Юрий Игоревич бесцельно бродил по просторной юрте, оглядывая нехитрую обстановку степного жилища. На деревянном низком столе стояли блюда с вареной бараниной, круглые серебряные чаши с недопитым кумысом, два изящных медных светильника, пламени которых не хватало, чтобы осветить все внутреннее пространство шатра.
Вокруг стола были разбросаны круглые обтянутые разноцветным шелком подушки. Тут же валялись чьи-то сапоги из добротной кожи с загнутыми носками, рядом был брошен пояс, украшенный золотыми пластинами, с пристегнутой к нему саблей.
В очаге догорали сосновые поленья.
Подобрав из-под ног тонкое белое покрывало, Юрий Игоревич старательно обтер им свой меч, затем швырнул измазанную кровью накидку в пышущий жаром очаг. Упав на раскаленные уголья, ткань вспыхнула и быстро сгорела.
«Что, нехристи, не ждали гостей? – мрачно усмехнулся Юрий Игоревич, воткнув свой узкий длинный меч в стоящее на столе серебряное блюдо с мясом. – Разбежались кто куда, даже барахлишко свое не прихватив! Здесь явно не рады рязанскому князю. Ох как не рады!»
Князь подозвал толмача и велел ему взять сапоги и пояс с саблей.
– Да еще пошарь тут по сумам и торобам, – сказал князь. – Не с пустыми же руками тебе в Рязань возвращаться. Можешь и невольницу эту себе взять. – Князь небрежно кивнул на ханскую наложницу.
– Эге! Да тут добра всякого навалом! – воскликнул гридничий Супрун, вытряхнув себе под ноги содержимое одного из больших кожаных туесов.
На ковер со звоном высыпались серебряные круглые зеркала с тонкими ручками, серебряные и золотые монеты с дыркой посередине, ожерелья из драгоценных камней, маленькие статуэтки из оникса и белой кости…
– Эй, Шестак! – окликнул Супрун толмача. – Бери что хочешь!
Толмач опустился на колени и стал перебирать ожерелья, браслеты, зеркала и золотые цепи… Его заинтересовали костяные статуэтки, он внимательно разглядывал каждую из них: это были мастерски вырезанные крепостные башни, пешие воины, всадники и даже боевые слоны.
– Слышь, Супрун, – удивленно проговорил Шестак, – это же фигурки для игры в тавлеи. Надо же! Неужто мунгалы знают эту игру?
Тавлеями на Руси называли шахматы.
– Вряд ли мунгалам ведома эта мудреная игра, – отозвался Супрун, копаясь в другой походной суме. – Видишь, фигурки свалены в одну кучу с драгоценностями и деньгами? Эти мунгалы, скорее всего, просто хватают все, что им приглянется в разоренных ими землях, и возят потом с собой повсюду.
Вскоре вернулись княжеские дружинники, притащив на руках истекающего кровью знатного татарина.
Но едва толмач приступил к допросу израненного пленника, как тот потерял сознание и через несколько минут испустил дух.
Юрий Игоревич досадливо чертыхнулся и, убирая меч в ножны, рявкнул на своих гридней:
– Убрать эту падаль! Разыщите мне имовитого мунгала, живого и здорового!
Дружинники вновь бросились на поиски, удалившись из ханского шатра. Двое гридней за ноги выволокли мертвого татарина наружу, оставив его лежать у самого входа в юрту.
Не прошло и часа, как полки Юрия Давыдовича и Олега Игоревича, опустошив лагерь хана Кюлькана, соединились с рязанскими и пронскими полками в разоренном становище хана Бури. Князья собрались в ханской юрте, чтобы решить, куда направить главный удар своих объединенных полков. Кто-то говорил, что вернее всего обрушиться на татарский стан, огни которого виднеются за холмом, примерно в полуверсте от них. Множество татар из опустошенных русичами становищ бежали именно туда. Кто-то настаивал на том, чтобы, вновь разделив силы, одновременно напасть на вражеский стан за холмом и на другой лагерь мунгалов, расположенный в степи у оврага.
