Чухновский замолчал, Аркадию показалось, что его передернуло от воспоминания.
– Ну? – спросил Виктор.
– Действительно ли есть Бог, – торжественно, но с легкой иронией в голосе, произнес Подольский. – Он и ко мне приезжал с этой идеей.
Чухновский опять дернулся, но промолчал и теперь, ожидая, видимо, наводящих вопросов.
– М-да, – сказал Виктор. – Ну и что? Есть Бог, нет Бога – теологические диспуты меня не интересуют. Мне нужен мотив.
– Мотив… чего? – пробормотал Чухновский.
– Мотив преступления, – отрезал Виктор. – Поймите, уважаемый Пинхас Рувимович, у нашего агентства есть достаточное количество улик для того, чтобы я подписал решение о вашем временном задержании. Конечно, в деле много неясного, но это технические детали.
– Задержании? Меня? – удивился Чухновский. – Я прихожу сюда, я говорю вам то, что мог бы и не говорить, я хочу, чтобы вы правильно поняли, что сделал я, что сделал он, и что сделал Творец, а вы опять все сводите к каким-то техническим деталям, о которых я не имею никакого представления.
– Виктор, – не выдержал Аркадий, – давай дослушаем.
– Что дослушаем? – взорвался Чухновский. – Зачем дослушаем, если можно арестовать? И зачем я все это буду… Если все равно вы не верите ни одному слову!
Виктор удовлетворенно улыбнулся и откинулся на спинку стула. Аркадий понял, что Хрусталев намеренно выводил раввина из себя. Надеялся, что тот скажет лишнее? Нужно было раньше, до начала беседы продумать и обговорить общую линию разговора, теперь же получалось, что Виктор действовал по одному ему понятному сценарию, а Аркадий этого сценария не знал. Неужели Виктор воображает, что раввин держит в синагоге какое-то новейшее оборудование по сожжению живой материи на расстоянии?
Чухновский встал и принялся ходить по комнате от окна до двери и обратно. Он старался не проходить мимо кровати, и потому путь его напоминал дугу, будто грузное и массивное светило двигалось по небу от горизонта до горизонта.
– А меня вы тоже хотите арестовать? – спросил Лев Николаевич. – Учтите, если у вас есть такое намерение, вы должны сказать об этом сразу, чтобы я мог вызвать своего адвоката. У меня есть дополнительная юридическая страховка, предусматривающая…
– Знаю, – бросил Виктор. – Кстати, зачем вы ее оформили? Предполагали, что она может понадобиться? Вы ведь сделали это совсем недавно… – он бросил взгляд на экран блокнота, – семнадцатого июля, всего три месяца назад.
– Имею право, – сказал Подольский и отвернулся от Виктора. Он предпочитал смотреть на Аркадия, хотя тот вряд ли смог бы помочь в случае, если Хрусталев действительно решит сейчас провести задержание.
– Послушайте, – сказал Чухновский. – Время идет, вы не желаете ничего понимать, вас все время сносит на частности.
– Меня не сносит на частности, – возразил Виктор. – Аркадий Винокур собрал достаточно материала для того, чтобы я ответил на главный вопрос: кому это нужно? Смерть Подольского и смерть Раскиной.
– Кому же? – равнодушно спросил раввин.
– Только вам, дорогой, только вам. Вы слишком самоуверенны. Вы считаете себя чуть ли не наместником вашего Бога в пределах Московского кольца. Вы фанатик, а религиозный фанатизм часто становился причиной криминальных действий, в том числе и убийств. Подольский по наивности рассказывал вам о своих исследованиях, полагая, видимо, что может услышать от вас дельные идеи, не знаю уж, какие именно. Вы наверняка сделали все возможное, чтобы отговорить его от экспериментов. Вы вступались за Бога! И не сумев предотвратить опыты, – убили. Мы еще разберемся, как вы это сделали. И Раскину вы убили тоже, потому что узнали, что она для вас опасна. Она хотела встретиться с Аркадием, а он, не продумав последствий, сообщил об этом вам, и в результате Раскина не доехала до места встречи.
– Вы полагаете, что это я ее сбил? – удивленно спросил Чухновский.
