фактический глава Республики Флоренция, ехал к королю в качестве «посла Республики», он не вышел из роли «простого гражданина», и просто написал Синьории, что поскольку вся эта война началась с покушения на него и его брата, то он чувствует, что его долг заключается в том, чтобы самому попытаться положить ей конец, и если для блага Республики необходимо поставить свою жизнь на карту, он сделает это без малейшего колебания.
То, что Ферранте может не посчитаться с его дипломатическим статусом, было ясно и без слов. Что говорить про Ферранте, если сам папа римский Сикст IV после провала заговора Пацци кинул в тюрьму флорентийских дипломатов, пребывавших в Риме, и спасло их только вмешательство всех иностранных посланников при Святом Престоле – ну, и благополучное возвращение в Рим его внучатого племянника, кардинала Рафаэля Риарио. Но в Неаполе Лоренцо Медичи рассчитывать было и вовсе не на что – кроме, конечно, собственной головы и очень значительных средств, которые он прихватил с собой.
Прибыв в Неаполь, он повел себя самым разумным и предупредительным образом – королю и его близкому окружению были сделаны дорогие подарки, Лоренцо пожертвовал деньги на всякого рода богоугодные дела вроде помощи бедным бесприданницам или, скажем, выкупа пленных из турецкого плена, но самое главное, он предложил королю на рассмотрение некую схему союза. Он обратил внимание короля Ферранте на то обстоятельство, что гибель Флоренции пойдет на пользу в первую очередь не ему, а Папству, непосредственному соседу Республики.
А поскольку Святой Престол заполняется не на династической, а на выборной основе, то совершенно неизвестно, с кем королю придется иметь дело в будущем. Может быть, даже в недалеком будущем – кто знает? Так не лучше ли ему не усиливать папу римского, а иметь надежного друга несколько севернее границ Папской области?
Ферранте, конечно, был чудовищем. Но голос холодного разума до него вполне дошел. Союз был заключен.
Лоренцо спас свою Флоренцию.
II
Папа Сикст IV был упрямым человеком, и сам по себе выход Неаполя из войны с Флоренцией его бы не остановил – но тут вмешались внешние обстоятельства. Во-первых, в Милане прекратились игры вокруг регентства – власть сосредоточилась в руках Лодовико Сфорца, брата зарезанного герцога[17]. Во-вторых, в расчеты итальянских государей самым серьезным образом вмешались турки. Летом 1480 года рыцари-иоанниты под командованием своего гроссмейстера Пьера д’Обюссона выдержали турецкую осаду и удержали остров Родос. Это произвело огромное впечатление во всей христианской Европе – но и в Турции тоже. И с целью поквитаться за поражение турецкий флот напал на Италию. 11 августа 1480 года порт Отранто был захвачен внезапным налетом с моря, по меньшей мере половина жителей его была перебита, множество других было захвачено в качестве рабов.
В Риме началась такая паника, что уехать из города собирался даже сам папа Сикст.
На собрании Консистории кардиналов было единодушно решено, что все прочие заботы должны быть оставлены перед лицом явной опасности – турецкая угроза слишком велика. Папа Сикст IV обратился ко всем государям Европы с призывом «забыть обиды, сплотиться в единой борьбе и отразить неверных» – и призыв нашел отзыв даже в далекой Франции – король Людовик XI пообещал прислать войска и даже какие-то деньги.
А король был известен хитростью, интриганством, считался истинным «Пауком» – и был к тому же известен как государь очень прижимистый. Если уж он пообещал дать денег, значит, угрозу в виде турецкого плацдарма в Италии действительно ощущали все.
В марте 1481 года был действительно заключен союз между папой римским, Францией, империей и всеми итальянскими государствами с целью войны с турками. Ну, не совсем всеми – Венеция к договору не присоединилась, а, наоборот, заключила с Турцией мир. Политика Светлейшей Республики, как всегда, определялась не «пламенем веры», а скорее «холодным здравым смыслом». В Риме срочно снаряжали новый флот – по договору папа Сикст обязался предоставить для общего дела 25 галер, полностью снаряженных для войны. И тут соображения холодного здравого смысла наконец превозмогли его упорную нелюбовь к семейству Медичи – отлучение от Церкви с Флоренции было снято, а в порядке ответной любезности флорентийцы внесли в папскую казну очень значительную сумму в 40 тысяч флоринов. Тем «война Пацци» между Римом и Флоренцией и кончилась.
