«Не обо мне печется мой муж, не о моих детях, а о своей бесстыдной потаскухе! – мысленно терзалась Агафья Всеволодовна, не находя себе места от обиды и ревности. – За что наказал меня Господь таким позором? Разве ж я была неверна своему мужу? Разве я лгала ему? В чем я провинилась, Господи?!»
Обильные слезы хлынули из глаз Агафьи Всеволодовны, сердце ее было готово разорваться от боли и отчаяния. Не владея собой, Агафья Всеволодовна срывала с себя золотые и жемчужные украшения, швыряя их на пол. Все эти украшения были подарены ей Георгием Всеволодовичем в пору их безмятежных отношений. Если любовь мужа к ней иссякла, то и Агафья Всеволодовна более не обязана дорожить этими золотыми побрякушками.
Упав на мягкую широкую постель, Агафья Всеволодовна уткнулась лицом в подушку, дабы не привлекать внимание служанок своими рыданиями.
После полуночи великокняжеский дворец погрузился в сонную глубокую тишину. Покой и дремотная тишь расползлись по заснеженным улицам Владимира, по площадям и ремесленным кварталам. Погасли огни в окнах бревенчатых высоких теремов, в узких, как бойницы, оконных проемах каменных монастырских подворий. Огромный город, вытянувшийся по гребню длинной возвышенности в междуречье Клязьмы и ее мелководного притока Лыбеди, затих в сонной холодной мгле ветреной зимней ночи.
Георгий Всеволодович появился в опочивальне уже далеко за полночь. Он вошел в полутемный покой, стараясь не скрипнуть дверью, полагая, что супруга его крепко спит. Увидев Агафью, сидящую на кровати в длинном парчовом платье, Георгий Всеволодович сделал удивленное лицо.
– Почто ты не почиваешь, моя дорогая? – спросил он, подойдя к Агафье и легонько коснувшись губами ее горячей щеки.
– Полно лицемерить, муженек, – с горькой усмешкой обронила Агафья. – Та, которая и впрямь тебе дорога, нынче днем уехала из Владимира. Эта паскудница небось все барахлишко свое прихватила, все твои подарки. Всех служанок с собой забрала. Что и говорить, сокол мой ясный, проявил ты заботу о моей двоюродной сестре-стерве. Аж полторы сотни дружинников выделил ей в охрану!
Подавив раздраженный вздох, Георгий Всеволодович устало сел на стул и стащил с ног сафьяновые сапоги.
– Ничего ты не знаешь, милая, и сердишься понапрасну, – сказал он. – Дружину я выделил не Анне Глебовне, а ее сыну Ярополку, коему предстоит оборонять от татар Переяславль-Залесский. Анну Глебовну я спровадил из Владимира, дабы в мое отсутствие вы с ней глаза друг дружке не выцарапали.
– Почто ты надумал отправить в Переяславль Ярополка? – недовольно обратилась к мужу Агафья, сидя на краю кровати и нервными движениями расплетая свою длинную русую косу. – Нет бы отправить туда Всеволода или Мстислава. Неужто племянник тебе дороже родных сыновей, муженек?
– Нельзя мне уводить своих сыновей из Владимира, как народ на это посмотрит! – рассердился Георгий Всеволодович. – Люди уповают не на прочность городских стен, а на доблесть своих князей. У меня у самого на душе тошно из-за того, что мне надлежит покинуть столицу перед лицом врага, но иного выхода нет. Не собрав сильную рать, Батыеву орду нам не одолеть.
– Так ты полагаешь, свет мой, что град Владимир устоит под натиском мунгалов? – тихо и обеспокоенно спросила Агафья. – Ты уверен, что татарам не преодолеть валы и стены Владимира?
– Коль не был бы я уверен в этом, то забрал бы тебя и детей наших с собой в Ростов, – без колебаний ответил Георгий Всеволодович, подсев к Агафье и обняв ее за плечи. – Полно кручиниться, милая. Рать во Владимире я оставляю немалую, стены и башни здешние в исправности. Воевода Петр Ослядюкович в ратном деле опытен, да и сыновья мои тоже не лыком шиты. И месяца не пройдет, как я с братьями и племянниками своими нагряну ко граду Владимиру и разобью Батыя в пух и прах!
