– Она обычно ходила в холщовых туфлях. Они тоже пропали.
Конечно, пропали. Выцветшие, зеленые, которые она называла садовыми туфлями. Я вспомнил о них, перед тем как начал засыпать колодец.
– Ага! – кивнул шериф. – Еще одна тайна раскрыта. – Он вытащил из кармана жилетки серебряные часы и взглянул на них. – Пожалуй, мне пора. Время поджимает.
Мы направились к крыльцу. Генри вновь шел последним, возможно, чтобы никто не видел, как он вытирает слезы. Мы сопроводили шерифа к седану «максвелл» со звездой на дверце. Я уже собирался спросить его, хочет ли он взглянуть на колодец, когда он остановился и с пугающей добротой посмотрел на моего сына.
– Я заезжал к Коттери, – сообщил он.
– Да? – переспросил Генри. – Правда?
– Я же говорил, что теперь останавливаюсь чуть ли не под каждым кустом, но всегда пользуюсь туалетом, если знаю, что хозяева содержат его в чистоте и можно не волноваться из-за ос, дожидаясь, пока из моего крантика вытечет жидкость. Коттери очень чистоплотные. У них такая симпатичная дочь. Почти твоего возраста, так?
– Да, сэр. – На последнем слове Генри чуть возвысил голос.
– Нравится она тебе, правда? И ты ей, судя по словам ее мамы.
– Она так сказала? – спросил Генри, явно удивленный и при этом довольный.
– Да. Миссис Коттери сказала, что ты тревожишься из-за своей мамы и что-то говорил насчет этого Шеннон. Я спросил, что именно, а она ответила, что у нее нет права об этом рассказывать, но я могу спросить у Шеннон. Вот я и спросил.
Генри смотрел себе под ноги.
– Я сказал ей, чтобы она никому не говорила.
– Ты же не будешь из-за этого обижаться на нее, так? – задал вопрос шериф Джонс. – Когда большой дядька со звездой на груди спрашивает такую малышку, как она, что ей известно, малышке трудно удержать рот на замке, правда? Ей ничего не остается, как сказать, разве нет?
– Не знаю. – Генри по-прежнему смотрел себе под ноги. – Вероятно. – Он не играл несчастного – он был несчастным, пусть события и развивались, как мы рассчитывали.
– Шеннон говорит, твои отец и мать крепко поругались из-за продажи этих ста акров, а когда ты взял сторону отца, миссис Джеймс достаточно сильно тебя ударила.
– Да, – сухо ответил Генри. – Она слишком много выпила.
Шериф Джонс повернулся ко мне:
– Она напилась или просто была навеселе?
– Где-то между, – ответил я. – Если бы напилась, то продрыхла бы всю ночь, вместо того чтобы встать, собрать чемодан и тихонько, как вор, выскользнуть из дома.
– Вы думали, она вернется, как только протрезвеет?
– Да. До асфальтовой дороги больше четырех миль. Я не сомневался, что она вернется. Но должно быть, кто-то ехал мимо и подвез ее к себе до того, как у нее прочистилась голова. Наверное, водитель какого-нибудь грузовика, которые курсируют между Линкольном и Омахой.
– Да, да, и я бы так подумал. Уверен, вы услышите о ней, когда она свяжется с мистером Лестером. Если она собирается начать новую жизнь в городе, если она так решила, ей понадобятся деньги.
Что ж, он тоже это знал.
Шериф вновь пристально посмотрел на меня.
– У нее были деньги, мистер Джеймс?
– Ну…
– Давайте не будем стесняться. Признание полезно для души. Католики в этом правы.
– Я держал жестянку в комоде. Примерно двести долларов, чтобы платить сборщикам урожая, которые приступят к работе в следующем месяце.
– И мистеру Коттери, – напомнил Генри. Повернувшись к шерифу Джонсу, он добавил: – У мистера Коттери есть жатка «харрис джайант» для кукурузы. Почти новая. Классная штуковина.
– Да, да, видел у него во дворе. Большущая мерзавка, да? Деньги из жестянки исчезли, так?
Я кисло улыбнулся – только в действительности улыбался не я: Коварный Человек правил бал с того самого момента, как шериф Джонс подъехал к колоде для колки дров.
