Два раза за ней заезжал Директор, заходил в квартиру, ни с кем не здоровался, цепко оглядывался, пренебрежительно цыкал зубом, ни с кем не прощался, уводил жену. В первый раз, закрывая за ними дверь, Александра Александровна услышала, как Директор, неторопливо спускаясь по лестнице, говорил, не понижая хорошо поставленного начальственного голоса:
– Ты все-таки думай, с кем можешь общаться. С прислугой чай пить! О моем положении подумай. Я не допущу, чтобы ты меня позорила. Если с холуями вась-вась, так они вообще охамеют. Начнут воображать, что тоже люди…
– Замолчи! – шепотом крикнула Лида. – Как ты можешь говорить такие…
Александра Александровна больше ничего не услышала. Да ей и этого слышать не обязательно было. Она и раньше знала, что Директор – совершенный парвеню.
Пару раз Галю мать брала к себе на денек-другой. Оба раза Галя возвращалась хмурая и молчаливая. В третий раз ехать в гости к матери почти грубо отказалась. Мать не настаивала, уехала расстроенная. Александра Александровна качнула головой, посмотрела на Галю укоризненно.
– Я там не могу! – сорвалась Галя. – Там плохо! И этот… мизерабль пьяный! Ненавижу! Зачем мама за него вышла?!
Пришлось отпаивать Галю валерьянкой и проводить с ней воспитательную беседу. И не один раз.
Постепенно все как-то пришло к общему знаменателю, успокоилось, притерпелось. Два дома жили отдельными жизнями, которые всё больше разнились. Эти разные жизни не связывала даже Лида, хоть и приходила часто, со временем, кажется, еще и чаще, чем прежде. Сидела подолгу, часами разговаривала с Александрой Александровной – все больше об их общем прошлом или о будущем Гали и Саши. Делала уроки с Галей. Гордилась Сашей, ставила ее Гале в пример: Саша в шестнадцать лет закончила школу и поступила в институт иностранных языков! И без всякого блата! И ты посмотри: ведь еще даже диплом не получила, а ее уже приглашают работать в несколько мест – и переводчиком, и преподавателем, и гидом! Перед ней все дороги открыты! А все почему? А всё потому, что девочка умеет добиваться поставленной перед собой цели!
Вообще-то Саша поставленной перед собой цели не особо добивалась. Само все как-то удавалось, чего там добиваться. Да и цель она перед собой поставила вполне достижимую: получить специальность – и по этой специальности работать. Как все. В трудовом коллективе. Выходить утром из дому и идти на работу. Возвращаться вечером с работы домой. Трудовые будни – праздники для нас. Вступить в профсоюз. Встать в очередь на квартиру. Чтобы было куда возвращаться с работы. А то ведь ни у одной из Александр Комисаровых никогда не было своего жилья.
Саша получила диплом, прибежала домой, чтобы показать его маме, а потом собиралась рассказать ей о Митьке. О том, что они собрались пожениться, и о том, что она собралась родить ребенка, у которого будет отчество Дмитриевич. Или Дмитриевна. Александра Александровна ждала дочь у празднично накрытого стола. Лида и Галя уехали за подарком для Саши в какой-то распределитель и никак не возвращались. Две Александры Комисаровых ждали их, разговаривая на смеси пяти языков – для развлечения – о будущем Александры младшей. Радовались. Даже смеялись иногда, что с ними обеими случалось чрезвычайно редко.
Когда раздался звонок в дверь, обе пошли открывать, чтобы скорее порадовать новостями Лиду и Галю…
– Н-ну? – сказал Директор хорошо поставленным, но несколько охрипшим начальственным голосом и шагнул через порог, цепляясь за дверь мясистыми начальственными пальцами. – Н-ну, шо такое? А? Хде?
– Лида и Галя ушли, – сказала Александра Александровна по-русски и быстро добавила по-французски для дочери: – Немедленно позвони в милицию… нет, лучше в пожарную команду, они приедут быстрее. Скорее, Саша, он очень опасен. Я попробую его задержать.
– М-лчать! – рявкнул Директор, с грохотом захлопнул дверь и шатнулся вперед, протягивая к Александре Александровне мясистые пальцы. – Хто тебе Лида? А?! Ли-ди-я Ва… Васильна! Поняла? Ты-ы-ы… отброс! Ту… ту-не-ядка!..
