– У меня красивые ноги.
– Я балдею от женских ног.
– Посмотри, что там выше.
У нее были толстые дряблые ноги, очень белые, в узлах красных вздувшихся вен. Марта рассказала мне о себе. Она была шлюхой. Работала в барах. Ее главным источником дохода был владелец большого универмага.
– Он дает мне денег. Я прихожу к нему в магазин и беру все, что хочу. Продавцы до меня не докапываются. Им было сказано меня не трогать. Он не хочет, чтобы его жена знала, что я трахаюсь лучше.
Марта встала, включила радио. Громко.
– Я хорошо танцую, – сказала она. – Смотри!
Она закружилась в своем зеленом халате, напоминавшем палатку. Задрыгала ногами. Она меня не возбуждала. Очень скоро она задрала юбку до пояса и принялась вертеть задницей у меня перед носом. На ней были розовые трусы с большой дыркой на правой ягодице. Потом она сбросила халат и осталась в одних трусах. Вскоре трусы тоже валялись на полу рядом с халатом, а сама Марта вихляла бедрами с претензией на эротический танец. Треугольник черных волос на ее интересном месте был почти полностью скрыт нависающим трясущимся животом.
Ее лицо заблестело от пота, тушь потекла. Марта присела на краешек кровати и как-то странно прищурилась. Она набросилась на меня прежде, чем я успел сообразить, что происходит. Ее губы прижались к моим. Ее дыхание пахло слюной, луком, винным перегаром и (как мне представлялось) спермой четырехсот мужиков. Она запихнула язык мне в рот. Он был скользким и мокрым. Я задохнулся и оттолкнул Марту. Она упала на колени, расстегнула молнию у меня на штанах, и уже в следующий миг мой вялый обмякший дружок был у нее во рту. Она сосала, как одержимая. Ее короткие мышиного цвета волосы были подвязаны желтой лентой. Ее щеки и шея были усыпаны прыщами и большими коричневыми родинками.
Мой член оживился и встал. Она застонала, укусила меня. Я закричал, схватил ее за волосы, оторвал от себя. Я стоял посреди комнаты, раненый и перепуганный до смерти. По радио передавали симфонию Малера. Я не успел сдвинуться с места – она снова бухнулась на колени и присосалась ко мне. Она немилосердно сжимала мне яйца двумя руками. Ее голова дергалась, прыгала вверх-вниз. Дернув меня за яйца и едва не прокусив мне член, она заставила меня лечь на пол. Сосущие звуки наполнили комнату, в динамике радио гремел Малер. У меня было чувство, что меня пожирает свирепый безжалостный зверь. Член встал, весь в слюне и крови. Увидев это, Марта как будто взбесилась. У меня было чувство, что меня пожирают заживо.
«Если я сейчас кончу, – в отчаянии думал я, – то никогда себе этого не прощу».
Я приподнялся, схватил ее за волосы и попытался оторвать от себя, но она снова сжала мне яйца. Ее зубы вонзились в мой член, как будто она собиралась его откусить. Я закричал, отпустил ее волосы, упал на спину. Ее голова беспощадно прыгала вверх-вниз. Я подумал, что нас, наверное, слышит весь дом – как она мне отсасывает.
– НЕТ! – закричал я.
Она настойчиво продолжала. С какой-то нечеловеческой яростью. Я уже понял, что сейчас кончу. По всем ощущениям это было похоже на то, как будто кто-то высасывал внутренности у пойманной в ловушку змеи. Ярость Марты граничила с безумием. Она проглотила мою сперму – буквально всосала ее в себя.
И все равно продолжала меня терзать.
– Марта! Хватит! Уже все!
Но она и не думала прекращать. Она словно превратилась в огромный, ненасытный, всепоглощающий рот. Она все сосала, сосала, сосала.
– НЕТ! – закричал я опять…
На этот раз она выпила мою сперму, как ванильный коктейль, через соломинку. Я лежал совершенно без сил. Она поднялась, начала одеваться. При этом она напевала:
Я кое-как поднялся, держась за растерзанную промежность. Нашел бумажник, достал пятерку, отдал ее Марте. Она взяла деньги, спрятала их между сисек, потом игриво схватила меня за яйца, легонечко сжала, отпустила и вышла за дверь, пританцовывая на ходу.