В мае 1481-го в Риме прошли слухи о смерти султана. 2 июня они были подтверждены венецианским послом – как всегда, венецианцы знали все раньше всех, и уж их сведения были вполне надежны.
В Риме началось подлинное ликование. Папа Сикст провел публичное заседание Священного Совета, на котором присутствовали все капитаны уходящих на Восток галер. По освященному временем обычаю они по очереди поцеловали папскую туфлю. Под гром артиллерийских салютов – пушки уже существовали – галеры двинулись вниз по Тибру – сначала к Остии, а потом и дальше, в море.
10 сентября 1481 года турки ушли из Отранто.
III
Все это время не было у папы Сикста более преданного и лояльного сторонника, чем кардинал Родриго Борджиа. Все свои недюжинные способности дипломата он использовал на пользу дела – например, он очень поспособствовал установлению союзных отношений Рима с королем Неаполя Ферранте. У него в Неаполе были прекрасные связи – еще в 1478-м Родриго Борджиа лично обвенчал Ферранте с его кузиной, принцессой Хуаной, сестрой царствующего короля Арагона. Уж что думала бедняжка, в свои 22 года выходя замуж за своего 53-летнего кузена, которым в Неаполе пугали детей, осталось истории неизвестным, но для Ферранте это был огромный успех – его, незаконного отпрыска династии, принимали в лоно семьи Трастамара…
Кардинал Родриго Борджиа не только венчал счастливых новобрачных, но еще и сильно способствовал их браку – у него были превосходные связи и в Кастилии, и в Арагоне. Но у него были вполне дружеские отношения и с семейством Медичи – во всяком случае, он очень помог тому, чтобы папа Сикст в конце концов примирился с Флоренцией. У него вообще имелась вполне сознательная политическая установка – помогать Папству поддерживать хорошие отношения со своими прямыми соседями Флоренцией и Неаполем. Идея «баланса сил» еще не была сформулирована как самостоятельная теория, но Родриго Борджиа был прирожденным дипломатом и верил в терпение. Силовые методы борьбы его совершенно не привлекали – он был широким человеком и мало беспокоился по поводу «обид и поношений», к которым папа Сикст был столь чувствителен.
Это отсутствие беспокойства по поводу того, что скажут люди, стало проявляться у Родриго очень рано, еще во время его приключений в Сиене. С годами он стал осторожней, но старых привычек не оставил, и, когда в 1480 году его любовница Ваноцца де Каттанеи родила ему прелестную девочку, названную Лукрецией, он это дитя узаконил. Тут, собственно, надо сделать оговорку – Лукреция Борджиа была уже шестым ребенком кардинала, которого он узаконил, и третьим, которого родила ему Ваноцца. Первым был его сын, названный Педро Луисом и мать которого осталась неизвестной. За ним последовали две девочки, Изабелла и Джиролама – их матери тоже остались неизвестными.
Но где-то после возвращения из Испании, примерно в 1473 году, у кардинала Родриго Борджиа началась уже по-настоящему длительная и прочная связь с Ваноццей де Каттанеи. Кто она такая, в сущности, неизвестно. Родилась она в Риме в 1442-м, отличалась замечательной красотой и рассудительностью и скорее всего была «из простых». Во всяком случае, никаких следов благородной родни у нее так и не обнаружили, хотя впоследствии следы эти искали старательно и даже ревностно… Наиболее вероятно, что она была куртизанкой, с которой кардинал познакомился обычным для такого рода профессии образом, но к которой он привязался. Он даже выдал ее замуж за пожилого юриста Доменико Дзанноццо ди Риньяно как раз накануне рождения ее старшего сына, Чезаре. Идея, собственно, состояла в том, чтобы узаконить мальчика, дав ему фамилию ди Риньяно, а на свадьбу кардинал подарил своей прекрасной подруге дом на Pizzo di Merlo. Но потом он передумал, и Чезаре в возрасте пяти лет был признан сыном кардинала Родриго Борджиа и Ваноццы. Все было оформлено в высшей степени официально, с ведома и одобрения самого Святого Отца, папы Сикста IV. Следующий сын Родриго и Ваноццы был назван Джованни, или, на испанский лад, Хуаном. А уж потом родилась еще и девочка, Лукреция, о которой мы уже говорили. В общем, личная жизнь Родриго Борджиа шла так же удачно, как и его политическая деятельность, и если было некое облачко, которое ее слегка омрачало, так это некоторая натянутость, возникшая между ним и семейством делла Ровере. Папские племянники, как делла Ровере, так и их кузены, Риарио, стали поглядывать на кардинала Борджиа с некоторым подозрением.