– Она оставила двадцатку. Щедро, ничего не скажешь. Но именно двадцатку Коттери берет за использование жатки, так что все в порядке. Что же до сборщиков урожая, я думаю, Стоппенхаузер из банка выдаст мне краткосрочную ссуду. Если только он не в долгу перед «Фаррингтон компани». В любом случае лучший помощник у меня есть. – Я попытался потрепать Генри по волосам. Он, смущаясь, отпрянул.
– Пожалуй, мне есть что сообщить мистеру Лестеру, так? Ему все это не понравится, но если он умен, а он считает себя умником, то поймет: ему остается только ждать, когда она появится у него в офисе, и это произойдет скорее раньше, чем позже. Пропавшие обычно появляются, когда у них заканчиваются зелененькие, да?
– По моему опыту, да, – ответил я. – Если вы закончили, шериф, мы с сыном вернемся к работе. Этот бесполезный колодец следовало засыпать тремя годами раньше. Моя старая корова…
– Эльпис. – Генри говорил как во сне. – Ее звали Эльпис.
– Эльпис, – согласился я. – Она вышла из амбара, забралась на крышку, а дерево не выдержало. Мне пришлось ее пристрелить. Пойдемте за амбар, и я покажу вам – эта ленивая тварь теперь в колодце. Мы собираемся похоронить ее там, где она сейчас и лежит, и отныне я буду называть старый колодец «Дурь Уилфреда».
– Что ж, я бы посмотрел, но у меня встреча со старым, вечно недовольным судьей. В другой раз. – Кряхтя, шериф уселся за руль. – Спасибо за лимонад и гостеприимство. Вы бы могли его и не проявлять, учитывая то, с чьей подачи я сюда приехал.
– Все нормально, – ответил я. – Каждый должен выполнять свою работу.
– И нести свой крест. – Проницательный взгляд шерифа сместился на Генри. – Сынок, мистер Лестер сказал мне, что ты явно что-то скрывал. Он в этом не сомневается. И ты скрывал, так?
– Да, сэр, – ответил Генри все тем же бесстрастным и каким-то жутким голосом. Словно все его эмоции улетучились, как и напасти, лежавшие в сосуде Пандоры, когда она его открыла. Да только у Генри и у меня надежды не осталось: дохлая Эльпис лежала на дне колодца.
– Если он спросит меня, я скажу ему, что он ошибался, – продолжил шериф Джонс. – Адвокату компании не обязательно знать, что мать мальчика подняла на него руку, когда была пьяна. – Он пошуровал под сиденьем, достал длинный S-образный инструмент, хорошо мне знакомый, и протянул Генри: – Не побережешь спину и плечо старику, сынок?
– Да, сэр, конечно. – Генри взял ручку и направился к переднему бамперу «максвелла».
– Береги запястье! – прокричал Джонс. – Она лягается, как бык! – Потом повернулся ко мне. Блеск заинтересованности ушел из глаз. Вместе с зеленью. Теперь они выглядели тусклыми и серыми, как вода в озере в пасмурный день. Это были глаза человека, который мог чуть ли не до смерти забить бродягу, найденного в грузовом вагоне, и спать спокойно, нисколько об этом не жалея. – Мистер Джеймс, должен вас кое о чем спросить. Как мужчина мужчину.
– Хорошо. – Я пытался приготовиться к следующему вопросу, который, я в этом не сомневался, вот-вот должен слететь с губ шерифа: «В вашем колодце есть еще одна корова? По имени Арлетт?» Но я ошибся.
– Я могу передать по телеграфу ее имя и приметы, если будет на то ваше желание. Она не уедет дальше Омахи, правда? У нее всего сто восемьдесят зеленых. Женщина, которая всю жизнь вела домашнее хозяйство, понятия не имеет, как прятаться. Вряд ли она отправится в восточную часть города, где дешевые пансионы. Я могу сделать так, что ее приведут к вам. Притащат за волосы, если вы захотите.
– Это великодушное предложение, но…
Тусклые серые глаза разглядывали меня.
– Подумайте об этом, прежде чем ответить «да» или «нет». Иногда женщина просто просит, чтобы к ней «приложили руку», если вы понимаете, о чем я, а потом она становится шелковой. Хорошая взбучка многим идет на пользу. Подумайте об этом.
– Ладно.
Взревел двигатель «максвелла». Я протянул руку – ту самую, которой резал горло жене, – но шериф Джонс этого не заметил. Он регулировал зажигание и газ.
Две минуты спустя о его визите напоминало лишь уменьшающееся на глазах облако пыли.
– Он даже не захотел посмотреть, – удивился Генри.