Однако Юрий Игоревич, прислушавшись к мнению Апоницы, решил вести полки к татарскому стану, раскинутому близ Черного леса. Апоница хорошо запомнил, что рязанское посольство, подъезжая к ставке Батыя, обогнуло лесную опушку. Апоница был уверен, что стан Батыя лежит где-то в той стороне.
На восточной бледно-голубой окраине неба наливался багрянцем медленный зимний рассвет.
В безветрии и морозной тишине движение конных и пеших русских полков, устремившихся к Черному лесу, разносилось по округе грозным шумом, это бряцали кольчуги, хрустел снег под тяжкой поступью пеших ратников, звякали уздечки на идущих рысью лошадях, тут и там звучали громкие окрики воевод и сотников. Полки на ходу выстраивались подковообразным строем, дабы обрушиться на вражеский стан у лесной опушки сразу с трех сторон.
В рассветной серой мгле из степной дали долетали смутные, но все более явственные звуки, которые не могли не встревожить русских князей. Это был дробный глухой гул надвигающейся несметной вражеской конницы. В этот монотонный гул то и дело вклинивался рев многих тысяч человеческих глоток, переходящий в устрашающее завывание. Казалось, там, за холмами, не конное войско собирается, а мечется в поисках добычи стая неведомых кровожадных чудовищ.
– Туда бы нам следовало полки вести, брат, – сказал рязанскому князю Всеволод Михайлович, кивнув в сторону нарастающего грозного гула. – Где-то там конный полк братьев Ингваревичей должен находиться. Задавят их татары своим множеством!
– Нельзя не потревожить это поганское становище у леса, брат, – отозвался Юрий Игоревич, придержав рвущегося в галоп коня. – Коль повернем полки в степь, нехристи из этого стана нам же в спину ударить могут.
Всеволод Михайлович покивал, сознавая правоту Юрия Игоревича.
Татарский стан у Черного леса русичи захватили так же быстро, как и предыдущие два. Воины Урянх-Кадана, оставшись без своего предводителя, который из лагеря хана Бури бежал прямиком в становище Бату-хана, недолго оказывали сопротивление русским полкам. Несколько сотен татар укрылись в чаще леса, несколько тысяч разбежались по равнине, ища спасения в близлежащих становищах чингизидов.
Бату-хан встретил этот декабрьский рассвет в разгневанном состоянии. Немало злобных и язвительных слов было брошено им в лицо Бури, Кюлькану и Урянх-Кадану, представших перед ним в обличье беглецов, постыдно бежавших от небольшого рязанского войска. С ханом Байдаром, тоже бежавшим от русской конницы, хан Бату не стал даже разговаривать.
– С кем я затеял этот далекий поход?! – в бешенстве кричал Бату, метаясь по своей юрте, как рассерженный лев в клетке. – Меня окружают трусы и негодяи! В первой же стычке с войском русов мои ханы и нойоны мигом растеряли всю свою доблесть! Прибежали ко мне, как побитые собаки!
Родные братья Бату, Берке и Тангут, пытались его успокоить.
– Русы опрокинули лишь наши головные тумены, пользуясь темнотой и внезапностью, – молвил Берке. – Наши основные силы русам все равно не одолеть, поскольку их очень мало. Барсук, даже очень злой, никак не одолеет медведя!
– Конный отряд русов, напавший на стан хана Байдара, уже окружен воинами хана Менгу, – вторил брату Тангут. – Русы храбры, но вместе с тем и безрассудны, коль отважились в столь малом числе напасть на наше огромное войско!
– Повелитель, – вступил в разговор шурин Бату-хана богатырь Хостоврул, – сегодня мы истребим все рязанское воинство, а затем возьмем голыми руками Рязань и другие здешние города.
Бату-хан пожелал своими глазами увидеть, как будет окружено и уничтожено войско дерзких рязанских князей. Он сел на коня и въехал на близлежащий холм, его сопровождали три сотни конных телохранителей-тургаудов во главе с Хостоврулом.
Солнце, взошедшее над кромкой степного горизонта, озарило заснеженную равнину, на которой разворачивалось беспримерное по упорству и ожесточенности сражение. Надвигаясь со стороны Черного леса, русские полки перевалили через невысокую холмистую гряду и столкнулись лоб в лоб с конными сотнями степняков из туменов Берке и Тангута. Здесь же встали заслоном на пути рязанского войска несколько тысяч воинов из туменов Бури, Кюлькана и Урянх-Кадана. Отступать татарам было никак нельзя, ибо на них взирал сам Бату-хан, становище которого находилось за спиной у татар.