– Нет, конечно! Но духовное лицо, которое держит в психологической блокаде десятки, если не сотни своих прихожан («В синагоге нет прихожан, – вставил раввин, – это вам не церковь»), ну неважно, называйте как хотите… Вы попросту «заказали» этих людей! И знаете почему МУР позволил нам заняться этими убийствами, несмотря на то, что они не носят бытового характера? – Виктор наклонился к раввину через стол. – Им и в голову не пришло, что имел место «заказ», исходивший от духовного лица.
– А вам, значит, это пришло в голову, – задумчиво сказал раввин. – Знаете, уважаемый Виктор Николаевич, вы даже не подозреваете, насколько близко подошли к разгадке и насколько в то же время далеко от нее находитесь. Вы должны сделать последний шаг, но никогда его не сделаете, потому что это вне сферы вашего представления о мироздании. Да и о религии нашей тоже. Вы действительно думаете, что раввин может нанять киллера, чтобы убить человека, даже оскорбившего религию и Творца? Вы воображаете, что иудаизм, о котором вы не имеете ни малейшего представления, допускает такое?
– Ах оставьте, – усмехнулся Виктор. – Только не говорите мне, что ни один раввин за тысячи лет существования вашей религии, ни разу не убил или не подстрекал к убийству.
– Господи, – сказал Аркадий, – о чем вы говорите? Виктор, тебя занесло.
– Помолчи, – резко сказал Виктор. – Ты собрал весь материал, но анализировать ты не умеешь. Лев Николаевич, – он обернулся в сторону Подольского, стоявшего посреди комнаты с потерянным видом, – вы тоже думаете, что раввин Чухновский невиновен, как дитя?
– Да, – неожиданно хриплым голосом сказал Подольский и закашлялся. Он кашлял натужно и, казалось, никогда не остановится. Аркадий подошел и хлопнул Подольского по спине, тот закашлялся еще сильнее и неожиданно успокоился. – Да, – повторил он, – конечно. Это глупость – обвинять Пинхаса Рувимовича. Глупость! И я не понимаю, зачем вы это делаете. Вы же прекрасно знаете, что Генриха убил я!
В наступившей тишине слышно было, как где-то в квартире тикают часы. Чухновский с откровенным изумлением смотрел на Подольского, Аркадий подошел и стал позади него, преградив путь к двери, а Виктор смотрел на Льва Николаевича с любопытством дилетанта, забежавшего в картинную галерею и увидевшего на одном из полотен знакомое с детства изображение.
– Ну, приехали, – произнес Виктор, растягивая слова. – Вам-то это зачем?
– Видите ли, – сказал Подольский. – У меня была причина убить Генриха, и я хотел рассказать об этом вашему сотруднику в ресторане… Не успел, просто не решился… Я закурю, можно?
– Да, пожалуйста, – разрешил Виктор. Подольский вытащил из кармана пачку «Джентли», зажигалку, закурил с третьей попытки.
– Мы с Генрихом никогда не ладили, – глухо сказал Подольский, сделав несколько затяжек. – А после смерти родителей… Он считал, что я в этом виновен, потому что вовремя не установил диагноз. Глупо. Я сделал что мог. Но было поздно. Он не хотел этого понять. Мы перестали встречаться. Он сошелся с этой женщиной… Раскиной. Раввин Чухновский прав в том отношении, что… То есть, Генрих поступал как ученый, но с точки зрения религии… Кощунство, да. Он хотел вытащить из мозга все реинкарнации. Все. Вы знаете, что такое реинкарнации?
– Мы знаем, что такое реинкарнации, – проскрипел Виктор. – Мы даже знаем, что современная наука доказала, что ничего подобного в природе не существует. Всей этой чепухой занимаются институты паранаучных направлений. В Москве их достаточно. С этой публикой мы как-то разбирались, и кто там работает – знаем. Подольский не из таких, а его институт – классического академического направления, никакого отношения к паранаучным изысканиям не имеет и иметь не может. При чем здесь генераторы Уринсона? Подольский на добился бы и рубля финансирования, если бы заявил подобную тему. Не нужно вешать нам на уши лапшу, тем более, что эта информация легко проверяется.
