Вера Сергеевна смотрела так пристально, будто старалась прочитать ее тайные мысли. Но убедившись, что девушка искренне расстроена, немного смягчилась и, отвернувшись к плите, снова погрузила ложку в суп. И почти спокойно проговорила:
– Никаких детей у меня нет, и мужа тоже больше нет. Я теперь совсем одна, если это тебя интересует.
На этот раз Лида не посмела даже рта раскрыть.
– Остались кое-какие знакомые, и все, – продолжала та. – Работать не могу – возраст уже не тот, да и вообще, я давно забыла все, чему училась. Тут ты права, детка, муж хотел, чтобы я сидела дома. Но не из-за детей. Он просто был такой… – И с непередаваемой иронией закончила: – Хозяйственный! Посмотрел бы он сейчас на эту квартиру! Раньше здесь нигде ни пылинки не было, паркет сверкал – я сама его натирала, каждую пятницу. Да-да, милая, натирала все восемьдесят с лишним квадратных метров!
Лида подумала, что эту полезную, хотя и утомительную привычку хозяйка давно оставила. Возможно, сразу после того, как потеряла супруга. Дубовый паркет выглядел серым и тусклым из-за скопившейся годами неоттертой грязи.
– К нам приходили гости и восхищались порядком. – Ложка остановилась в супе, женщина неподвижным взглядом уставилась в стену, словно хотела усилием воли завернуть газовый вентиль на засаленной трубе. – Три большие комнаты, коридор, кухня, ванная – все сияло, хоть сейчас фотографируй… Все начищено, отполировано, мебель стоит по струночке… – Она тряхнула черными растрепанными волосами, будто отгоняя какое-то видение: – А я все это ненавидела! Ты, может, удивляешься, что квартира так запущена?
Лида запротестовала. Она сказала, что такой чудесной комнаты, как сейчас, они с мужем никогда еще не снимали, да и квартира в целом запущенной не выглядит. И кухня и ванная – все в полном порядке!
– Ну разве что паркет, – осторожно добавила она. – Но это мелочи.
– Значит, мне только кажется, что везде грязь, – пробормотала та, глядя на девушку. – По сравнению с тем, что было раньше…
Сняв кастрюльку с плиты, она поставила ее в сторонку, остывать. И, не говоря больше ни слова, удалилась к себе в комнату.
Лида сняла с газа вскипевший чайник и тоже ушла к себе. «Она немножко странная, но совсем не злая, – с облегчением думала девушка, усаживаясь пить чай. – Отходчивая, слава богу! А то я уж перепугалась… Где бы мы теперь были? Ее даже можно пожалеть – муж умер, детей не было, живет совсем одна. А кажется, Вера Сергеевна все-таки пьет. Лицо опять все опухшее, и руки подрагивали, я видела. Такая слабая, безвольная дрожь, как у закоренелых алкоголиков».
Эта дрожь была ей знакома с детства – приходилось наблюдать ее у отца. Впрочем, не часто – тот запивал не больше двух раз в год. Во хмелю был тихим, приветливым, пожалуй, милым. Никогда не ругался и не пытался кого-то избить. Много не пропивал – мать Лиды говаривала, что муж никогда не сопьется окончательно, жадность ему помешает. Когда у отца случались запои, он внезапно начинал обожать дочь – занимался с нею, рассказывал какие-то истории, охотно рассматривал ее рисунки и слушал первые, беспомощные стишки. Когда запой кончался, отец снова становился замкнутым, молчаливым и, как казалось девочке, чужим человеком. Иногда, в самом раннем и наивном возрасте, Лида желала про себя, чтобы папа пил всегда.
Алеша вернулся, когда чайник был еще горячий. За день он так вымотался, что теперь с трудом шевелил губами. На работе он взял отгул.
– Все забрал, до ниточки, – отчитался он перед женой. – Но твою желтую кастрюлю Марья Ивановна не отдала. Сказала – это ее.
– Она врет! – возмутилась Лида. – Совсем новая кастрюля пропала!
– Ладно, я не захотел связываться. Купишь другую. – Алеша медленно, устало расстегивал куртку. – В метро такие толпы, с сумками не протолкнешься. И я все время ждал, что меня заметет патруль. Слава богу, никто не обратил внимания.