В Риме на эту тему ходило множество сплетен.
Кто-то говорил, что папские родственники подозревают его в излишних амбициях, кто-то – что кардинал слишком уж привержен к миру и не выказывает достаточного пыла в защите дела папы Сикста IV в его ссоре с Флоренцией. Говорили, наконец, что до того, как Родриго Борджиа увлекся Ваноццей де Каттанеи, она была в связи с кардиналом Джулиано делла Ровере и что настоящий отец Чезаре Борджиа не кардинал Родриго, а кардинал Джулиано.
Но мало ли о чем болтают в городе Риме?
Спорные вопросы престолонаследия
I
Нет, наверное, более деликатной процедуры в государственном механизме, чем процедура передача власти – причем это касается любого типа общества, хоть монархии, хоть диктатуры, хоть демократии. Скажем, в Европе XV века стандартным типом государственного устройства была монархия, а стандартным видом передачи власти было «естественное право наследования» – все полномочия носителя власти переходили к его старшему сыну, при этом желательно уже достигшему дееспособного возраста. В герцогстве Миланском, однако, случилось так, что в момент смерти герцога Галеаццо Мария Сфорца его наследнику было всего семь лет. Ну, на этот счет опять-таки имела место установленная законом и обычаем процедура – несовершеннолетнему наследнику назначался регент-опекун, обычно из числа его близких родственников, который и вел дела государства вплоть до достижения юным государем надлежащего возраста. В Милане в 1480-м таким опекуном-регентом стал брат герцога Галеаццо, Лодовико Сфорца, прозванный Лодовико Моро, или Лодовико Мавр. Но вот того, что по прошествии ряда лет опекун избавится от своего подопечного – процедура не предусматривала, и вопрос о «законности правления в Милане» повис в воздухе, что имело потом значительные последствия.
А у короля Кастилии Энрике IV вообще возникли непреодолимые проблемы с производством хоть какого наследника – его гранды считали, что дочь короля принцесса Хуана его дочерью не является, ибо супруга короля довольно открыто жила со своим любовником, Бельтраном де ла Куэва. Девочку в результате прозвали «Бельтранехой», по имени ее предполагаемого отца, и за наследницу считать отказались. Отсутствие наследника у государя опять-таки предусматривалось установленной процедурой – престол в этом случае переходил к тому из детей его отца, кто следовал за ним по старшинству. Но в Кастилии случилось так, что следующей по старшинству была сестра короля, принцесса Изабелла, но следующим за ней был принц Альфонсо – и кастильские гранды раскололись: одни из них стояли за Изабеллу, потому что она старше, а кастильские законы предусматривали передачу престола и по женской линии, а другие, напротив, стояли за Альфонсо, потому что «Изабелла рано или поздно выйдет замуж, и тогда престол Кастилии будет принадлежать ее мужу-иностранцу».
В итоге она действительно вышла замуж за своего кузена Фердинанда, наследного принца Арагона. Так как жених и невеста были кузенами, требовалось разрешение от папы. Необходимый документ был сфабрикован, разрешение было получено задним числом – чему немало поспособствовал кардинал Родриго Борджиа. В итоге эта державная чета создала династический союз Кастилии и Арагона, но в описываемое время, в самом начале 80-х годов XV века, это все еще дело будущего. А пока самым обсуждаемым «вопросом престолонаследия» в Риме служили вовсе не Милан и не Кастилия, а Турция.
Дело тут было в том, что в европейских политических делах неожиданно возник человек, вошедший в историю под именем «несчастного султана Джема».
