– А разве это без морщины увидеть нельзя?
– На Кате? Можно.
К+2 верт
«Катя плюс мы двое, – предположила Маша. – Вряд ли. Но, допустим. Тогда что такое «верт»? Вертихвостка? Вертеп? Вертеть? Вертолет?
Вертолет мог бы подойти…»
Как раз неподалеку от них, на Ярославовом Валу, во дворе дома № 15 сын известного киевского психиатра – авиаконструктор Игорь Сикорский построил и опробовал в 1911 году первую в мире модель вертолета.
В 1911 году. 201911… Кабы не прилепившаяся впереди двадцатка.
1911 год зашевелился у Маши в уме, и из него, как из скорлупы, обещало вылупиться нечто знакомое. Но обещание свое не сдержало.
– Д-аш, – отрывисто позвала студентка, – помнишь, ты говорила «в Киеве всегда летали»?
– А то! – ожила Чуб. – Я ж мечтала стать космонавтом! И мне предки книжку купили – с картинками, про воздухоплавание. Я ее все детство читала. Вот там я и прочитала, что первую в мире «мертвую петлю» летчик Петр Нестеров сделал в Киеве. Первый вертолет изобрел наш Сикорский. Первый в мире спутник Земли, первую ракету в космос запустил наш Королев[4]. А еще до него киевский инженер Гешвенд придумал «паровоз-самолет» для полетов в космос. Тогда его запихнули в сумасшедший дом, а теперь считают основоположником аэронавтики… И даже первую атомную бомбу изобретали наши! В Америке Кистяковский[5], он в революцию сбежал из Киева в США и был советником Кеннеди. В Москве – наши Курчатов и Александров. Один из Крыма, другой из Киева. Теперь-то ясно чего… – сказала Чуб. – Просто Киев город такой – летательный. Столица Ведьм. Мы тут тысячу лет на метлах рассекали. Ладно, ложись, твоя очередь бдить.
Вздохнув, Маша отложила конспект и, согласно сложившемуся ритуалу смены караула, задрала горло к небу.
Не отрывая глаз от серебряных звезд, она вслепую переместила себя на освобожденный матрас, пока Даша, придерживая напарницу за ягодицы, направляла их на середину ложа.
Небо должно было оставаться в поле их зрения каждую секунду! Поскольку, если на нем загорался «красный огонь», «завидеть» точное местонахождение оного, чтоб «полететь туда», было возможно лишь в самое первое мгновенье.
– Все. Ложись! – дала добро Даша.
Маша Ковалева легла.
От нечего делать Землепотрясная открыла тетрадь с «математикой».
– Фигня какая-то, – прокомментировала она минуту спустя. – Слушай, Маш, а ты ведь нам так и не сказала, чего у тебя такой паршивый настрой? Из-за суда? Да?
– Да, – сказала Маша. Потом подумала и сказала правду: – Нет.
– Конечно нет, – удостоверила Чуб. – Оно у тебя давно паршивое. С тех пор, как ты с Купальского шабаша слиняла. Я ведь знаю, куда ты побежала.
– Знаешь, – не стала спорить та.
– Но я честно молчу.
От удивления Ковалева на миг оторвала взор от жизненно важного неба и взглянула на Дашу.
Даша, честно молчавшая почти трое суток, была явлением невероятным!
– К своему художнику побежала в XIX век. К Врубелю. Верно?
– Верно.
– Ну и че, не сложилось? – соболезнующе сказала подруга.
– Не сложилось.
– Я так и поняла, – удовлетворенно кивнула Чуб. – И у меня с Демоном не сложилось. В смысле, с моим Демоном – с Яном. На шабаше все вроде было туда-сюда… Точно не помню, пьяная была. А когда протрезвела, дошло: то был уже совсем другой Ян. Холодный какой-то. Странно. Я ж ему нравилась – точно!
– Не нравилась ты ему, – неожиданно жестко сказала Маша. – Ни ты, ни я, ни Катя. Поверь. Я с ним говорила.
– С моим Яном?!
– Нет. С моим Деном.
Тут автор обязан кое-что объяснить.
С тем, кого Глава киевских ведьм Василиса Андреевна уважительно величала Хозяином, кого книга Киевиц именовала «Стоящим по левую руку» и кого Даша и Маша, по присущей людям привычке, называли Демоном, – с Демьяном, Яном, Демитрием Киевицким у без году неделя Киевиц сложились сложноподчиненные отношения.
Начать с того, что каждая из Трех видела Своего Демона.