– В самом деле, – расстроилась Лида. – Тебе не нужно было таскаться с сумками без регистрации… Это обращает внимание…
– Дело сделано, значит, все в порядке. – Он уселся к столу. – Ну, вот мы и дома!
Жена взглянула на него ласково и снисходительно. Она трудно привыкала к перемене мест, на каждой новой квартире поначалу чувствовала себя неуютно. Но сейчас не могла не согласиться – это место и впрямь походило на настоящий семейный дом.
Она на скорую руку приготовила бутерброды и пообещала, что завтра сделает настоящий обед – первый обед на новом месте.
– Пожалуй, решусь на голубцы, если ты не против.
– Еще бы я был против. – Алеша, смеясь, уничтожал бутерброды. – Это единственное, что у тебя прилично получается.
Девушка засмеялась:
– Тебя дома избаловали, а я отдуваюсь! Только не начинай рассказывать, как потрясающе готовит твоя мама!
– И не собирался. – Он схватил последний бутерброд. – Ты сделаешь голубцы, я куплю шампанского, и мы угостим нашу хозяйку.
Лида запротестовала. Она не считала, что шампанское подходит к такому прозаическому блюду, да и мысль о совместном застолье перестала ей нравиться.
– Тебе всегда нужна компания, – сказала она. – А ей, может, хочется побыть одной!
– Она и так живет одна. Ей же скучно!
– Не думаю. Иначе давно бы нашла какой-то выход. Могла бы и замуж выйти во второй раз.
Она коротко поделилась с мужем тем, что узнала сегодня на кухне. Тот подумал и согласился:
– Конечно, если она так странно себя ведет, звать ее не стоит.
И, сменив тему, спросил об институте. Какое-то время они говорили о том, что ждало Лиду в самом ближайшем будущем – зимняя сессия, сдача диплома, государственные экзамены. Алеша смотрел на вещи просто – если существуют экзамены, надо же их как-то сдавать. Он заверял, что ничего страшного и сложного тут нет. Лида же, напротив, боялась экзаменов до обморока, как некоторые люди боятся пауков, темноты и зубных врачей. Училась она отлично, тщательно готовила все билеты… Но входя в аудиторию, где на столе лежали нарезанные полоски бумаги и сидел преподаватель, она едва держалась на ногах от какого-то ледяного, тошнотворного ужаса.
– Ты вообще трусиха, – небрежно говорил Алеша. – Если бы Светка не вела тебя каждый раз за ручку, ты бы и до дверей аудитории не дошла! Кстати, как она поживает?
Лида отмахнулась:
– Замечательно! Только, как всегда, чем-то недовольна. На этот раз – опять родителями. Спрашивает, нет ли у нашей хозяйки свободной комнатки для нее. Представь, какая это будет прелесть – жить с нею рядом…
– А что? Тогда бы она возила тебя в институт на своей машине.
– Ты наивен! За эту услугу мне пришлось бы оказать тысячу других. Ну нет, спасибо! Даже если бы Вера Сергеевна сдавала еще одну комнату, я бы нипочем не сказала этого Светке!
– Кстати, почему она ее не сдает? – задумчиво проговорил Алеша. – Это не коммуналка, я сегодня выяснил. Имеет полное право…
Сегодня у него была возможность ознакомиться с планировкой квартиры. Вскоре после того, как Лида ушла в институт, хозяйка тоже куда-то исчезла. Молодой человек обследовал коридор, пару раз больно ударившись о трехколесный детский велосипед, предательски выставлявший педаль из-за вешалки. В коридор выходило семь дверей. По левую руку располагались нежилые помещения – кладовка (до отказа набитая каким-то неприглядным барахлом), ванная и кухня.
– Архитектор небось считал туалет венцом творения, поэтому поместил его в конце коридора. Чтоб в глаза бросался!
По правую руку от входной двери располагались комнаты. Первая дверь (запертая) вела в комнату хозяйки. Дальше следовала комната, которую теперь заняли жильцы. А следом, в самом конце коридора, была еще одна дверь. Она тоже была заперта, и, судя по слою пыли на замке, в нее давно не заглядывали.
– Я уверен, что это жилая комната, – сказал Алеша. – И судя по тому, на каком расстоянии находятся наши двери, она тоже большая.