– Скоро ли подойдет с Поднепровья Ярослав с полками? – опять спросила Агафья, прижимаясь к супругу. – Томит меня какая-то тяжелая печаль, сокол мой. Недобрые предчувствия меня одолевают.
Дабы развеять страхи супруги, Георгий Всеволодович завел речь о том, как усердно потрудились суздальские Мономашичи, начиная с Юрия Долгорукого и до Всеволода Большое Гнездо, неустанно расширяя и укрепляя свой стольный град Владимир. Со времен основания этого града Владимиром Мономахом и до сей поры еще ни разу стены Владимира не были взяты неприятелем. Внес свою лепту в укрепление столицы и Георгий Всеволодович, перестроив стену и ворота детинца, центральной цитадели Владимира.
Немного успокоившись, Агафья повела супруга в покои младших детей. Георгий Всеволодович хотел попрощаться с ними именно сейчас, поскольку будить Дмитрия и Феодору ранним утром ему не хотелось. Сонная Феодора молча обняла отца, не вставая с постели, после чего она опять укрылась одеялом и закрыла глаза. Феодора слышала от матери и служанок о татарах, которые продвигаются к Владимиру, сжигая села и города на своем пути, однако десятилетняя княжна была уверена, что скоро злобные татары обязательно будут разбиты ее грозным отцом и его братьями. Ведь побеждали же они в недалеком прошлом и половцев, и мордву, и волжских булгар…
Семилетний Дмитрий не спал, ожидая отца. Он знал, что отец ни за что не уедет, не попрощавшись с ним. Дмитрий тоже был наслышан о татарах от сестры и старших братьев. Несмотря на свой совсем юный возраст, Дмитрий уже многое понимал в военных делах. Знал он и названия многих кочевых племен, в разные времена приходивших с набегами на Русь. О татарах юный Дмитрий услышал впервые, поэтому он спросил у отца, доводилось ли ему видеть татар воочию.
– Какие они с виду, эти татары? – допытывался Дмитрий у отца. – В чем секрет их непобедимости?
Георгий Всеволодович взъерошил золотистые кудри на голове своего младшего сына, ответив ему, что татар он пока еще не видел, но скоро обязательно встретится с ними в сече и положит конец их бесчинствам. «Татары – такие же степняки, как и половцы, сынок, а половцев русские князья много раз побеждали, значит, одолеем мы и татар», – сделал ободряющее пояснение любознательному Дмитрию Георгий Всеволодович.
Уложив спать Дмитрия, Георгий Всеволодович вознамерился было прилечь и сам, чтобы вздремнуть хотя бы часа три перед дальней дорогой. Однако его разыскал взволнованный Святослав с известием, что огнищанин Сулирад отыскал среди беженцев девицу-иудейку, которая не только встречалась в Москве с княжичем Владимиром, но и вместе с ним предприняла попытку ночью вырваться из осажденной татарами Москвы.
– Этой иудейке каким-то образом удалось проскочить сквозь татарские дозоры и лесными дорогами добраться до Владимира, – молвил Святослав. – Я велел Сулираду привести эту девицу сюда во дворец.
– Где она? – встрепенулся Георгий Всеволодович, схватив брата за локоть. – Живо приведи ко мне эту иудейку!
Девица, представшая пред князем Георгием, сразу же поразила его своей не славянской красотой. Она была невысока ростом и прекрасно сложена. Облаченная в длинные одежды явно с чужого плеча, эта юная иудейка тем не менее выглядела довольно грациозно и привлекательно благодаря своей тонкой талии, пышным бедрам и довольно крупной груди. У нее были большие темно-карие глаза миндалевидного разреза с чистыми блестящими белками, на фоне которых ее длинные изогнутые ресницы казались еще темнее. Черные волосы иудейки вились длинными спиралевидными кудрями, ниспадая ей на плечи в полнейшем беспорядке. Ее уста, сочные и пухлые, потрескались от ледяного ветра, обмороженные щеки покрылись розоватыми струпьями из слезающей кожи. Звали иудейку Саломеей.