– Не захотел.
И, как оказалось, хорошо, что не захотел.
Мы быстро засыпали колодец, когда увидели, что он едет к нам. Из земли к тому моменту торчала только одна задняя нога Эльпис. Копыто находилось примерно на четыре фута ниже края колодца. Мухи вились тучей. Шериф удивился бы, с чего бы, это точно, но удивился бы еще больше, если б увидел, как земля перед выступающим из нее копытом начала пульсировать, поднимаясь и опускаясь.
Генри выронил лопату и схватил меня за руку. Несмотря на жару второй половины дня, пальцы его были холодными. Как лед.
– Это она! – прошептал мой сын. Глаза вдруг стали огромными, в пол-лица. – Она пытается вылезти!
– Черт возьми, не веди себя, как девчонка! – бросил я, но тоже не мог отвести глаз от колышущегося круга земли. Колодец словно ожил, а мы, казалось, видели биение его спрятанного в глубине сердца.
Потом земля и камешки полетели в разные стороны, и на поверхности появилась крыса. Глаза, черные, как капли нефти, моргнули от яркого солнечного света. Размерами она практически не уступала взрослой кошке. К усикам прилип кусочек окровавленной джутовой ткани.
– Ах ты срань! – прокричал Генри.
Что-то просвистело в считаных дюймах от моего уха, а потом кромка штыка лопаты Генри рассекла пополам голову крысы, которая застыла, ослепленная солнечным светом.
– Это она послала ее. – Генри улыбался. – Крысы теперь принадлежат ей.
– Ничего подобного. Ты просто переволновался.
Он бросил лопату и пошел к куче камней, которые мы собирались навалить сверху после того, как засыпали бы колодец землей. Сын сел и посмотрел на меня, захваченный этой мыслью.
– Ты уверен? Ты уверен, что она не будет преследовать нас? Люди говорят, призрак убитого возвращается, чтобы донимать тех, кто…
– Люди много чего говорят. Молния никогда не бьет дважды в одно место, разбитое зеркало приносит семь лет неудач, крик козодоя в полночь означает, что в семье кто-то умрет… – Я пытался рассуждать здраво, но не мог отвести взгляд от мертвой крысы и окровавленного клочка джутовой мешковины. От сеточки для волос Арлетт. Она по-прежнему носила ее, внизу в темноте, только теперь в сеточке появилась дыра, из которой торчал клок волос. Этим летом такая прическа – писк моды для всех мертвых женщин, подумал я.
– Когда был маленьким, я действительно верил, что сломаю спину моей матери, если наступлю на трещину, – улыбаясь, произнес Генри.
– Вот именно… теперь понимаешь?
Он поднялся, отряхнул пыль с зада и подошел ко мне.
– Я прибил эту тварь, да?
– Прибил. – И поскольку мне не понравился тон, которым он произнес эту фразу, – совершенно не понравился! – я хлопнул его по спине.
Генри по-прежнему улыбался.
– Если бы шериф подошел посмотреть, когда ты его приглашал, и увидел эту крысу, у него возникли бы новые вопросы, ты так не думаешь? – И Генри истерически расхохотался.
Прошло четыре или пять минут, прежде чем его безумный смех сошел на нет. Он напугал стаю ворон, которые взлетели с изгороди, отделявшей кукурузу от места для коров, но в конце концов он отсмеялся. Работу мы заканчивали уже после захода солнца и слышали, как совы обмениваются впечатлениями, пролетая над крышей амбара и дожидаясь восхода луны. Теперь на земле, которой мы засыпали колодец, камни лежали плотно, один к одному, и я не думал, что еще какой-нибудь крысе удастся выбраться на поверхность. Мы не стали класть на место разломанную крышку – в этом не было необходимости. Генри вроде бы полностью пришел в себя, и я подумал, что мы оба хорошо выспимся.
– Как насчет сосисок, фасоли и кукурузного хлеба? – спросил я его.
– А можно запустить генератор и послушать по радио «Пирушку на телеге?» – спросил он.
– Да, сэр, можно.
Он улыбнулся нормальной, прежней улыбкой:
– Спасибо, папка.
Еды я наготовил на четверых, и мы съели все.
Двумя часами позже я сидел в кресле в гостиной и клевал носом над «Сайлесом Марнером»[9], когда Генри вышел из своей комнаты в одних летних подштанниках. Он очень серьезно посмотрел на меня.