Глава 17
Я проработал в том месте достаточно долго, чтобы скопить на билет на автобус в какой-нибудь другой город плюс чуток долларов на первое время, пока не устроюсь куда-то еще. Я уволился с прежней работы, развернул карту США, посмотрел на нее и решил, что Нью-Йорк – это как раз то, что надо.
В автобус я взял пять пинт виски. Когда кто-то садился рядом и заводил разговор, я открывал чемодан, доставал бутылку и делал неслабый глоток. Так я доехал до места.
Автовокзал в Нью-Йорке находился поблизости от Таймс-сквер. Я вышел на улицу со своим чемоданом. Был уже вечер. Люди валили толпами из метро. Как насекомые, безликие, сумасшедшие, они надвигались на меня – теснились вокруг, толкали меня и друг друга – с каким-то маниакальным упорством. Они были повсюду, они издавали кошмарные звуки.
Я встал под козырьком подъезда какого-то дома и прикончил последнюю пинту.
Потом пошел дальше, пробираясь сквозь плотную толпу, и в конечном итоге нашел объявление о сдаче комнат на Третьей авеню. Я позвонил, мне открыла хозяйка. Пожилая еврейка.
– Мне нужна комната, – сказал я.
– Прежде всего тебе нужен приличный костюм, мальчик мой.
– Денег нет на костюм.
– Это очень хороший костюм, и практически задаром. У моего мужа свое ателье. Это тут рядом, через дорогу. Пойдем, я тебе покажу.
Я заплатил за комнату, отнес наверх чемодан. Потом мы с хозяйкой пошли в ателье через дорогу.
– Герман, покажи мальчику костюм.
– Да, костюм замечательный. – Герман достал костюм.
Темно-синий, немного поношенный.
– По-моему, он для меня маловат.
– Нет, нет. В самый раз. – Герман подошел ко мне. – Вот, померяй пиджак. – Он помог мне надеть пиджак. – Видишь? Отлично сидит… и как раз по размеру. Померяешь брюки? – Он приложил брюки мне к талии.
– Да вроде нормальные брюки.
– Десять долларов.
– У меня нет столько денег.
– Семь долларов.
Я отдал Герману семь долларов, забрал костюм и отнес к себе в комнату. Потом вышел купить вина. Вернулся к себе, запер дверь на замок, разделся и приготовился спать в настоящей, нормальной постели – впервые за несколько дней.
Я забрался в кровать, откупорил бутылку вина, взбил подушку, подложил ее под спину, сделал глубокий вдох. Долго сидел в темноте, глядя в окно. В первый раз за пять дней я остался один. Я – человек, для которого уединение жизненно необходимо. Я не могу без него, как другие не могут без воды и пищи. Каждый день без одиночества отнимает у меня силу. Я не гордился своим одиночеством, но я был от него зависим. Темнота в комнате была для меня как свет солнца. Я отпил вина.
Внезапно комната наполнилась светом. Раздался скрежет и рев. Рельсы надземки проходили вровень с моим окном. Поезд остановился. Я смотрел на лица людей в электричке, а люди смотрели на меня. Простояв с полминуты, поезд поехал дальше. Снова стало темно. А потом яркий свет вновь залил комнату. Я опять смотрел на лица людей. Это было подобно видению ада, повторявшемуся вновь и вновь. И с каждым новым поездом, проходившим мимо, лица людей становились все более жестокими, уродливыми и безумными. Я пил вино.
Так продолжалось весь вечер: темнота, потом – свет; свет – потом темнота. Я прикончил бутылку и вышел взять еще. Вернулся, разделся, снова забрался в постель. Прибытие и отправление лиц за окном продолжались. У меня было такое чувство, словно мне является адское видение. Меня посещали сотни и сотни бесов, которых не терпит даже сам Дьявол. Я пил вино.
Потом встал и вынул из шкафа свой новый костюм. Надел пиджак. Он был слегка маловат. Сидел впритык. Вроде бы, когда я мерил его в ателье, он был побольше. Вдруг раздался звук рвущейся ткани. Пиджак разошелся по шву на спине. Я снял с себя то, что когда-то было пиджаком. Но у меня еще оставались брюки. Я их надел. Вместо молнии на ширинке были пуговицы. Пока я пытался их застегнуть, штаны разошлись на заднице. Я потрогал себя сзади и нащупал трусы.
