Намеренно лениво Григорий подошел к стеллажам с ячейками, стараясь не обернуться на прожигающий взгляд банкира, вставил ключ в замочную скважину и провернул на два оборота.
Замок открылся неожиданно легко. Распахнув дверцу, Григорий увидел небольшую серую сумку, придвинутую вплотную к задней стенке ячейки. Стараясь унять волнение, подступившее к горлу труднопроглатываемым комом, он умышленно неторопливо вытащил шкатулку, мысленно отмечая ее немалый вес. А потом, не удержавшись от искушения, поставил сумку на небольшой столик, стоявший подле, и вжикнул «молнией».
Последующую минуту он медленно, как если бы опасался, что яйцо Фаберже может нежданно воспарить к потолку, приоткрыл сумку и увидел на темном дне небольшую лазуритовую шкатулку. Щелкнув зажимами, он приоткрыл крышку и, невольно сглотнув, натолкнулся взглядом на яйцо Фаберже. Более совершенной вещи видеть ему не доводилось. Теперь он совсем не удивлялся желанию Алексея Павловича владеть таким сокровищем и тому, что тот способен был взирать на яйцо Фаберже, позабыв о времени. Яйцо было немногим больше двадцати сантиметров, изготовленное из перламутрового белого материала, со вставками из светлого металла, по всей видимости, платины; стояло оно на четырех изогнутых ножках, напоминающих кошачьи лапки. По обе стороны от яйца были расположены крылья, настолько изящные, что, не будь они сделаны из золота, их можно было бы принять за настоящие. А сама шкатулка, с шелковой гофрированной тканью внутри, больше напоминала удобное гнездо. Теперь понятно, почему яйцо Фаберже даже при наличии крыльев не взлетело к потолку, – просто ему было в нем невероятно удобно.
Чем дольше смотрел Григорий на яйцо Фаберже, тем сильнее впечатлялся увиденным, отмечая на эмалированной поверхности тончайшие рисунки, неприметные при беглом просмотре, как если бы мастер положил на них сплетение из золотой и серебряной паутины. Изучение артефакта, по всей видимости, заметно затянулось, потому что за спиной раздался сдержанный кашель, явно его подгоняющий.
Закрыв сумку, Григорий, не сумев сдержать торжествующей улыбки, повернулся к заместителю директора.
– Все в порядке?
– Да, все просто великолепно.
Аккуратно перехватив сумку, Григорий направился к выходу.
– Распишитесь, пожалуйста, вот здесь, – протянул банкир бумагу, останавливая клиента.
Григорий, положив бумагу на стол, размашисто поставил закорючку.
– Вы так долго разглядывали свой вклад, что мне показалось, будто бы у вас что-то пропало, – натянуто улыбнулся банкир.
Упырь лишь слабо улыбнулся. Не дождавшись ответа, Ерофеев набрал на кодовом замке несколько цифр. Дверь с легким щелчком отошла от косяка, и в образовавшийся проем Григорий увидел все того же тучного охранника. Правда, в этот раз его взгляд показался куда более приветливым.
– Прошу вас, – по-деловому сдержанно произнес банкир, пропуская вперед Григория.
Вновь оказались в небольшом коридоре, стиснутом со всех сторон полированным мрамором, – ни дать ни взять отрезанный аппендикс! Григорий поймал себя на том, что принялся считать шаги до двери – их оказалось двадцать четыре. Вторая дверь распахнулась легко, впустив в замкнутое пространство шум операционного зала.
К трем специалистам, стоявшим за высокими стойками, выстроилась куцая очередь. Никто из них даже не подозревал, что в обыкновенной непредставительной холщовой сумке с металлическим замком он нес груз стоимостью в несколько миллионов долларов.
– С вами приятно было иметь дело, – повернулся Григорий к банкиру.
– Мы всегда рады помочь своим клиентам. Обращайтесь, если у вас возникнет необходимость, – любезно улыбнулся банкир.
В какой-то момент Григория охватило чувство эйфории. Ему стоило большого труда оставшуюся часть пути пройти пешком – ноги так и уносили его к машине. Не нужно выделяться из толпы: следует быть несуетливым, спокойным – за ним через десяток камер видеонаблюдения взирали внимательные глаза охранников, натасканных на разного рода нестандартное поведение.