Саша метнулась в кухню. К телефону. Палец не попадал в дырочки диска. Потом долго не отвечали. Наконец ответили.
– Скорее, – сказала Саша в трубку. – Пожалуйста, скорее!
– Адрес какой? – равнодушно спросила трубка.
Саша скороговоркой назвала адрес.
– Что вы там как из пулемета? – недовольно пробурчала трубка. – Мне ж записать надо. Повторите еще.
В прихожей вскрикнула мама. Саша уронила трубку и помчалась в прихожую. Там Директор запихивал ее маму в стенной шкаф. Запихнул, задвинул дверцу, повернул ключ в замке. Саша бросилась на него, как кошка на кабана. Кабан удивленно хрюкнул, стряхнул ее с загривка, повернулся и небрежно, без замаха, ткнул кулаком в солнечное сплетение. Саша упала на колени, потеряла дыхание, не видела ничего, на ощупь потянулась к ключу в двери, за которой билась и кричала мама.
– Ку-уда? – весело сказал Директор. – Т-ты…шалава… знай свое место… Я т-те покажу пардон-мерси… Я т-те дам спик инглиш… Твое м-место – на к-ленях… на карачках… вот так и живи.
Саша уже почти дотянулась до ключа, уже ощутила кончиками пальцев его спасительную прохладу…
– Не, ну ты тупая, – удивился Директор и ударил кулаком по ее протянутой к ключу руке. Рука повисла плетью. – Я те сказал: на карачках! Вып-лнять!
– Саша! – закричала мама. – Саша, беги!
Саша наконец сумела вдохнуть и стала подниматься, но тут Директор выругался и пнул ее ногой в грудь.
Очнулась она в столовой, на полу рядом с празднично накрытым столом. В разодранной одежде, избитая и изнасилованная. Директор сидел за столом, с чавканьем жрал что-то из общего блюда, запивал кагором из горлышка бутылки, цыкал зубом. Вытирал толстые начальственные пальцы о скатерть. Один раз промахнулся, вытер пальцы не о скатерть, а о подол рубахи, выбившейся из штанов и неровно висящей с одного бока. Выругался, попробовал заправить рубаху за ремень, сидя не получилось, тяжело полез из-за стола, повернулся, увидел Сашу. Цыкнул зубом, насмешливо сказал:
– Очухалась. То-то. При нашей бедности – такие нежности… Иди старуху свою подними. Разлеглась там поперек дороги. Ишь, театр мне тут устроили, цирлих-манирлих. Шевелись давай. Я и так уже на коллегию опаздываю.
Заправил рубаху в штаны, подтянул галстук, снял пиджак со спинки стула и стал его надевать. Совершенно спокойно.
Саша с трудом поднялась и, цепляясь за стены, побрела в прихожую, уговаривая себя, что ничего страшного с мамой не случилось. Ведь Директор совершенно спокоен. Если бы что-то было… не так, он не был бы так спокоен. Совершенно.
Мама лежала лицом вниз, вытянув вперед руки. Пальцы, разбитые в кровь, были до сих пор сжаты в кулаки. Похоже, когда Директор открыл дверь шкафа, она выпала из него – и так и лежала. Саша села на пол рядом с мамой, с трудом перевернула ее на спину. Мама была еще теплая. Недавно умерла.
– Водой, что ли, плесни, – раздраженно буркнул Директор за спиной. – В сторону ее оттащи. Ни проехать, ни пройти. Говорю же – опаздываю.
– Мама умерла, – сказала Саша, поднялась и побрела в столовую.
На столе не было ничего достаточно острого. Столовые ножи – все с закругленными концами. Но вилки тяжелые, с длинными зубцами… на этого кабана нужны вилы, а не столовые вилки. Но если попасть в шею – тоже хорошо.
Директор стоял над мамой, сунув руки в карманы, смотрел на мамины разбитые в кровь пальцы и задумчиво насвистывал «Постой, паровоз, не спешите, колёса». На шорох за спиной обернулся, окинул Сашу холодным взглядом, брезгливо поморщился:
– Хоть бы оделась… шалава. У нее мать померла, а она тут в таком виде шастает.