– Черта с два эта информация проверяется! – неожиданно воскликнул Подольский высоким фальцетом. – Как-то в прошлом году… Зима была, февраль. Холод, если вы помните, лютый, госинспекция запретила личному транспорту подниматься в воздух, авиетки падали, как птицы, а птицы дохли на деревьях. В Туле было минус сорок два, такого никто не припомнит…
– Мы о морозе говорим или о Подольском? – прервал Виктор излияния Льва Николаевича.
– А? О Подольском, конечно, о ком же еще? Да, был мороз, и я удивился, когда он приехал ко мне. Я просто не мог себе этого представить и сначала даже не открыл ему дверь.
– Генриху Натановичу? – уточнил Виктор. – Вы же утверждали, что не виделись с ним несколько лет.
– Послушайте, – опять вскипел Подольский. – Мне и так трудно, а вы все время… Я… Мне не нравится ваш метод. Пусть ваш сотрудник сядет за этот стол, у него… у него другой взгляд. Тогда я продолжу.
Виктор собрался было разразиться язвительной тирадой, но встретил взгляд Аркадия и встал.
– Валяйте, – сказал он. – Первый раз слышу, что мой взгляд не нравится клиентам фирмы.
Аркадий обогнул стол и сел в кресло. Точнее, стол обогнуло его тело, и в кресло, теплое после Виктора, село именно тело, без подсказки со стороны мозга. Это было неожиданное, удивительное, необъяснимое ощущение – Аркадию казалось, будто он даже не пытался сдвинуться с места, и часть его сознания продолжала видеть комнату с той точки, где он стоял: окно напротив, Чухновский – вполоборота – у книжных полок, Виктор, выйдя из-за стола, становится так, чтобы быть неподалеку от Подольского, но вне его поля зрения. И в то же время другой частью сознания он понимал, что сидит в кресле, смотрит Подольскому в глаза, и комната, которую он видит с двух точек сразу, будто плывет и раздваивается, но нужно сохранять ясность сознания, и еще – нужно сказать Виктору, чтобы… Что?
Мысль не додумывалась, да и времени не было ее додумывать, потому что Подольский сказал:
– Так вы записываете? Генрих позвонил в дверь, и я сказал через интерком, чтобы он отваливал, говорить нам не о чем. Тогда он произнес такую фразу: «Не кинжалом он действовал, но ядом, и потому – не пойман».
– Что это означает? – спросил Аркадий. Голос прозвучал вне зависимости от его сознания, и на какое-то мгновение Аркадий испугался самого себя, но это ощущение вмиг прошло, и все вернулось на свои места – он владел собой, он был собой, и что же с ним сейчас происходило? Не было времени думать об этом.
– Объясню, – сказал Подольский. – Видите ли, прапрадед – наш общий с Генрихом предок – был польским евреем. Он – Абрамом его звали – погиб при странных обстоятельствах… Дело было в Умани, это городок такой, где… Ну, неважно… Он умер в тысяча восемьсот девяносто третьем, почти два века назад. Как-то утром его обнаружили в собственной кровати заколотым. Комната была заперта изнутри на ключ, тело обнаружил его секретарь, предок наш был богатым человеком, владел двумя фабриками… Секретарь – его звали Яковом – пришел, как всегда, в девять, в доме в это время никого не было, жена Абрама, Фейга, ушла с детьми в сад, а Абрам, вернувшись домой после утренней молитвы, пошел отдохнуть, он ночью поздно работал… Обычно Яков будил хозяина, если тот спал, и они просматривали утреннюю почту…
– Послушайте, – не выдержал Виктор, – что вы нам…
– Виктор, помолчи! – резко сказал Аркадий, сам не ожидая от себя такой вспышки. Он понимал, что Подольскому нужно хотя бы сейчас дать выговориться, его нельзя прерывать, какую бы чушь он ни нес, а потом, прослушивая запись, попробовать отсеять лишнюю информацию. В ресторане Подольский так и не решился заговорить, видимо, гибель Раскиной подействовала на него, как запирающий ключ, а сейчас он начал, по-видимому, издалека или даже вовсе не о том, но ведь он все равно дойдет до сути…
Выпада со стороны Аркадия Виктор не потерпел бы, но Чухновский тоже сделал шаг вперед и выкрикнул:
– Послушайте, как вас там! Не мешайте ему говорить!