Когда до выхода осталось всего-то с десяток шагов, в его сторону неожиданно двинулся охранник. А что, если все это иезуитский розыгрыш, и его повяжут в тот самый момент, когда он возьмется за хромированную ручку входной двери? Однако худшего не случилось – охранник безразличным взором прошелся по фигуре удаляющегося Григория и, развернувшись, направился в противоположную сторону. Взявшись за ручку двери, Григорий почувствовал, как она обожгла его кожу чувствительной прохладой. Никто не пытался его остановить, кричать в спину, не закрывал перед ним дверей. Сотрудникам банка не было до него ровно никакого дела, как, собственно, и до сумки, в которой он спокойно уносил украденную вещь.
Выйдя на улицу, Григорий почувствовал, что невероятно устал. До машины, отстоявшей от него всего-то в двадцати шагах, следовало еще дойти. Но этот отрезок показался ему таким же бесконечным, как Транссибирская магистраль. Видно, угадав настроение приятеля, Иннокентий подал машину задом и, поравнявшись, распахнул пассажирскую дверцу.
– Садись давай!
Плюхнувшись на пассажирское кресло, Григорий положил на колени сумку с артефактом.
– Поехали!
– Куда?
– Давай поехали к тебе, – устало проговорил Григорий, – а там уже прикинем, что делать дальше. Знаешь, хочу напиться!
– Как все прошло? – спросил Кеша, отъезжая от банка.
– Лучше не бывает, – расслабленно улыбнулся Григорий. – Даже сам не предполагал, что может так гладко получиться.
– Ведь должно же нам когда-нибудь повезти.
– Тоже верно.
За прошедшее с убийства время Григорий ни разу не вспомнил о Таранникове, как если бы его не было вовсе. Все его мысли занимало яйцо Фаберже, и вот теперь, когда золотой груз с полусотней драгоценных камней на перламутровой поверхности давил его колени, он вспомнил патрона, оставшегося лежать бездыханным на полу в прихожей собственной квартиры, и сдавленно сглотнул. В их распоряжении всего-то несколько дней. Жена, обеспокоенная исчезновением благоверного, заявится в его московскую квартиру дня через два. Сначала примутся допрашивать родственников и многочисленных коллег, потом доберутся и до банка, а уж Ерофеев опишет его приметы и передаст данные паспорта. Вот тогда полиция начнет заниматься ими вплотную. Ввиду особой значимости московского чиновника будет привлечена прокуратура, а уж они умеют работать на совесть. Поэтому нужно как можно дальше уехать из Москвы. Самый подходящий вариант – Турция, куда не требуется никаких виз.
У небольшого безлюдного сквера Григорий попросил остановиться.
– Посижу на лавочке. Успокоюсь. Знаешь, до сих пор не верится, что все так фартово проскочило.
Кент остановился на обочине, подле чугунной ограды.
– Мне составить компанию?
– Хочу побыть в одиночестве.
– Понимаю.
Григорий прошел в сквер. Совершенно пустынный (весьма отрадно), только в дальнем конце, под могучими тенистыми каштанами, жалась плечами друг к дружке пожилая пара.
Вытащив из кармана телефон, Григорий быстро набрал номер:
– Павел?
– Он самый, – сдержанно прозвучало в ответ. – С кем я говорю?
– Я по делу.
– Разумеется, мне просто так не звонят. Что за дело?
– У меня есть вещь, которая вас заинтересует.
– Хм… Вот вы о чем… Меня не интересует бижутерия.
– Я говорю о весьма достойной вещи.
– Вот как… Насколько серьезной?
– Высший уровень. Артефакт.
– Что именно?
– Это не телефонный разговор.
– Понятно. Надеюсь, что это действительно так.
– Когда мы можем встретиться, чтобы вы убедились в этом?
– Давайте встретимся сегодня в ресторане «Метелица», скажем, часов в шесть.
– Хорошо, я буду.
– Как мне вас узнать?
– Мы с вами встречались. Вы меня вспомните.
– Хорошо. Буду ждать.