Георгий Всеволодович проявил участие к Саломее. Он приказал Сулираду принести барсучьего жира и смазать им обмороженные губы и щеки иудейки. Усадив Саломею на скамью возле теплой печи, Георгий Всеволодович сел рядом с нею. Сначала он расспросил молодую иудейку о том, откуда она родом, кто ее родители и где они сейчас. Выяснилось, что предки Саломеи долгое время проживали в Волжской Булгарии, занимаясь торговлей и ростовщичеством. Два года тому назад на Волжскую Булгарию обрушились бесчисленным потоком свирепые мунгалы, разорившие все тамошние города. Немало булгар и иудеев тогда бежало на Русь, расселившись в Муроме, Рязани и близ Новгорода Низовского. В ту пору поселилась около Рязани и Саломея вместе с родителями и старшим братом. Саломее повезло, в нее влюбился рязанский боярин Бронислав Дернович и взял ее в жены. Из маленького городка Ольгова Саломея перебралась в многолюдную Рязань, обретя достаток и знатность благодаря своему супругу.
Однако счастье Саломеи было недолгим. Всего через три месяца после ее свадьбы с боярином Брониславом к Рязанскому княжеству из степей подступила Батыева орда. Князья рязанские вышли скопом против татар в открытое поле, но силы оказались слишком не равны. Разбив рязанское войско, татары взяли приступом Рязань и все окрестные города на реке Оке и ее притоках. Боярин Бронислав хоть и успел уехать вместе с Саломеей из Рязани в городок Ожск, однако мунгалы настигли их и там. Покуда Батый с основными своими силами штурмовал Рязань, его братья в это время устремились дальше по льду Оки к Ростиславлю и Коломне. По пути стремительные конные отряды Батыевых братьев взяли Перевитск, Ожск и Переяславец. Бронислав был зарублен мунгалами в сече, а Саломея угодила в татарскую неволю.
О том, как она мыкалась в рабстве у хана Кюлькана, Батыева дяди, Саломея рассказывать не стала. Она сразу перешла к тому, как хан Кюлькан был убит в битве под Коломной и множество русских пленников из его стана разбежались кто куда. Большая часть бывших пленников укрылась в Коломне, многие рассеялись по дальним деревням и лесным урочищам, кто-то устремился ко граду Москве вместе с отступающими суздальскими полками. Среди этих последних оказалась и Саломея.
В Москве Саломею случайно увидел тамошний юный князь Владимир Георгиевич, который поселил ее в своем тереме, дав ей новую одежду и все необходимое. Саломея не стала скрывать от Георгия Всеволодовича, что она делила ложе с князем Владимиром. После всех перенесенных страхов и унижений Саломея была рада тому, что наконец-то обрела в лице князя Владимира сильного покровителя. И опять покой и счастье Саломеи нарушили татары, подступившие к Москве вскоре после захвата ими Ростиславля и Коломны.
– После двухдневного штурма татары разрушили городскую стену в нескольких местах и спалили огнем две башни, – молвила Саломея, завершая свое долгое повествование. – Понимая, что Москва неминуемо падет при следующем приступе нехристей, воевода Филипп Нянко настоял на том, чтобы князь Владимир с несколькими гриднями ночью вышли из города и укрылись в лесу за речкой Неглинкой. Отправляясь на эту ночную вылазку, князь Владимир и меня взял с собой. Едва мы перешли по льду Неглинку и углубились в березняк, как наткнулись на татарский дозор. Мунгалов было всего пятеро, поэтому гридни князя Владимира смогли их быстро перебить. За березняком оказался татарский стан, нам пришлось обходить его стороной, чтобы выйти к густому сосновому бору. – Саломея тяжело вздохнула. – Мы шли цепочкой по глубоким сугробам, захваченных у татарских дозорных лошадей Владимир и его гридни вели в поводу. Неожиданно из-за деревьев посыпались стрелы. На небе была луна, поэтому ночь выдалась светлая. Трое гридней были убиты сразу наповал. Еще трое дружинников и с ними князь Владимир схватились за мечи, когда на них выскочили из засады мунгалы. Нехристей было не меньше дюжины. Мне князь Владимир велел садиться на коня и скакать обратно к реке. – Саломея опять тяжело вздохнула, не смея взглянуть на Георгия Всеволодовича. – Лошадка подо мной оказалась дюже резвая. Она-то и унесла меня, как ветер, от погони в лес. Я долго блуждала по лесу, слыша у себя за спиной волчий вой. Уже утром я выбралась на дорогу, по которой ехали несколько саней с беженцами, спешившими во Владимир. Я пристала к ним, и через два дня оказалась во граде Владимире. А что сталось с Владимиром Георгиевичем, не ведаю, – чуть слышно добавила Саломея.