– Мама всегда настаивала на том, чтобы я перед сном молился, ты это знал?
Я в удивлении моргнул.
– До сих пор? Нет. Не знал.
– Да. Даже после того, как она не смотрела на меня, если я был без штанов, и говорила, что я уже взрослый. Но теперь молиться у меня не получается, наверное, больше вообще не смогу молиться. Если опущусь на колени, думаю, Бог убьет меня.
– Если Он есть, – ответил я.
– Я надеюсь, что нет. Без Него одиноко, но я надеюсь, что Его нет. Думаю, все убийцы на это надеются. Потому что без рая нет и ада.
– Сынок, ее убил я.
– Нет… мы сделали это вместе.
Он ошибался. Он был ребенком, а я его в это втянул, но ему казалось, что убийцы мы оба, и я думал, что он навсегда останется при своем мнении.
– Но ты не тревожься из-за меня, папка. Я знаю, ты думаешь, что я проговорюсь… возможно, Шеннон. Или чувство вины заставит меня пойти в Хемингфорд-Хоум и во всем признаться шерифу.
Само собой, такие мысли приходили мне в голову.
Генри покачал головой, медленно и многозначительно.
– Этот шериф… ты видел, как все осматривал? Видел его глаза?
– Да.
– Он постарается усадить нас обоих на электрический стул, вот что я думаю, и даже не вспомнит, что мне исполнится пятнадцать только в августе. И он будет там, будет смотреть этими жестокими глазами, как нас привяжут и…
– Хватит, Хэнк. Этого достаточно.
Оказалось достаточно для меня – не для него.
– …и врубят ток. Я сделаю все, что в моих силах, лишь бы этого не допустить. Не хочу, чтобы эти глаза стали последним, что я увижу на этом свете. Никогда. Слышишь, никогда.
– Иди спать, Генри.
– Хэнк.
– Хэнк. Иди спать. Я тебя люблю.
Он улыбнулся:
– Я знаю, но не очень-то этого заслуживаю. – И он, волоча ноги, вышел из гостиной, прежде чем я смог ответить.
А теперь – на боковую, как говорил мистер Пипс[10]. Мы спали, пока совы охотились, а Арлетт сидела в чернейшей черноте с челюстью, свернутой набок ударом копыта. На следующее утро взошло солнце, вновь выдался хороший для кукурузы день, и мы занимались обычными делами. Когда я вернулся домой, потный и уставший, на крыльце стоял глиняный горшок с крышкой, в котором я обнаружил тушеные овощи с мясом. Из-под горшка выглядывала записка. Я прочитал:
Уилф! Мы очень сожалеем о случившемся и окажем всемерную помощь. Харлан говорит, в этом году ты можешь не платить за жатку. Пожалуйста, если получишь весточку от своей жены, дай нам знать.
С любовью, Салли Коттери.
P.S. Если Генри придет повидаться с Шен, я пришлю с ним черничный пирог.
Улыбаясь, я сунул записку в нагрудный карман комбинезона. Наша жизнь без Арлетт началась.
Если Бог награждает нас за добрые дела, – Ветхий Завет на это намекает, а пуритане в этом абсолютно уверены, – тогда, возможно, сатана награждает за дурные. Я не могу этого утверждать, но ответственно заявляю: то лето выдалось хорошим. Кукурузе хватало и тепла, и солнца, а дожди в достаточной степени поливали наш огород. Иной раз после обеда гремел гром и сверкали молнии, но обошлось без жутких, ломающих кукурузу ветров, которых так боятся фермеры Среднего Запада. Харлан Коттери приехал на своей жатке «харрис джайант», и она ни разу не сломалась. Я тревожился, что «Фаррингтон компани» будет вставлять мне палки в колеса, но обошлось. Я без проблем получил ссуду в банке и расплатился уже в октябре, поскольку в тот год цена на кукурузу взлетела до небес, тогда как железная дорога снизила цену за перевозки до минимума. Если вы изучали историю, то знаете, что эти две цены, за продукцию и за перевозку, к двадцать третьему году поменялись местами и с тех пор пребывают в таком состоянии. Для фермеров Среднего Запада Великая депрессия началась следующим летом – крахом Чикагской сельскохозяйственной биржи. Но лето 1922 года выдалось идеальным, о таком фермер может только мечтать. Омрачил его лишь инцидент с еще одной нашей коровой-богиней, и я скоро расскажу вам об этом.