Лиду это сообщение не заинтересовало. Она была очень даже рада тому, что Вера Сергеевна не пускает других жильцов. «На ее месте я бы тоже не стала устраивать из квартиры коммуналку, – подумала девушка. – Может, ей не нужно больше ста долларов в месяц. Хотя вряд ли… Интересно, на что еще она существует, если не работает?»
В тот вечер они больше не вспоминали о хозяйке. Та, уйдя в свою комнату, больше не показывалась. За стеной было так тихо, что казалось, в квартире осталась только молодая пара.
Алеша, немного отдохнув, начал разбирать вещи. Лида хотела было ему помочь, но муж прогнал ее к столику у окна:
– Садись и пиши! Ноябрь на носу, а ты до сих пор даже не начинала! Опять испугалась?
– А ты как думаешь? – страдальчески спросила она, снимая чехол с машинки. – Это будет похуже экзамена.
– Докажи, что ты творческая личность! – подбадривал ее супуруг. – В конце концов это просто окончание романа.
«Да, проще некуда. – Девушка распечатала пачку бумаги, заправила два листа, проложенные копиркой, и передвинула каретку. – Самое главное – забыть, что дописываешь за Диккенса. Тогда бы я справилась. Но беда в том, что этого-то и нельзя забывать…»
Когда она беседовала с редактором издательства, тот посоветовал ей максимально приблизиться к стилю оригинала. Это-де необходимо, потому что создаст дополнительный эффект. Лида и сама понимала, что «Эдвина Друда» невозможно написать современным языком, пусть даже самым литературным. Но сымитировать язык Диккенса?
– Я не могу петь, как Мария Каллас, танцевать, как Плисецкая, и рисовать, как Сальвадор Дали, – хмуро сказала она Алеше, вернувшись домой. – И писать, как Диккенс, тоже не смогу.
«Я могу имитировать язык и стиль Диккенса сколько угодно, но это будет нелепо. – Она смотрела на чистый лист с какой-то неприязнью, как будто это он был во всем виноват. – В самом лучшем случае, нелепо. И современному автору никогда не поймать естественного тона девятнадцатого века. Это всегда будет грубой подделкой, самого дурного пошиба. Первый же мало-мальски начитанный человек сразу увидит кучу ошибок. Графиня будет выражаться или слишком витиевато, или чересчур вульгарно. Аристократы начнут беседовать на языке водевильных «благородных» персонажей, на котором нормальные люди никогда не изъяснялись. Горничная будет одета, как хозяйская дочь, хозяйская дочь – как мещанка, к подъезду неизбежно подкатит экипаж такого фасона, который войдет в моду только через пять лет, и все это будет ложью, грубой и наивной, как раскраска вокзальной проститутки…»
– Опять задумалась? – донесся из шкафа голос Алеши. – Ну давай же, вперед! Ты ведь призналась, что все обдумала!
– О господи! – Лида зажала уши и гневно обернулась: – Не понукай меня, я не лошадь! И так плакать хочется!
В шкафу с грохотом обрушилась пустая вешалка. В тот же миг показалось покрасневшее лицо Алеши. Он выпрямился, отряхнул колени и подошел к жене. Та уставилась на пустой лист.
– Плакать? – раздельно произнес он. – Тебе так не хочется этим заниматься?
– Мне хочется… – тихо ответила она. – Но я боюсь. Я не могу написать первую строчку. Это для меня…
– Поставь-ка чайник, – неожиданно попросил муж. – И завари свежий чай, а то уже никакого вкуса не осталось.
Лида с готовностью ухватилась за эту отсрочку. Она и впрямь чувствовала себя как преступник, которому уже объявили смертный приговор, отклонили все апелляции, но так и не сказали, в чем будет заключаться казнь. «Зато я знаю, когда она состоится, – думала девушка, отворачивая кран и набирая воду в чайник. – Тридцать первого декабря».
Она зажгла газ, вылила старую заварку и, прохаживаясь по кухне, ожидала, когда закипит вода. Время от времени она останавливалась и глядела в окно. Оно выходило во двор, и смотреть там было особо не на что – разве на снег, медленно танцующий под колпаком зажженного фонаря. Но девушку завораживало это белое скольжение хлопьев и необыкновенная, глубокая тишина, которая установилась в квартире. «Наверное, тут очень толстые стены, – подумала она. – Дому лет пятьдесят, так что неудивительно…»
Не успела она удивиться тишине, как из коридора донесся какой-то легкий дробный звук – приглушенный и удивительно знакомый. Лида обернулась – в дверях никого. Она выглянула из кухни, но темный коридор оказался пуст. Прямо перед ней была запертая дверь третьей комнаты. Девушка машинально провела пальцем по филенке: «Да, пыли предостаточно. Вера Сергеевна и впрямь не утруждает себя уборкой. Что это был за звук? Вроде стрекота или…»
Все выяснилось, когда она внесла в комнату чайник с кипятком. Алеша с довольным видом поднимался из-за ее рабочего стола.