Заметил вилку у нее в руке, хищно улыбнулся, нараспев сказал:
– Во-о-он чего… Вооруженное нападе-е-ение! Вот это хорошо-о-о… Вот за это я тебе кости и перелома-а-аю. Самооборона, поняла?
Он уже почти совсем протрезвел. Конечно, он переломает ей кости. Кабан. Но она успеет хоть раз зацепить его тяжелой вилкой с длинными острыми зубцами. Лучше – если в шею. Или в морду. В глаза. Не получится – зубами грызть будет. Пусть потом хоть убьет.
Кажется, он понял, что она не боится. Задумался. Попятился к выходу. Задел ботинком мамины разбитые в кровь руки. Выругался сквозь зубы, машинально глянул вниз, на миг отведя взгляд от вилки в Сашиной руке. В этот миг Саша на него и бросилась. Сумела только шею оцарапать. Не опасно, но кровь выступила обильно, струйкой потекла за воротник. Кабан перехватил ее руку одной рукой, другой потрогал царапину на шее, посмотрел на окровавленные пальцы, с удовольствием предупредил:
– Щас я тебя убивать буду.
Наверное, убил бы. Наверняка. Но тут в дверном замке заскрипел ключ, дверь стала медленно открываться, и веселые голоса Лиды и Гали закричали с лестничной площадки:
– А вот и мы! Встречайте нас скорее! Мы эту коробку сами не втащим!
Директор замер, не выпуская Сашиной руки, вытаращил глаза и с детским удивлением спросил неизвестно кого:
– А эти-то чего припёрлись?
Выдернув вилку из ее кулака, чуть не переломав ей пальцы, бросил на пол, распахнул дверь и сказал хорошо поставленным начальственным голосом:
– Где вас носит? Тут черт знает что происходит. Одна валяется на полу, другая носится в непотребном виде… Допилась до белой горячки. На людей с вилкой кидается. Лидия, я тебя предупреждал, что твое потворство всякому отребью добром не кончится. Ладно, разбирайтесь тут сами. Я спешу, у меня коллегия.
Лида и Галя закричали одновременно, кинулись к лежащей Александре Александровне, стали ее тормошить, искать пульс, спрашивать что-то, плакать…
– Он маму убил, – сказала Саша.
Они обе сразу замолчали, не вставая с колен, подняли на нее глаза. Увидели, в каком она состоянии, с ужасом оглянулись на Директора.
– Я же говорю – допилась. – Директор цыкнул зубом, пожал плечами и шагнул через порог. – В психушку надо отправить. Я распоряжусь, чтобы санитаров прислали. Все, мне пора. Вы бы милицию пока вызвали. Мало ли… буйная же.
И пошел спокойно. Совершенно спокойно. И ушел бы. И сидел бы совершенно спокойно на своей коллегии. Сменил бы в комнате отдыха за своим кабинетом окровавленную рубашку на чистую – и пошел бы на коллегию: «Здравствуйте, товарищи, задержался в пути – колесо прокололось. Ну, начнем, пожалуй». А после коллегии распорядился бы, чтобы за Сашей прислали санитаров из психушки. И жил бы дальше спокойно. А чего беспокоиться? Он, наверное, не раз так поступал. Или не совсем так, но как-нибудь похоже. И всегда спокойно уходил.
Но в этот раз ему помешали. Во дворе сипло взревела пожарная машина, и почти сразу по лестнице вверх затопали несколько человек – бегом, очень торопились. Лида выскочила на лестничную площадку, сквозь слезы отчаянно закричала:
– Товарищи! Задержите его! Это убийца!
Директор растерялся и допустил ошибку – попытался прорваться сквозь толпу пожарных. Его скрутили и приволокли назад в квартиру. Милицию вызвали. Он орал что-то начальственным голосом о вилке, которой его опасно ранила эта сумасшедшая. Требовал приобщить вилку к делу как вещдок. Галя взяла этот вещдок и на глазах трех милиционеров, двух врачей и какого-то задумчивого типа в штатском воткнула этот вещдок Директору в пузо. Директор заверещал.
– Это я его вилкой, – спокойно сказала Галя опешившим свидетелям преступления. – И в первый раз тоже я, а не Саша. У Саши сил не хватило бы… Вы же видели, как он ее избил. Жаль, что у меня тоже сил мало. Надо было спортом заниматься, а не языки учить… Ладно, я еще займусь.
