– Держи, – я протянул Коче свой плеер.
Он натянул наушники на лысину, пощелкал, регулируя громкость.
– А что здесь? – спросил.
– Паркер, – ответил я. – Десять альбомов.
Коча какое-то время слушал, потом отложил наушники в сторону.
– Знаешь, что по-настоящему хорошо? – сказал я ему. – Над вами тут совсем не летают самолеты.
Он посмотрел вверх. Самолетов и правда не было. В небе мелькали какие-то отблески, вспыхивали зеленые искры, прокатывались золотистые шары, и облака резко подсвечивались, отползая на север.
– Спутники летают, – ответил наконец. – Их ночью хорошо видно. Я когда не сплю, всегда их вижу.
– А чего ты ночью не спишь, старик?
– Да ты понимаешь, – начал Коча, поскрипывая согласными, – какая беда. У меня проблемы со сном. Еще с армии, Гер. Ну, ты знаешь – десант, парашюты, адреналин, это на всю жизнь.
– Угу.
– Ну и купил я снотворное. Попросил что-нибудь, чтоб с ног валило. Взял какую-то химию. Начал пить. И ты понимаешь – не берет. Я специально дозу увеличил, а все равно не могу заснуть. Зато, заметь, – начал спать днем. Парадокс…
– А что ты пьешь? Покажи.
Коча пошарил в карманах комбинезона, извлек бутылочку с ядовитого цвета этикеткой. Я взял бутылочку в руки, попытался прочитать. Какой-то неизвестный язык.
– Может, это что-то от тараканов? Кто это вообще производит?
– Мне сказали – Франция.
– По-твоему, это французский? Вот эти иероглифы? Ладно, давай я тоже попробую.
Открутил крышечку, достал сиреневую таблетку, бросил в рот.
– Да нет, Гер, дружище, – Коча забрал бутылочку, – ты что, с одной не вставит. Я меньше пяти не пью.
И словно в подтверждение своих слов, Коча высыпал в глотку прямо из бутылочки несколько таблеток.
– Дай сюда, – я забрал бутылочку, вытряхнул себе на ладонь несколько таблеток, быстрым движением забросил в рот.
Сидел и прислушивался к собственным ощущениям.
– Коч, по ходу не действует.
– Я тебе говорил.
– Может, нужно запивать?
– Я пробовал. Вином.
– И что?
– Ничего. Моча потом красная.
Сумерки становились все плотнее, затекая между веток на деревьях и сгущаясь в теплой запыленной траве, обступающей нас. В долине горели апельсиновые огни, прожигая туман вокруг себя. Небо становилось черным и высоким, созвездия проступали на нем, как лица на фотопленке. Главное, что совсем не хотелось спать. Коча снова надел наушники и стал слегка раскачиваться в такт неслышной музыке.
Вдруг я заметил внизу, на склоне, какое-то движение. Кто-то поднимался от реки, тянулся вверх по крутому подъему, утопая в тумане. Трудно было понять, кто именно там шел, но слышны были эти шаги, будто кто-то гнал от воды напуганных животных.
– Ты это видишь? – настороженно спросил я Кочу.
– Да-да, – Коча довольно кивал головой.
– Кто это?
– Да-да, – продолжать кивать головой Коча, разглядывая ночь, неожиданно надвинувшуюся на нас.