Глава 18
Дней пять я не делал вообще ничего, просто бродил по городу. Потом два дня пил. Потом переехал в другую съемную комнату в Гринвич-Виллидж. В колонке Уолтера Уинчелла я прочитал, что О’Генри написал все свои вещи за столиком в одном знаменитом писательском баре. Я разыскал этот бар и вошел туда – в поисках чего?
Был полдень. Я оказался единственным посетителем, несмотря на колонку Уинчелла. Я был один на один с большим зеркалом, барной стойкой и барменом.
– Прошу прощения, сэр, мы не можем вас обслужить.
Я так обалдел, что не смог даже слова сказать. Я ждал объяснений.
– Вы пьяны.
Может быть, у меня было похмелье, но я не пил уже двенадцать часов. Пробормотав что-то невразумительное об О’Генри, я вышел на улицу.
Глава 19
Магазин казался пустым и заброшенным. В витрине висела табличка: «Приглашаем на работу». Я вошел. Дяденька с тонкими усиками встретил меня улыбкой.
– Садитесь.
Он дал мне ручку и бланк анкеты. Я принялся ее заполнять.
– Высшее образование?
– Незаконченное.
– Мы занимаемся рекламой.
– Э?
– Вам это не интересно?
– Ну, понимаете, я живописец. Художник. У меня кончились деньги. Мои работы не продаются.
– Да, такое бывает.
– И они мне не нравятся.
– Не отчаивайтесь. Может быть, вы еще станете знаменитым после смерти.
Он объяснил, что работать надо было по ночам и что все с этого начинают, но есть хорошие перспективы карьерного роста.
Я ответил, что мне нравится работать по ночам. Он сказал, что начать можно с подземки.
Глава 20
Меня ждали два пожилых дядьки. Мы встретились в метрошном депо. Мне выдали целую стопку картонных плакатов и какой-то металлический инструмент, похожий на консервный нож. Мы зашли в один из вагонов.
– Смотри и делай, как я, – сказал один из дедков.
Он встал ногами на пыльное сиденье и принялся отдирать старые рекламные плакаты, поддевая их консервным ножом. «Теперь понятно, – подумал я, – откуда берутся все эти плакаты. Их вешают люди».
Каждый картонный плакат крепился на двух металлических полосках, которые надо было снять, чтобы повесить новую рекламу. Полоски были тугими, как самые плотные пружины, и согнутыми по контуру стены.
Мне дали попробовать снять плакат. Металлические полоски сопротивлялись моим усилиям. Категорически не желали сдвигаться. Я порезал пальцы об острые края. У меня пошла кровь. Сперва нужно было снять старый плакат, потом – закрепить новый. На каждый плакат уходило по целой вечности. Это был бесконечный процесс.
– Сейчас прямо поветрие в Нью-Йорке, у всех мандавошки, – сказал один из дедков.
– Правда?
– Ага. Ты ведь недавно в Нью-Йорке?
– Ага.
– И ты, то есть, не знаешь, что тут у всех мандавошки?
– Не знаю.
– Так вот. Вчера до меня домогалась одна красотка. Хотела, чтобы я ей заправил. А я сказал: «Нет, малышка, никакого разврату».
– Правда?
– Ага. Я сказал ей, что я ее трахну, если она даст мне пятерку.
– И что, она дала пятерку?
– Нет. Предложила мне банку грибного супа.
Мы добрались до конца вагона. Дедки вышли наружу и направились к другому вагону, стоявшему ярдах в пятидесяти от первого. Под нами чернела какая-то яма глубиной футов в сорок, а идти приходилось по шпалам. Причем можно было бы запросто проскользнуть между этими шпалами и рухнуть вниз.
Я выбрался из вагона и пошел, осторожно ступая по шпалам. В одной руке – консервный нож, в другой – стопка плакатов. По соседним путям прошел поезд с пассажирами. Его огни осветили дорогу.
Поезд проехал. Я оказался в сплошной темноте. Не видел ни шпал, ни промежутков. Я замер на месте.
Дедульки кричали мне из вагона:
– Иди быстрее! Чего ты встал?! У нас много работы!
– Подождите! Я вообще ничего не вижу!
– Мы не можем торчать тут всю ночь!
Глаза потихонечку привыкали к темноте. Я осторожно пошел вперед, медленно переставляя ноги со шпалы на шпалу. Забрался в вагон, сложил плакатики на пол и сел. Ноги были как ватные.
– Что случилось?
– Не знаю.
– Что с тобой?
– Здесь же запросто можно убиться.