Выключив телефон, Григорий вернулся к машине. Устало опустившись в кресло, сказал:
– Ну, чего стоим? Поехали!
Глава 2
Продать яйцо Фаберже
– И что теперь? – спросил Иннокентий, разлив в крохотные рюмки водку.
– А что ты предлагаешь?
– Может, толкнем кому-нибудь вещицу? – с воодушевлением продолжил Кент. – Богатеньких людей в Москве немерено, среди них будет немало и таких, кто захочет прикупить яйцо Фаберже.
Григорий Карасев давно обратил внимание на странную особенность своего организма: в минуты наибольшего напряжения у него невероятно разыгрывался аппетит, и, находясь в хранилище банка, он буквально исходил слюной. И вот теперь, сварив полтора килограмма пельменей, он очередной добавкой компенсировал пережитые волнения.
Стопка водки тоже не помешает – дело-то выполнено!
Подняв рюмку, пролил тонкую струйку на пальцы и, более не испытывая свой организм, выпил махом. Глоток разлился в его желудке огненным морем, отодвинув на периферию сознания усталость.
Закусив пельменями, Григорий поднял голову и ответил:
– Ты предлагаешь взять справочник, засесть за телефон и начать обзванивать всех подряд: а не нужно ли вам, господа, яйцо Фаберже? Так, что ли?
Иннокентий слегка нахмурился: с некоторых пор в голосе Упыря стали проявляться покровительственные нотки, следовало как-то дать понять другу, что тот не прав. Но сейчас в сумке Григория лежало яйцо Фаберже, а следовательно, для спора была не самая подходящая минута.
– Зачем же ты так… Не предлагаю… Но ты сам говорил, что у тебя имеются некоторые завязки.
– Кое-какие имеются, все-таки Таранников многому нас научил… Здесь следует действовать тонко и наверняка, – в некоторой задумчивости протянул Григорий. – Шумиха нам не нужна. Нужно обратиться к проверенному человеку с реальными деньгами, который умеет держать язык за зубами.
– У тебя есть на примете такой человек? – негромко спросил Иннокентий.
Третья рюмка водки, проглоченная так же махом, не прошла бесследно. В душе установилось утраченное долгожданное равновесие. Задышалось повольготнее, как и подобает, когда важная, но трудная часть работы осталась за плечами. И даже пельмени сейчас казались не в пример вкуснее прежнего. Здесь же, на столе, в небольшой глубокой чашке до самых краев была налита сметана. Подцепив вилкой очередной пельмень, он обмакнул его в сметану и с аппетитом зажевал.
– Имеется… Это Шаталов. Уверен, что он заинтересуется артефактом.
Иннокентий нервно сглотнул, понимая, что выходить на Павла Шаталова, или Шатуна, как называли его подельники, было большим риском. Но в их ситуации другого выхода не наблюдалось. Можно было бы продать яйцо Фаберже в какой-нибудь глухой подворотне, выручив за это пару тысяч баксов, но это совершенно не те деньги, о которых они мечтали.
О Шатуне известно было немного.
Главным было то, что большую часть из своих сорока пяти лет он провел в заключении и, как поговаривали, пользовался среди арестантов немалым авторитетом. Одни говорили, что он законный, другие утверждали, что Шатун был развенчан сразу после того, как получил воровскую корону. Как бы там ни было, но личностью он был незаурядной при любом раскладе. Григорию было известно, что во время последней своей ходки, когда администрация в качестве «меры воспитания» надумала посадить его в пресс-хату к приговоренным, три десятка зэков вскрыли себе вены в знак протеста. Добившись послабления режима, Шатун вскоре сделался полноправным хозяином зоны, всецело подчинив себе «барина».
– Ты с ним говорил?
– Да. Когда выходил из машины, – признался Григорий. Посмотрев на часы, сдержанно заметил: – Через час у меня с ним встреча.
– Где договорились встретиться?
– В ресторане «Метелица».
* * *
Ресторан «Метелица» находился неподалеку от Таганской площади в полуподвальном помещении, занимая едва ли не весь этаж огромного дома. Прежде на этом месте располагалось бомбоубежище, разбитое на многочисленные отсеки, каждый из которых запирался металлической дверью. В послеперестроечные времена подвал стал использоваться как полезная площадь, там, кроме весьма приличного ресторана с отменной русской кухней, размещались и просторные личные апартаменты Шатуна.