Пред Катей он являлся в облике ледяного блондина.
Пред Дашей – в лице разбитного рыжего парня (в которого Землепотрясная Даша не преминула влюбиться по самые уши!)
Маша же водила знакомство с ночноглазым и черноволосым, представшим пред ней поначалу веселым и добродушным, но очень скоро давшим понять: то была только маска, призванная смягчить случайным избранницам переход в Киев иной.
И Маше первой довелось встретиться с его непроницаемым взглядом, с губами, говорящими загадками и полунамеками. И его пренебрежением.
Не то чтобы Демон отказывался им помогать.
Но ранг его в Киеве был слишком высок, чтобы он счел нужным скрывать: он уважает не их, а их власть, они же – люди, слепые, вызывают у него такое же высокомерное презрение, как слепые котята у людей, не склонных умиляться глупым зверькам.
– Нет, я не верю! – От переизбытка чувств Чуб вскочила на ноги, зазвенела серьгами. – Не верю, что я Яну совсем разонравилась! Вася ж говорила: Демон за нас. Ян верит: мы – истинные. Он нам поможет. Не понимаю, почему он не появляется?
– Он сказал мне, как его найти. – Маша смотрела на небо. – В любом случае придется с ним встретиться. Может, он посоветует, как быть с Акнир. Хотя… – Она помолчала. – Знаешь, я не уверена, что так уж хочу быть Киевицей.
– Ты? – звякнула золотом Чуб. – Ты ж больше всех хотела!
– Не знаю, – выдохнула студентка. – Тут как-то сразу все наложилось. И то, что я из дому ушла. И то, что мы не можем в церковь войти. Я мимо Владимирского собора сегодня шла, меня как ударили! И то, что Мир погиб…
– Ты че, по этому придурку тоскуешь?! – зыкнула Чуб. – Он был сатанист!
– Он меня спас, – сказала Ковалева. – Но дело не только в этом.
– А в чем? – Даша с любопытством вгляделась в обращенный к небу профиль подруги. – Ну, колись! Я ж чую подвох. О чем ты там думаешь втихаря?
Маша стремительно втянула воздух, намереваясь сообщить самое главное – Тайну.
Но вместо главного выкрикнула совсем другое:
– ОГОНЬ!!! Даша, ОГОНЬ!!!
* * *
Землепотрясная молниеносно подняла голову вверх.
И увидела то, что ей доводилось видеть всего раз.
Как небесные звезды рассыпались бусами… Сплелись в гирлянды.
Гирлянды слились в серебристые нити.
И из линий родился сверкающий чертеж.
Карта Киева!
Улицы, дома, берега…
И тревожный красный огонь в правом углу!
Секунду звездная карта их Города сияла на небе над Старокиевской горой.
А потом небо упало. Полетело на Дашу.
И Чуб снова почудилось: то не небо летит на нее, а она с невыносимой быстротой падает вниз – на землю с небес.
Вычерченный из звезд схематичный Киев с устрашающей скоростью становился реальным. Обретал размер и объем.
Даша падала… Чуть не разбилась о какую-то крышу. Пролетела мимо горящих окон серого дома, отмеченного невзрачной особой приметой – магазином «Хлеб». И, пролетая, поспела приметить стоявшую у окна женщину, с высосанным жизнью лицом. Ее стоячие, пустые глаза. Белый журнал в ее руке.
Смертельно-черный асфальт понесся на Дашу.
«Сейчас разобьюсь! Все…»
Иллюзия паденья исчезла.
Землепотрясная обнаружила себя на ступеньках музея и быстро справилась с потрясением.
Заорала:
– Маша, ты видела? Где это? Где?! – жарко надеясь, что женщина с остановившимся взглядом и окажется тем важным делом, ради которого все их неприятности отложатся на долгий-предолгий год. – Где это, ты не знаешь?!
– Ка-ж-ж-ется, знаю, – сказала Маша, рассыпчато выговаривая буквы. – Боже, как страшно! – прижала она к сердцу ладонь. – Как страшно падать.
– Страшно – пофиг. Где это?
– По-моему, Харьковский массив. Там моя крестная жила. На улице Ахматовой.
– Ахматовой? – Даша вытащила из сумки реальную карту и, озарив ее фонарем, отыскала нужную надпись.
– Ахматова-Хлеб. Найдем. На метлу! – издала победный клич труболетка.
Глава третья,
в которой Даша и Маша решают поменяться мамами
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть…
Евангелие от Иоанна
Маша непреодолимо боялась высоты.