– Первый абзац я тебе написал, – сообщил он, отнимая у жены чайник и ласково подталкивая ее к окну. – Теперь, если дело не заладится, грех на мне.
– Ты написал? – воскликнула она. – Ты же не читал «Эдвина Друда»!
– Большое дело!
Девушка наклонилась над машинкой и прочла: «Жив или умер? Кто из друзей Эдвина еще продолжает задаваться этим вопросом? Найдется ли сердце, сохранившее его образ неприкосновенным? Иные сердца похожи на постоялые дворы – они всегда к услугам тех, кому вздумается в них поселиться, в них тепло и уютно, в очаге пылает жаркий огонь, и милая хозяйка уже торопится вам навстречу, перебирая ключи в корзиночке у пояса; но разве станет эта честная женщина плакать, проводив гостя за порог? Его забудут тотчас, как явится другой. Есть сердца, подобные зеркалам, – в них приятно подолгу глядеться (ибо кто из нас, признаться начистоту, не любит общества себя самого, будь мы даже не молоды, не богаты и не красивы?), но стоит отойти – и зеркало сразу о нас забывает. Нашлось ли в целом свете преданное сердце, в котором Эдвин остался жив?»
– Господи Боже! – вырвалось у изумленной читательницы.
– Плохо? – Алеша перечитывал текст через ее плечо. – Я что-то напорол?
– Господи… – повторила Лида, поворачиваясь к мужу и заглядывая ему в глаза. – Ты написал то… что нужно! И так, как нужно! Я бы сказала, что отрывок скорее похож на Теккерея – его язвительность, понимаешь? Диккенс вовсе не язвителен, желчи в нем нет. Но в общем, замечательно!
Автор был польщен. Он смотрел на лист бумаги со смешанным выражением удовольствия и деланной скромности – будто кот, которого ласково чешут за ухом, а тот притворяется, что ничего об этом не знает.
– Я старался не касаться сюжета, потому что знаю его только с твоих слов, – пояснил он, почти застенчиво отводя взгляд. – Написал только то, что думал… Не о твоем Эдвине Друде, а вообще… О людях. А стилизации у меня всегда получались.
– Да, стиль и впрямь верный, – тихо ответила Лида. – Но меня не это удивляет. Знаешь, я никогда не думала, что у тебя бывают такие мысли.
Он вскинул брови:
– То есть? Считала меня одноклеточным существом?
– Нет, конечно нет… – Она ласково положила руки ему на плечи. – Но ты всегда казался мне таким беспечным, счастливым… Счастливым непонятно отчего, даже в беде. И люди у тебя все, как послушаешь, тоже хорошие, а если плохие, то не по их вине. И вдруг – постоялый двор, зеркала! Такой горький образ, совсем не твой!
Алеша кривовато улыбнулся:
– Знаешь, в последнее время мне очень нелегко оставаться беспечным. Может, я больше узнал о людях.
– Но ты ведь не считаешь, что я тоже хозяйка гостиницы, которая…
Он ее поцеловал, и, закрывая глаза, Лида успела подумать, что у мужа тоже появилась скверная привычка – обрывать ее на полуслове.
* * *
Она проснулась посреди ночи и некоторое время упорно не открывала глаз, стараясь снова попасть в сон. Но ничего не получалось – дверь, ведущая туда, наглухо закрылась. Рядом тихо дышал Алеша. Девушка приподнялась на локте, осторожно села, по привычке стараясь не напороться на предательскую пружину. Улыбнулась в темноту – новая кровать никаких сюрпризов не преподносила. Встала, натянула халат, на ощупь отыскала тапочки. В батарее тихо шумела вода. «Наверное, это меня и разбудило, – подумала Лида. – Дали тепло. Теперь я не замерзну, сидя у окна».