Саша не знала, что дальше было, не запомнила. Она то впадала в беспамятство, то приходила в себя на какое-то время. Потом ее увезли в больницу. Долго лечили. Обнаружили, что беременна, предложили аборт. Она не согласилась – ребенок был Митькин.
Лида и Галя забрали ее после больницы к себе. Там она узнала, чем все закончилось. Дело совсем замять не удалось, слишком много свидетелей было, да еще собственная жена написала заявление в милицию. Директор, полежав в ЦКБ с двумя царапинами – на шее и на пузе, – вернулся на работу с видом мученика, пострадавшего за правое дело. Например, за борьбу с классовыми врагами. Товарищи по классовой борьбе все понимали, кроме одного: как можно было довести борьбу до такой огласки? Директора вывели из замкнутого круга и сослали опять на Урал, опять директором какого-то завода. Лида с ним развелась. Галя на прощанье еще раз воткнула в него вилку. И опять при свидетелях – чтобы не убил. Но опять не опасно, у Директора была и вправду кабанья шкура. В этот раз его в ЦКБ не положили, уехал на Урал поцарапанный.
А Митька пропал. В общежитии о нем никто ничего не знал. Саша написала его родителям в Ростов – те ответили, что тоже ничего не знают.
Через много лет Саша случайно узнала, что Митька умер в психушке, куда попал с диагнозом «вялотекущая шизофрения»: ходил по милициям и прокуратурам, пытался добиться наказания Директору. Конечно, сумасшедший.
Второго марта 1971 года Саша родила дочку Александру. Александру Александровну Комисарову. Александру четвертую.
Жила частными уроками. Лида помогала. Как-то сумела квартиру ей сделать. Маленькую, и далеко – на Большой Черкизовской. Но всё-таки уже свое жилье. Потом работу нашла, переводчицей. Потом – гувернанткой в доме какого-то писателя. Маленькую Сашу, Александру четвертую, все время куда-то устраивала – то в детский сад, то в хорошую школу, то в пионерский лагерь… Потом, после школы, хотела в МГИМО устроить, но Александра четвертая не согласилась. Она хотела в Институт иностранных языков. И сама поступила, без всяких проблем.
А мама пошла в гувернантки к дочке Гали. Галя очень просила. И муж у нее был никакой не ответственный работник, а бывший спортсмен. Бизнесом каким-то занимался. Очень успешно. Можно сказать, вошел в круг новой элиты. В девяносто третьем году товарищи по элите расстреляли его из автоматов прямо во дворе собственного дома. И няню его дочери расстреляли. Не специально, просто она кинулась закрывать собой маленькую Лиду, дочь Гали, внучку той Лиды, которую княгиня Александра Павловна и ее дочь Александра спасали от голодной смерти в блокадном Ленинграде.
– Это настоящий героизм, – сказал какой-то полковник, который вел дело об убийстве крупного бизнесмена. – Я ведь знаю историю вашей семьи, Александра. То есть, историю… ну, всех ваших предков… И матери, и бабушки, и прабабушки… Нам все известно. Да сейчас вам нечего волноваться, сейчас такое происхождение уже ничем не грозит. Даже еще и завидовать будут. У меня дочка растет. Пойдете к ней в учительницы? Четыре иностранных языка! Она ж у меня королевой будет.
Александра тогда после института первый год работала в школе. Зарплата – никакая. А она собиралась замуж за Толика. У него зарплата тоже никакая была. Полковник предложил такие деньги, что за полгода работы у него можно было бы обеспечить нормальную жизнь и ей с Толиком, и будущему ребенку как раз на то время, пока она будет в декрете сидеть.
– Мне нужно поговорить с близким человеком, – сказала Александра полковнику.
– Хорошо, – согласился тот. – Я подожду. Вам недели хватит?
Александра не успела поговорить с близким человеком. Близкий человек ее опередил.
– Я встретил женщину моей мечты, – сказал Толик. – Саша, я не могу быть подлецом, я честно говорю: мы решили пожениться. Ты поможешь мне вещи собрать? Я должен уйти прямо сегодня. Видишь ли, свадьба у нас уже в субботу… А в воскресенье мы уезжаем в свадебное путешествие, в Италию… У нее в Италии свой дом, представляешь? Ах, Саша, я всю жизнь мечтал побывать в Италии!