Я замер, прислушиваясь к голосам, которые звучали все четче, приближаясь в терпкой влажной мгле. Туман, подсвеченный снизу, из долины, казался наполненным движением и тенями. Над туманом воздух был прозрачен, в нем время от времени пролетали летучие мыши, кружа над нашими головами и резко ныряя обратно, в мокрое месиво. Голоса усилились, шаги стали совсем четкими и вдруг, прямо перед нами, из тумана начали вываливаться фигуры, быстро приближаясь по густой горячей траве. Они легко двигались, поднимаясь вверх, и становилось их все больше и больше. Я уже видел лица передних, а из тумана доносились все новые и новые голоса, и звучали они сладко и пронзительно, устремляясь в небо, как дымы из каминов. Когда первые из них подошли, я хотел их окликнуть, сказать что-то такое, что могло бы их остановить, но не нашел слов и лишь молча наблюдал, как они подходят совсем близко и, не замечая нас, направляются дальше, вперед, не останавливаясь и исчезая в ночном мареве. Было непонятно, кто это, какие-то странные существа, почти бестелесные, мужчины, скрывающие в своих легких сгустки тумана. Были они высокого роста, с длинными нечесаными волосами, завязанными в хвосты или собранными в ирокезы, лица у них были темные, в шрамах, у некоторых на лбу были нарисованы странные знаки и буквы, у кого-то – сережки в ушах и носу, у кого-то лица закрыты платками. На шеях у них раскачивались медальоны и бинокли, за спинами несли удочки и ружья, кто-то держал знамя, кто-то – длинную сухую палку с собачьей головой на конце, кто-то нес крест, кто-то – мешки со скарбом, у многих были барабаны, в которые они, впрочем, не били, закинув их за спины. Одеты были небрежно и цветисто, одни в офицерских френчах, другие накинули на плечи овечьи кожухи, многие были в простых длинных белых одеждах, густо окропленных куриной кровью. Кое-кто шел без сорочки, и раскидистые татуировки синевато поблескивали под ночными звездами. У некоторых на ногах были армейские сапоги, у кого-то веревочные сандалии, но большинство шли босиком, давя ногами жуков и полевых мышей, наступая на колючки и совсем не выказывая боли. За мужчинами шли женщины, тихо переговариваясь в темноте и время от времени прыская коротким смехом. У них были высокие прически, у многих – дреды, хотя попадались и вовсе лысые, правда, с разрисованными красным и синим черепами. На шеях висели иконки и пентаграммы, за спинами у них сидели дети, сонные, голодные, с большими пустыми глазами, впитывающими в себя окружающую тьму. Платья у женщин – длинные и яркие, будто они были обмотаны флагами каких-то республик. На ногах – браслеты и фенечки, а у некоторых на пальцах ног – мелкие серебряные перстни. Когда и они прошли, из тумана начали выступать темные фигуры, вообще ни на что не похожие. У некоторых на голове – бараньи рога, обмотанные лентами и золотой бумагой, у других тело покрыто густой шерстью, еще у кого-то за спиной шуршали индюшачьи крылья, а у последних, самых темных и молчаливых, были скрюченные тела, они будто срослись между собой, так и двигаясь – с двумя головами на плечах, с двумя сердцами в груди и с двумя смертями про запас. А за ними из тумана выплывали разморенные коровьи головы, неизвестно, как их сюда выгнали, как затащили на эти высокие склоны. Коровы шли, волоча за собой бороны, на которых лежали слепые змеи и мертвые бойцовские псы. И боронами этими заметались следы неимоверной вереницы, прошедшей только что мимо нас. Коров подгоняли пастухи, одетые в черные пальто и серые шинели, они гнали животных в ночь, напряженно проверяя, чтобы не оставить после себя следов, по которым их можно было бы найти. Лица некоторых пастухов были мне знакомы, только я не мог вспомнить, кто они. И они тоже заметили меня и смотрели мне прямо в глаза, от чего я совсем потерял разум и покой, хотя они продолжали идти, оставляя после себя раскаленный запах железа и горелой кожи. Там, откуда они пришли, уже светлело небо, и как только они исчезли, воздух проникся ровным серым светом, наполняясь, как сосуд водой, новым утром. По небу прошла красная трещина, и утро начало заливать собой долину. Коча сидел рядом и, казалось, спал. Но спал с открытыми глазами. Я резко втянул ноздрями воздух. Утро горчило и оставляло привкус голосов, которые здесь только что звучали. Такое впечатление, будто мимо меня прошла смерть. Или проехал товарный поезд.
3
Утром мы выпили заваренный Кочей чай, он объяснил мне, как найти Ольгу, и посадил в фуру, которую перед этим заправил.
– Дай мне свою отраву, – сказал я. – Спрошу хоть, что ты пьешь. Где ты это покупал?
– На площади, – ответил Коча. – В аптеке.
* * *
Внизу, сразу за мостом, начиналась липовая аллея, деревья тянулись вдоль трассы, солнце пробивалось сквозь листву и слепило. Водитель нацепил солнцезащитные очки, я закрыл глаза. Влево от дороги отходила дамба, построенная здесь на случай наводнения. Весной, когда река разливалась, вокруг образовывались большие озера, иногда они прорывали дамбу и заливали городские дворы. Мы вкатились в город, оставили позади первые дома и остановились на пустом перекрестке.
– Ну все, друг, мне направо, – сказал водитель.
– Давай, – ответил я и спрыгнул на песок.