Точнее, высоты боялось Машино тело, не оставляя самой Маше выбора, бояться ей или нет.
Стоило телу приблизиться к краю высокого, Машины ягодицы исполосовывал страх, живот устремлялся вверх, разум исчезал.
Маша боялась высоких, крутых лестниц и глубины пролетов. Боялась перевешиваться через перила балконов и до смерти боялась смотреть с обрывов вниз…
А вот летать не боялась.
Совершенно!
Стоило ей взлететь в воздух, ее окутывала немыслимая естественность – привычность происходящего. В глубине души Маша всегда верила: люди способны летать! Иногда эта вера граничила с уверенностью так близко-близко, что, стоя на балконе, она разводила руки, закрывала глаза, ощущая: еще чуть-чуть, и она поймет, как это сделать.
И теперь, сидя на заднем седле метлы, прижимаясь к уверенной спине Даши Чуб, подумала снова:
«Летать так легко… Так ПРИВЫЧНО! Как во сне». И испытала такое безбрежное, невесомое чувство свободы, что впервые за сегодняшний день испугалась: через два дня у них заберут эту власть – и она, как и все на свете не-ведьмы, опять будет летать лишь во сне.
Днепр, широкий и черный, остался позади.
«Редкая птица долетит до середины Днепра», – утверждал Николай Васильевич Гоголь. Но, будучи не птицей, а Киевицей, блондинка с фамилией Чуб перемахнула древнюю реку за пару секунд и ворвалась в Киев Левобережный.
– Спускаемся, – предупредила Землепотрясная минут семь спустя.
Стать летчицей-космонавткой Даша мечтала не зря – Чуб была прирожденной труболеткой!
Сделав умопомрачительный зигзаг, она нырнула в черную расщелину улицы и вновь взвилась вверх.
– Это не Ахматовой. Это…
– Она параллельная! – откликнулась Маша. – Вправо!..
Дашина подруга-метла лихо перепрыгнула ряды серых крыш и пошла на снижение.
– А люди? – обезумела Маша. – Они ж нас увидят!
– Они увидят зрелище, а мы – «Хлеб»! – съерничала Чуб и, наплевав на все возможные инсульты и инфаркты, которые они могли вызвать оптом и в розницу, пролетев мимо окон мирных граждан, снизилась на высоту второго этажа.
– «Невидимы и свободны», – прошептала Маша слова, сделавшие незримой булгаковскую Маргариту Николаевну.
Но литературное заклинание не помогло.
– Вот он, наш «хлебушек»… – Чуб рулила к «особой примете».
Машины ноги коснулись земли.
Двухместная метла выскочила из-под нее, ударилась об асфальт.
– Да, это тот самый дом! – Даша подобрала свой «фаллический символ» и глубокомысленно оперлась о древко подбородком. – Этаж, по-моему, был третий, – сказала она. – А вот окно… Ты помнишь, какое окно?
– Горящее.
– Классная примета, – хохотнула напарница. – Ни-че, что пока мы летели, оно сто раз погаснуть могло? О’кей. Облетим третий этаж по периметру.
– Даш, нас увидят! Еще не поздно. Ты только представь…
– Представила. Жуть! – кивнула та. – А варианты есть? На метлу!
Ведьмацкий экипаж взмыл в воздух.
К счастью, большая часть окон была зашторенной, черной. Или к несчастью – если одно из них было тем самым, успевшим погаснуть окном, куда им предстояло попасть.
Выровнявшись, Даша «прочертила» третий этаж.
Маша успела разглядеть голого парня-подростка, стоящего у зеркала, к ним спиной. Мужчину за компьютером – дядя даже не поднял головы от монитора. Пожилую семейную пару, взиравшую в голубоватый телевизионный экран. Женщину, стоящую на табуретке, с веревочной петлей на шее…
Больше ничего рассмотреть она не смогла, одурев от грохота.
Оглушенная пролетела сквозь окно, болезненно приземлилась на пол и только там поняла: со свойственной Даше Чуб простотой несостоявшаяся космонавтка протаранила стекло древком метлы, загремев (в прямом смысле этого слова!) прямо в дом потенциальной самоубийцы.
Впрочем, самоубийца больше не была потенциальной – она висела. Ее лицо со страшной гримасой корчилось в бурой петле. Чуб танцевала вокруг, пытаясь обхватить висевшую за ноги. Конечности женщины конвульсивно болтались туда-сюда, не даваясь Даше в руки.