Русские полки двигались в своем обычном порядке: пешцы в центре, конные дружины на флангах. Багрово-красные русские стяги медленно, но неуклонно двигались к Батыеву стану, покачиваясь над звенящим сталью клинков, топоров и копий хаосом колышущегося людского месива. Ни в центре, ни на флангах татарам при всей их многочисленности не удавалось остановить русичей. Там, где остервенелое упорство татар сталкивалось со свирепым напором рязанцев, на истоптанном окровавленном снегу громоздились груды изрубленных тел вперемешку с убитыми лошадьми.
На глазах у Бату-хана гибли сотники и предводители тысяч, во множестве падали на снег простые воины из тюркских и монгольских племен. Творилось что-то невообразимое! Рязанцы, будучи в подавляющем меньшинстве, с храбрым упорством теснили и обращали вспять многотысячную татарскую орду. Когда до Батыева стана оставалось не более сотни шагов, то произошло и вовсе неслыханное – конный отряд русов, окруженный воинами хана Менгу, вырвался из окружения и ударил в спину скопищу степняков, медленно отступающему под натиском рязанских полков.
Впереди на вороном длинногривом жеребце мчался могучий русский князь в позолоченном шлеме, с позолоченным солнцем на щите. Разбегающиеся мунгалы так и падали один за другим от его сверкающего меча. Столь же неудержимы и беспощадны были дружинники с красными щитами на рыжих и гнедых лошадях, широким веером мчавшиеся следом за своим отважным князем.
Невидимая чаша весов в этот миг склонилась на сторону рязанцев.
Русские полки ворвались в Батыев стан. Сражение распалось на множество мелких яростных стычек и сшибок, которые происходили среди шатров и повозок, среди разбегающихся верблюдов и лошадей.
Когда к Бату-хану подлетел на взмыленном коне его брат Тангут с призывом отъехать подальше от становища, превратившегося в поле битвы, то Бату в гневе огрел Тангута плетью.
– Ты, может, предложишь мне и вовсе повернуть коней отсюда обратно в Монголию! – заорал Бату, кривя в бешенстве рот. – Убирайся, собачий помет! И передай от меня ханам и нойонам, что если урусы убьют хотя бы одну из моих жен, то того, на кого из них укажет мой перст, сварят в котле живьем! Они что там, совсем обезумели от страха? Мой дед Чингис-хан покраснел бы от стыда, глядя на все это!
Тангут, зажимая ладонью кровоточащий рубец на щеке, повернул коня и умчался прочь.
* * *
Для монголов стало делом чести не допустить русичей к Батыеву шатру и к шатрам его жен. Лучшие воины из туменов Менгу, Берке, Тангута и Гуюк-хана встали плотной стеной на пути у рязанцев, так и не пропустив их к центру Батыева становища.
Старший шаман Судуй усердно изгибался, приплясывал и завывал, призывая гнев злых духов – мангусов на головы дерзких урусов. Это происходило на том же холме, где находился Бату-хан со своей свитой и тургаудами. Судуй был уже стар, но еще полон сил. Он мог сутками не слезать с коня, мог подолгу обходиться без воды и пищи. Из всех шаманов в войске Бату-хана лишь старик Судуй обладал истинной магией далеких предков, совершая иногда настоящие чудеса.
Так было и на этот раз.
– Ежели мои нойоны и багатуры не в силах одолеть горсть русов, так пусть злые духи и их отец Элье придут ко мне на помощь! – в сердцах воскликнул Бату-хан, истомленный долгим ожиданием победного перелома в пользу монголов в этом упорнейшем сражении.
Завывания и долгая колдовская пляска шамана Судуя окончились тем, что с востока поднялся ветер, нагнавший снежные вихри. Порывы ветра дули русичам прямо в лицо, поднимая в воздух и закручивая у них над головой множество колючих снежинок.
В душе Юрия Игоревича словно что-то надломилось, когда ему сообщили, что в сече пали муромский князь и двое из пронских князей. До Батыева шатра было уже совсем недалеко, но воинственный пыл ратников вдруг иссяк, когда упали на снег багряные стяги муромского и пронского полков.