– До сих пор никто никуда не упал.
– У меня ощущение, что я буду первым.
– Это все в голове.
– Я знаю. Как мне отсюда выйти?
– Там есть лестница. Только смотри, осторожнее.
Берегись поездов. А то идти надо через пути.
– Ага.
– И не наступи на третий рельс.
– А это что?
– Это рельс под напряжением. Он золотой. То есть по цвету как золото. Ну, ты увидишь.
Я пошел к лестнице. Дедки наблюдали за мной из вагона. Да, там был золотой рельс. Я переступил через него, подняв ногу повыше.
По лестнице я спустился бегом. Наполовину бежал, наполовину падал. Прямо у выхода, через дорогу, был бар.
Глава 21
Смена на фабрике собачьего корма продолжалась с 16.30 до часа ночи.
Мне выдали грязный белый передник и плотные матерчатые перчатки. Дырявые и прожженные в нескольких местах, так что пальцы выглядывали наружу. Инструкции я получил от беззубого эльфа с бельмом на глазу; бельмо было бело-зеленым в паутинке синих прожилок.
Он проработал на этой фабрике девятнадцать лет.
Я прошел на рабочее место. Раздался свисток, и конвейер пришел в движение. По ленте поползли собачьи галеты. Специальный аппарат выпечатывал из теста ровные кружочки, которые потом ссыпались на тяжеленные металлические противни с высокими железными краями.
Я взял противень и поставил его в печь у себя за спиной. Когда я обернулся, меня уже ждал следующий противень. Замедлить их поступление было никак не возможно. Они останавливались только тогда, когда происходил какой-нибудь сбой в механизме. Это случалось нечасто. А когда все же случалось, эльф по-быстрому устранял неполадку.
Пламя в печи поднималось на высоту футов в пятнадцать. По конструкции печь походила на чертово колесо. В каждой духовке помешалось по двенадцать противней. Когда человек при печи (то есть я) заполнял всю духовку, он нажимал на рычаг, который включал механизм, крутящий колесо: заполненный духовой шкаф перемещался на один уровень вниз, а сверху прибывала следующая пустая духовка.
Противни были тяжелыми. Подняв хотя бы один, уже можно было изрядно выбиться из сил. И лучше не думать о том, что тебе надо тягать эти дуры восемь часов кряду, несколько сотен противней в смену, потому что тогда лучше сразу убиться. Зеленые собачьи галеты, красные собачьи галеты, желтые, коричневые, фиолетовые, синие, со специальным комплексом витаминов, вегетарианские.
От такой работы люди устают. У них наступает упадок сил, предельное утомление, когда у тебя едет крыша, и ты выдаешь совершенно безумные, гениальные вещи. У меня тоже сорвало чердак. Я ругался, разговаривал сам с собой, травил анекдоты, пел песни. Ад кипел смехом. Даже эльф смеялся надо мной.
Я продержался там пару недель. Каждый раз приходил на работу пьяный. Но всем было плевать. Это была такая работа, на которую никто не хотел идти. После часа у печи я становился трезвым как стеклышко. Руки были сплошной ожог. Каждую ночь, возвращаясь домой, к себе в комнату, я садился и протыкал волдыри иголкой, которую стерилизовал, обжигая спичками.
Как-то раз я пришел в цех пьянее обычного. И наотрез отказался работать.
– Все, с меня хватит, – объявил я.
У эльфа случилась психологическая травма.
– Как же мы тут без тебя, Чинаски?
– Ну…
– Доработай хотя бы эту смену!
Я обхватил его голову борцовским захватом и сжал. Его уши побагровели.
– Ах ты, мелкая сволочь, – сказал я. А потом отпустил его.
Глава 22
В Филадельфии я сразу снял комнату и заплатил за неделю вперед. Ближайшему бару было лет пятьдесят, не меньше. Там пахло полувековой мочой, дерьмом и блевотиной, проникавшими в помещение сквозь доски пола из съемных комнат внизу.
Было полпятого вечера. На пятачке в центре бара дрались два мужика.
Парень, сидевший справа от меня, сказал, что его зовут Дэнни. Того, кто был слева, звали Джим.
Дэнни держал во рту зажженную сигарету. В воздухе просвистела пустая пивная бутылка. Пролетела, чуть не задев Дэнни по носу. Он даже не шелохнулся, не стал смотреть по сторонам. Просто стряхнул пепел в пепельницу.