– Чего уж тут гадать, милая, – печально промолвил Георгий Всеволодович. – Принял смерть сын мой от сабель татарских. Упокой, Господи, его душу!
Великий князь осенил себя крестным знамением. Глядя на него, перекрестились находившиеся тут же Святослав и Сулирад. Перекрестилась и Саломея, которой захотелось расплакаться, до того ей было жаль доброго и благородного князя Владимира.
– Вот что, друже, – обратился Георгий Всеволодович к Сулираду, – подыщи для Саломеи место для ночлега у меня во дворце. Да накорми ее как следует, а то она, чаю, толком ничего не ела за последние несколько дней.
Сулирад молча поклонился великому князю и жестом повелел Саломее следовать за ним. Саломея безропотно повиновалась. Перед тем как выйти из комнаты, освещенной пламенем двух масляных светильников, юная иудейка тоже отвесила поклон Георгию Всеволодовичу.
– Что ж, брат, давай выпьем за упокой души твоего сына Владимира, – сказал Святослав, наливая в чаши греческое вино из медного узкогорлого сосуда. – За его смерть мы жестоко отомстим нехристям! Даст Бог, доберемся и до самого Батыги!
Георгий Всеволодович, не проронив ни слова, поднес чашу к губам и залпом выпил рубиновое терпкое вино. Осушил свой кубок и Святослав.
– Как сказать об этом Агафье, ума не приложу, – печальным голосом проговорил великий князь после долгой паузы. – Агафья души не чает во Владимире. Каково ей будет узнать, что нету его более в живых?
– Оставь Агафью в неведении, брат, – промолвил Святослав, жуя лист квашеной капусты. – Незачем ее расстраивать этим горестным известием, да еще накануне твоего отъезда. Слезы Агафьи подействуют крайне удручающе на ее снох и старших сыновей. А ведь Всеволоду и Мстиславу предстоит оборонять столицу от мунгалов. – Святослав со значением выгнул дугой густую бровь, глядя на старшего брата. – Им тоже для этого дела душевная крепость потребуется. Так что, брат, молчание в этом случае – золото.
– Пожалуй, ты прав, брат, – согласился со Святославом Георгий Всеволодович. – Вот разобью Батыя, тогда и сообщу Агафье о смерти Владимира. На фоне этой победы Агафья легче перенесет горечь утраты сына.
Рассвет еще не забрезжил, когда с глухим скрипом распахнулись тяжелые створы Золотых ворот града Владимира. За городскую стену вышли конные полки, вытягиваясь длинной колонной на заснеженной укатанной санями дороге. В голове колонны среди частокола копий колыхались на морозном ветру багряные стяги с ликами святых угодников. В хвосте конного войска двигались чередой крытые возки на полозьях и груженные поклажей широкие сани-розвальни. Над обозом вздымался пар, вырывавшийся из ноздрей разгоряченных лошадей, впряженных попарно в сани и возки. В предрассветной холодной тишине явственно растекался по округе топот многих сотен копыт, скрип полозьев, зычные окрики возниц.
На верхней площадке белокаменной башни Золотых ворот стояли, кутаясь в длинные плащи, воевода Петр Ослядюкович и два старших сына князя Георгия, Всеволод и Мстислав. Их лица были хмурыми, ибо невеселым у них вышло прощание с Георгием Всеволодовичем. Тот хоть и старался выглядеть бодрым, но вид у великого князя был подавленный и усталый, словно он терзался какими-то мыслями, которыми не решался поделиться со старшими сыновьями и с Петром Ослядюковичем. Всеволод и Мстислав решили, что на отца так подействовала бессонная ночь и свалившиеся на него заботы.