На улицах было пусто. Солнце, словно течением, медленно относило на запад. Оно проплывало над кварталами, от чего воздух становился густым и теплым, и свет на нем оседал, как речной ил. Это была старая часть города, дома стояли здесь одно– или двухэтажные, из красного потрескавшегося кирпича. Тротуары были сплошь засыпаны песком, во дворах пробивалась зелень, как будто город опустел и зарастал теперь травой и деревьями. Зелень забивала собой все щелки и тянулась вверх легко и настойчиво. Я прошел мимо несколько мелких магазинов с открытыми дверями. Изнутри пахло хлебом и мылом. Непонятно было, где покупатели. Возле одного магазина, прислонившись к двери, стояла утомленная солнцем продавщица в красном коротком платье. У нее были тяжелые смоляные волосы, большие груди, загорелая кожа, и на этой теплой коже выступал пот, похожий на капли свежего меда. На шее висели бусы и цепочки с несколькими золотыми крестиками. На каждой руке были золотые часы, хотя, может, это мне показалось. Проходя мимо, я поздоровался. Она кивнула в ответ, глядя на меня пристально, но не узнавая. Какая она напряженная, подумал я. Будто ждет кого-то. Пройдя пару кварталов, зашел в телефонную контору. Внутри было сыро, как в аквариуме, у окошечка кассы стояли посетители – два местных ковбоя, в майках, открывавших плечи, густо покрытые татуировками. Дождавшись, пока ковбои отвалят, заплатил за телефон и вышел наружу. Повернул за угол, прошел по улочке с закрытыми киосками и оказался на площади. Площадь напоминала бассейн, из которого выпустили воду. Сквозь выбеленные дождями каменные плиты прорастала трава, все это становилось похожим на футбольное поле. По ту сторону площади находилось здание администрации. Я зашел в аптеку. За прилавком стояла крашеная блондинка – девочка в белом халате на голое тело. Увидев меня, незаметно надела сандалии, стоявшие рядом с ней на каменном прохладном полу.
– Привет, – сказал я. – Здесь мой дедушка у вас лекарство купил. Можешь сказать, от чего оно?
– А что с вашим дедушкой? – недоверчиво спросила девочка.
– Проблемы.
– С чем?
– С головой.
Она взяла у меня из рук бутылочку, внимательно изучила.
– Это не от головы.
– Серьезно?
– Это от желудка.
– Скрепляет или расслабляет? – спросил я на всякий случай.
– Скрепляет, – сказала она. – А потом расслабляет. Но они просрочены. Как он себя чувствует?
– Крепится, – ответил я. – Дай каких-нибудь витаминов.
* * *
Офис находился рядом, в тихом тенистом переулке. У двери росла развесистая шелковица, возле нее стоял битый скутер. Раньше, в моем детстве, здесь был книжный магазин. Дверь, тяжелая, оббитая железом и окрашенная в оранжевый цвет, сохранилась с тех времен. Я открыл ее и вошел.
Ольга сидела у окна на бумагах, сложенных стопкой. Она была примерно одного возраста с моим братом, но выглядела довольно хорошо, у нее были кудрявые рыжие волосы и белая как мел кожа, будто подсвеченная изнутри лампами дневного света. Почти не пользовалась косметикой, наверное, это и делало ее моложе. Одета была в длинное вязаное платье, на ногах – фирменные белые кроссовки. Сидела на документах и курила.
– Привет, – поздоровался я.
– Добрый день, – она разогнала рукой дым и оглядела меня с головы до ног. – Ты Герман?
– Ты меня знаешь?
– Мне Шура сказал, что ты зайдешь.
– Травмированный?
– Да. Садись, – она встала с бумаг, указывая на стул возле стола.
Бумаги тут же завалились. Я наклонился было, чтобы собрать, но Ольга остановила:
– Брось, – сказала, – пусть лежат. Их давно пора выбросить.
Она села в свое старое кресло, обтянутое дерматином, и положила ноги на стол, как копы в кинофильмах, придавив кроссовками какие-то отчеты и формуляры. Платье на мгновение задралось. У нее были красивые ноги – длинные худые икры и высокие бедра.
– Куда ты смотришь? – спросила она.
– На формуляры, – ответил я и сел напротив. – Оль, я хотел поговорить. У тебя есть пара минут?
– Есть час, – ответила она. – Хочешь поговорить о своем брате?
– Точно.