К рязанскому князю подбежал Олег Игоревич, щит которого был утыкан десятком татарских стрел.
– Дрянь дело, брат! – крикнул он. – Пора уносить ноги! Мунгалы валом валят со всех сторон, не одолеть нам их! Ратники наши изнемогли совсем!
– Где Роман Ингваревич? – обернулся к брату Юрий Игоревич.
– Не ведаю, брат, – пожал плечами Олег Игоревич. – Да и что тут разберешь в эдакой сумятице!
Неожиданно от старшего из братьев Ингваревичей прискакал гонец.
Роман Ингваревич настаивал на немедленном отходе к Черному лесу.
– Коль промедлим, то все до одного здесь поляжем! – молвил Роман Ингваревич устами своего гонца.
– Так и быть, – устало вздохнул Юрий Игоревич, – поворачиваем полки к Черному лесу.
Загудели русские трубы, возвещая о сборе ратников у знамен и отходе полков к родным рубежам.
В вихрях усиливающейся пурги поредевшая рязанская рать устремилась к чернеющему на косогоре дремучему бору. Отступать приходилось, то и дело отражая наскоки конных татар, которые упорно стремились окружить рязанцев и уничтожить их всех до одного. Несколько раз мунгалы замыкали русичей в плотное кольцо, но всякий раз князь в позолоченном шлеме на вороном коне во главе своих неустрашимых гридней сминал татар, как сухую траву, пробивая путь к спасительному лесу для остатков рязанского воинства. Этим бесстрашным воителем был Роман Ингваревич, о котором летописец упомянул так: «Зело доблестен и смел был в сечах сей князь, за что страшились его дядья и братья и при дележе столов княжеских не смели обделить его даже в малом. С младых лет Роман Ингваревич опирался на дружину свою, многие сыновья боярские почитали за честь служить ему. В собраниях княжеских голос Романа Ингваревича звучал наравне со старшими князьями из рода Ольговичей; и сколь доблестен был в сечах сей князь, столь и честен он был в делах своих…»
Сгустившиеся вечерние сумерки и усилившаяся метель помогли измотанной рязанской рати прорваться сквозь татарские заслоны к Черному лесу и затеряться в его спасительных дебрях.
Глава восемнадцатая
Князь Георгий
Ростовский летописец оставил в своем труде такой отзыв о владимиро-суздальском князе Георгии, сыне Всеволода Большое Гнездо:
«Сколь вспыльчив был сей князь, столь и неуступчив в гневе, – написал летописец. – От отца своего унаследовал князь Георгий могущество власти и безмерное честолюбие, не было ему равных на Руси, а посему все соседние князья его страшились, а братья и племянники не смели ни в чем выступать против его воли…»
В начале зимы во Владимир-Залесский прибыло посольство из Германии.
С германским императором Фридрихом князь Георгий состоял в давней дружеской переписке. С некоторых пор германская знать стала выбирать себе жен из здешних княжон, предлагая взамен своих невест для русских княжичей. Вот и на этот раз немецкие послы помимо письма и подарков от германского императора привезли во Владимир двух знатных девиц, дочь и племянницу саксонского герцога Альбрехта.
Несколько лет назад племянник Альбрехта Вигунд взял в жены красавицу Варвару, родную племянницу князя Георгия. Родня Вигунда, очарованная внешней прелестью Варвары, возгорелась желанием отдать в жены брату Варвары Ярополку родную сестру Вигунда – Уту. Заодно предприимчивая супруга герцога Малфрида решила выгодно пристроить и свою дочь, засидевшуюся в невестах, прознав, что у князя Георгия есть брат-вдовец.
Чтобы смотрины прошли успешно и обе саксонские невесты обрели русских мужей из самого влиятельного княжеского рода на Руси, среди немецких послов находилась баронесса Мальдегарда, сестра герцогини Малфриды и мать Уты. Мальдегарде предстояло проявить напористость и учтивость там, где следовало это сделать для успеха этого дела. На ее же ответственности лежало то, чтобы обе саксонские невесты были представлены их вероятным женихам в более выгодном свете.