Виктор пожал плечами.
– А… – протянул Подольский и провел рукой по лицу. – О чем это… Да, они просматривали почту. А в тот день Абрам не ответил на стук, и дверь оказалась против обыкновения заперта изнутри. Секретарь начал звать Абрама, но тот не отвечал, и это было очень странно… В общем, Яков взломал дверь, не став дожидаться возвращения Фейги с детьми. И обнаружил хозяина в постели с ножом в груди. Э… Так, во всяком случае, сказал секретарь. Но полиция не поверила, знаете ли. Якова арестовали по обвинению в убийстве…
– Почему? – быстро вставил Аркадий.
– Ну… – протянул Подольский. – Его слова о том, что комната была заперта, показались неубедительными. То есть, она действительно была заперта и замок действительно был взломан, но полиция не поверила тому, что нож уже торчал в груди Абрама, когда Яков вошел в спальню. Видите ли, если дверь действительно была заперта, в комнату никто не мог ни войти, ни выйти. Никто и никак. Слишком крепкие стены, слишком высокие окна, запертые, к тому же, изнутри. И дверь… Секретаря сразу заподозрили в том, что он убил, а потом взломал дверь, чтобы отвести от себя подозрения.
Виктор, стоя в нескольких шагах от Подольского, начал опять проявлять признаки нетерпения, и Аркадий понял, что, если Льва Николаевича прервут еще раз, нить будет потеряна, пожалуй, надолго. Он передвинул на середину стола коробочку компьютера, наклонился вперед и, чтобы Виктору было хорошо слышно, сказал:
– Официальный допрос ведет детектив Винокур Аркадий Валентинович, личный номер семнадцать двадцать три.
С этой минуты рассказ Подольского приобретал характер официального протокольного признания, которое могло быть использовано и в суде, Аркадий становился единственным человеком, официально имевшим право задавать вопросы, а Виктор с Чухновским – свидетелями, которым также могло быть в суде предоставлено слово, но только для того, чтобы удостоверить, что допрос проводился без отклонения от стандартной процедуры. Виктор, конечно, взъестся, с ним еще придется выяснять отношения, но сейчас он будет вынужден принять условия игры.
Взгляд Виктора ничего хорошего не сулил. Но и возразить Хрусталев не мог, а потому сложил руки на груди, пожал плечами и отошел в сторону.
Подольский не обратил внимания на игру нервов, продолжавшуюся несколько секунд и закончившуюся временной победой Аркадия. Он продолжал говорить:
– Якова арестовали. У него были, как выяснилось, причины для того, чтобы ненавидеть собственного хозяина. Давняя история… В молодости он любил одну девушку. Они ведь были с Абрамом из одного местечка, и возраст почти одинаковый… Яков хотел на ней жениться, а Абрам девушку отбил. Не потому, что был в нее влюблен, а просто… Чтобы насолить Якову. То ли на спор, то ли… В общем, никто не знает. И никто не знает, что было потом. Как бы то ни было, девушка… э… покончила с собой. И Яков… Ну, это понятно. Через много лет он приехал в Умань, явился к Абраму, сказал, что, мол, кто старое помянет… И все такое… У него было очень сложное положение, жена умерла, детей нет, работу потерял… И Абрам то ли пожалел Якова, то ли действительно чувствовал свою вину перед ним. Он взял Якова к себе секретарем, снял ему комнату неподалеку от своего дома. Понимаете? Полиция решила, что Яков специально ждал случая, и вот…
Подольский развел руками.
– Наверно, – продолжал он, – если бы все это происходило на сто лет раньше, Якова действительно засудили бы. Про отпечатки пальцев, впрочем, и в конце девятнадцатого века не знали, во всяком случае, в Умани. Но судебно-медицинская служба уже кое-что понимала… В общем, врач утверждал, что удар ножом нанесли, когда Абрам был уже мертв. Понимаете? Он умер рано утром от разрыва сердца, как тогда говорили. Обширный инфаркт, как сказали бы потом. А ножом ударили в мертвое тело. И никто, к тому же, не смог доказать, что Яков не взламывал дверь. В общем, в деле были только косвенные улики, но главное – то, что умер Абрам от инфаркта. Вот…