– Маш, помоги!!!
Ковалева с трудом собрала себя с пола.
Рука, повстречавшаяся с осколком стекла, кровоточила, бок обиженно ныл.
Взгляд метнулся к отброшенной табуретке, а ум сообразил: при виде кошмарного зрелища – двух влетающих в дом на метле нежданных гостей – женщина вздрогнула, и постамент вывернулся у нее из-под ног.
Вскочив, подхватив табурет, Маша постаралась вернуть его на место. Чуб таки удалось обхватить ноги повесившейся и вернуть ее ступни на сиденье. Но теперь обмякла верхняя часть – голова дамы безвольно висела в ожерелье веревки. Самоубийца была без сознания.
– Нож! – закричала Чуб, кое-как удерживая горизонтально упрямую дамочку, пытающуюся задохнуться в петле – не так, так эдак!
Ковалева вобрала в себя комнату и обнаружила нужное – ножницы в стакане на письменном столе.
Поддерживаемое четырьмя руками, тело несчастной повалилось на грязный паркет.
– Интересно, чего она вешалась? – подумала вслух Даша Чуб.
Маша осмотрелась.
Комната казалась нежилой. Письменный стол выбежал на середину гостиной, всюду лежали чемоданы, тюки. На полу валялся белый журнал, оказавшийся при близком знакомстве литературным – с гордым именем «Ренессанс». В их небесном видении женщина держала его в руках.
Ковалева подобрала издание. Открыла наугад.
Но журнал распахнулся сам – там, где был научен открываться. На 89-й странице, запечатлевшей то самое высосанное жизнью лицо спасенной…
– Анна Голенко, – прочитала студентка. – Ее зовут Анна Голенко. Тут напечатаны ее стихи. Она – поэтесса.
– А-а-а, – поскучнела Чуб, – тогда понятно, чего она вешалась. Все поэты кончают с собой – это у них такая традиция. Вот только куда нам ее девать? Одну нельзя оставлять. В больницу?
– Ты что! – округлила глаза напарница. – Ведь дело ж не в самоубийце. Вряд ли Киевицы спасают самоубийц. Ее повешенье должно для нас что-то значить.
– Тогда к нам, на Яр Вал? Подождем, пока очухается.
– А если, когда она очухается, наши кошки что-нибудь скажут? Она ж опять в обморок упадет. И вообще…
С появлением Акнир Башня на Яр Валу перестала быть безопасным местом.
– О’кей, – приняла нелегкое для нее решение Даша. – Везем ко мне.
– К тебе? Куда?
До недавнего времени певица и арт-директор проживала в гримерке клуба «О-е-ей!», будучи изгнанной из которой, перебралась в Башню. И еще ни разу не заикалась про наличье иного – постоянного места жительства.
– На Десятинную, – разжевала Чуб. – Живу я там. Правда, я с матерью жутко поцапалась. Но все равно ведь надо у нее про родственников-ведьм выяснять. К тому же она обожает возиться с самоубийцами.
– Обожает возиться?.. – поразилась Маша.
За время их знакомства «обожает возиться с самоубийцами» было первой информацией о Дашиной матери.
– Ага, – подтвердила Чуб. – Мама обожает поэтов, покончивших с собой. Она у меня знаешь кто? Маяковка!
– Кто-кто?
– Ну, знаешь, есть пушкинисты, есть булгаковеды, этих ты точно знаешь. А она – маяковка! Всю жизнь изучает жизнь и творчество Владимира Маяковского, на хрен никому не нужное. Я про то, как Влад Владович покончил с собой, слушала в детстве вместо сказки. Представляешь, в какой ужасной атмосфере я вынуждена была расти?
– А ничего, что сейчас два часа ночи? – засомневалась Ковалева.
– Конечно, ни-че. Я ж говорю, она – маяковка! Богэма. Мама сроду не ложилась спать раньше трех.
Дом на улице Десятинной покорил Ковалеву своей дореволюционной основательностью.
На добротных, одетых в рыжую кожу дверях висела медная табличка:
Профессор А. А. Чуб.
Внучка Чуб нетерпеливо вдавила звонок – бездыханная поэтесса нависала на них мертвым грузом.
Дверь открылась мгновенно.
На пороге стояла женщина в джинсах и старой футболке. В левой согнутой в локте руке дымился остаток дешевой сигареты «Прима». Бледные, белые волосы были гладко зачесаны назад. И, глядя на Дашину мать, Маша впервые осознала: ее подруга – настоящая блондинка.