Все свободное время – когда он не занимался собиранием произведений искусств – он проводил в подвале: играл в бильярд, встречался с приятелями, попивал красное вино, а если вдруг хотелось поднять тонус хотя бы на полградуса, сушил тощее тело, прокопченное северным полярным солнцем, в сауне, устроенной сразу за личными апартаментами.
Так что поживал он вполне достойно, с лихвой восполняя все то, чего когда-то был лишен на зоне: теплое море, тропическую природу и ласку женщин. Поговаривали, что его нередко приглашали в качестве третейского судьи решать разногласия между враждующими группировками, за что он брал разумную цену, позволявшую ему содержать целый гарем из молодых провинциалок и заниматься таким дорогостоящим хобби, как коллекционирование антиквариата.
Впрочем, у Шатуна существовал и стабильный заработок: подавляющее большинство антикварных магазинов находилось под его «опекой», и ни одна серьезная сделка не обходилась без личного участия, за что он имел обговоренный процент. А в наиболее крупных магазинах, исчисляющих прибыль многими нулями, Павел Шаталов вполне официально числился научным консультантом. И на правах официального лица мог участвовать в переговорах, требующих протокола. Так или иначе, он знал весь подпольный антикварный расклад. Находился в приятельских отношениях с наиболее крупными коллекционерами, прекрасно представляя масштабы их коллекций и финансы, которыми они располагали. Так что в какой-то степени он действительно был научный консультант и в своем деле разбирался весьма обстоятельно.
Григорию было известно, что директор крупного антикварного магазина, которому однажды перепало полотно Тициана, задумал продать его, не оповестив об этом Шатуна, какому-то заморскому клиенту. С тех пор директора больше никто не видел, впрочем, как и продаваемой картины. А его магазин каким-то неведомым образом перешел в другие руки, где реальным хозяином являлся все тот же Шатун.
* * *
К ресторану подъехали точно в назначенное время, отыскав место рядом с входом.
– Я пойду один, – объявил Григорий.
– Вдвоем будет понадежнее, – заметил Иннокентий.
– Нам ни к чему засвечиваться вдвоем.
– Может, ты и прав, – неохотно согласился Кент.
– Ладно, пожелай мне удачи, – произнес Григорий и, дождавшись напутствия, вышел из салона.
Узкая крутая лестница, уводящая вниз, поначалу вызывала гнетущее впечатление, невольно возникала мысль, что спускаешься в преисподнюю, где черти правят балом (в таком месте запросто могли быть грешники в кипящих котлах). Но когда была преодолена последняя ступень, то в глаза тотчас ударило обилие света: освещен был едва ли не каждый миллиметр подвальной площади. Невольно верилось, что под землей тоже бурлит жизнь. А далее через небольшой коридор простирался зал ресторана, где в самом углу, стены которого были расписаны под тропический лес с разноцветными райскими птицами, расположился Паша Шатун (надо признать: вполне подходящее местечко для Мефистофеля). Рядом с ним в дорогих серых костюмах из тонкой ткани сидели два человека и в настороженном ожидании взирали на приближающегося Григория. На столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли распечатанная бутылка водки, простенькая закуска из кусков тонко нарезанной селедки и нескольких крохотных малосольных огурчиков, лежавших поодаль. На первый взгляд – обычные клиенты, собравшиеся после рабочего дня, чтобы пропустить по рюмочке водки да поговорить о насущном. В действительности мужчина лет сорока, с ранней сединой на висках, был смотрящим Центрального округа, а вот другой, чуток постарше, с высохшим лицом и строгим взглядом, служил в центральном аппарате полиции. Какая оказия свела их за одним столом, оставалось только догадываться. Со стороны – милая беседа состоявшихся людей. Шатун держался с генералом на равных, не испытывая робости ни перед его тяжелыми полицейскими погонами, ни перед возможностями, что давала большая власть. Со смотрящим тоже держался доброжелательно. Судя по всему, их связывало нечто большее, чем выпивка на троих, – какие-то совместные дела.