– Ясно. Знаешь что? – она резко убрала ноги, икры снова промелькнули перед моими глазами. – Пошли в парк. Тут дышать нечем. Ты на машине?
– Попуткой, – ответил я.
– Не страшно. У меня скутер.
Мы вышли, она закрыла за собой дверь на висячий замок, села на скутер, тот с третьей попытки завелся. Кивнула мне, я сел, легко взяв ее за плечи.
– Герман, – повернулась она, перекрикивая скутер, – ты когда-нибудь ездил на скутере?
– Ездил, – крикнул я в ответ.
– Знаешь, как руки держать надо?
Я смущенно убрал руки с ее плеч и положил на талию, ощущая под платьем ее белье.
– Не увлекайся, – посоветовала она, и мы поехали.
Парк был напротив, нужно было всего лишь перейти дорогу. Но Ольга промчалась по улице, выехала на пешеходную часть и нырнула в густые кусты, которыми была обсажена территория парка. Тут была тропинка. Ольга умело проскользнула между деревьями, и вскоре мы выскочили на асфальтовую дорожку. Аллеи были солнечные и пустые, за деревьями виднелись аттракционы, качели, сквозь которые пробивались молодые деревья, детская площадка, где из песочниц рвалась вверх трава, будки, в которых раньше продавались билеты, а теперь мягко ворковали сонные голуби и прятались бродячие собаки. Ольга объехала фонтан, свернула в боковую аллею, проскочила мимо двух девочек, выгуливавших такс, и остановилась у старого бара, стоявшего над речкой. Бар тут был с давних времен, в конце восьмидесятых, помню, в одной из его комнат открыли студию звукозаписи, перегоняли винил на бобины и кассеты. Я тут, еще когда был пионером, записывал хэви-металл. Бар, как оказалось, все еще работал. Мы зашли внутрь. Это было довольно просторное помещение, насквозь пропахшее никотином. Стены обшиты деревом, окна завешены тяжелыми шторами, во многих местах прожженными окурками и измазанными губной помадой. За стойкой бара стоял какой-то чувак, лет шестидесяти, цыганской наружности, я имею в виду – в белой рубашке и с золотыми зубами. Ольга поздоровалась с ним, тот кивнул в ответ.
– Не знал, что этот бар еще работает, – сказал я.
– Я сама тут сто лет не была, – объяснила Ольга. – Не хотела говорить с тобой в офисе. Здесь спокойнее.
Подошел цыган.
– У вас есть джин-тоник? – спросила Ольга.
– Нет, – уверенно ответил тот.
– А что у вас есть? – растерялась она. – Герман, что ты будешь? – обратилась ко мне. – Джин-тоника у них нет.
– А портвейн у вас есть? – спросил я цыгана.
– Белый, – сказал цыган.
– Давай, – согласился я. – Оль?
– Ну хорошо, – согласилась она, – будем пить портвейн.
– Давно виделся с братом?
– Полгода назад. Знаешь, где он?
– Нет, не знаю. А ты?
– И я не знаю. У вас с ним были какие-то отношения?
– Да. Я его бухгалтер, – сказала Ольга, достала сигарету и закурила. – Можно назвать это отношениями.
– Не обижайся.
– Да ничего.
Пришел цыган с портвейном. Портвейн был разлит в стаканы, в каких на железной дороге приносят чай. Только подстаканников не было.
– И что собираешься делать дальше? – спросила Ольга, сделав осторожный глоток.
– Не знаю, – ответил я. – Я всего на пару дней приехал.
– Ясно. Чем занимаешься?
– Да так, ничем. Держи, – достал из джинсов визитку, протянул ей.
– Эксперт?
– Точно, – сказал я и выпил свой портвейн. – Оль, ты знаешь, что все это хозяйство записано на меня?
– Знаю.
– И что мне делать?
– Не знаю.
– Но не могу же я все это так просто оставить?
– Наверное, не можешь.
– У меня ж будут проблемы?
– Могут быть.
– Так что мне делать?
– Ты не пробовал связаться с братом? – помолчав, спросила Ольга.
– Пробовал. Только он трубку не берет. Где он, я не знаю. Коча говорит, что в Амстердаме.
– Опять этот Коча, – сказала Ольга и помахала цыгану, чтобы тот принес еще.
Цыган недовольно выбрался из-за стойки, поставил перед нами недопитую бутылку портвейна и вышел на улицу, очевидно, чтобы его больше не беспокоили.