II
Вообще-то, «несчастный султан Джем» был не султаном, а всего лишь сыном султана, и звали его не Джем, а посложнее – Гияс ад-Дин Джем. Но вот насчет несчастья – все верно, ему действительно сильно не повезло. Он был младшим сыном турецкого султана Мехмета II, но у турок довольно сложные отношения с определением того, кто из сыновей султана действительно старший. С одной стороны, султан располагает гаремом, жен у него много, сыновей – тоже много, а по одной из бытовавших у турок теорий выходило, что все братья равны, ибо «лоно женщины всего лишь посредник», и важен только тот факт, что отец ребенка – султан. Но имелась и другая теория, согласно которой личность матери тоже следовало принимать во внимание, и если она была любимой женой султана или, скажем, не самой любимой женой, но дочерью какого-нибудь вассального князя, то этот факт повышал статус и ее потомства. Так вот, матерью Джема, по слухам, была сербская княжна, кузина Матвея I Корвина. А ему самому в год смерти отца, в 1481 году, было 22 года, он был известен как отважный воин, имел значительную поддержку и в войске, и в Диване и решился на то, чтобы бросить вызов своему старшему брату Баязиду.
В Турции такого рода спорные вопросы, вообще-то, решали саблей, но в данном случае подвернулся и юридический повод, причем позаимствованный из византийской практики. В Византийской империи считалось, что право на престол имеет в первую очередь тот сын императора, который был рожден уже после вступления его отца на престол, то есть рожденный «в багрянице», «багрянородный».
А поскольку Константинополь теперь был столицей не Византийской, а Османской империи и одним из титулов султана являлся «Кайзер-о-рум» – «Римский цезарь» и поскольку Джем родился как раз тогда, когда его отец, в ту пору всего лишь принц Мехмет, получил обратно свои отнятые было у него султанские полномочия, то и выходило, что настоящий законный султан – это Джем, а вовсе не Баязид. Однако, как мы уже упоминали, такого рода вопросы решаются все-таки саблей – и сабля рассудила в пользу Баязида. Джем бежал в Египет, где попробовал собрать новое войско. Из этого тоже ничего не вышло, и тогда он решился на поистине отчаянный шаг – ушел к крестоносцам на Родос.
Гроссмейстер рыцарей-иоаннитов Пьер д’Обюссон принял его любезно, но очень скоро стало ясно, что султана Джема он рассматривает не как гостя, а как пленника. Варианты тут просматривались самые различные – Джема могли, например, выдать Баязиду. Не просто так, а за какой-нибудь очень приличный выкуп, и совсем не обязательно деньгами. Тут могли быть и беспошлинная торговля, и обмен пленными по принципу «всех на всех», и тогда рыцари получили бы сотни или даже тысячи заложников в обмен на одного, ну и так далее. Турки, однако, решили ускорить решение вопроса и подослали на Родос убийц.
Тогда д’Обюссон посмотрел на всю сложившуюся ситуацию пошире. Если султан Баязид идет на столь отчаянные меры для того, чтобы убрать своего брата, значит, он его боится? А чего бояться всесильному султану, как не мятежа в пользу Джема? И тогда естественным образом возникли мысли об использовании «султана Джема» как «щита» от турецких вторжений, а то и вовсе «меча», как подмога в деле Крестового похода…
В общем, д’Обюссон от греха подальше отправил Джема во Францию и поместил его там в одном из замков ордена – Бурганефе. Турецкий принц вызывал большой интерес и как раритет, и как источник хорошего дохода – султан платил его тюремщикам по 40 тысяч золотых в год. Официально – чтобы Джем мог жить, как подобает брату султана, неофициально – чтобы его не выпускали. У Джема остались в Турции жена-итальянка и трое маленьких детей, два мальчика и девочка[18]. Девочку предназначили к выдаче со временем замуж в знатнейшие семейства – она была внучкой султана Мехмета II и племянницей «падишаха Баязида, тени Аллаха на земле».
Мальчиков зарезали.
III
Тяжелым выдался для папы Сикста IV 1482 год. Отношения с Неаполем у него сильно обострились, а внутри Папской области на сторону короля Ферранте встал клан Колонна. Это имело и хорошую сторону, потому что Святого Отца немедленно поддержали Орсини. Дело дошло до войны, причем в нее оказались втянуты Флоренция и Милан, поддержавшие Ферранте, и Венеция, поддержавшая папу римского. Тем не менее дела папы Сикста шли так плохо, что в конце мая 1482-го неаполитанские войска вошли в Рим. Его выручил племянник Джироламо Риарио, с помощью солдат семейства Орсини – неаполитанцам пришлось отступить.