Несмотря на пыль, разбросанные вещи и немытые полы, квартира вызвала у Славы восхищение.
Она обошла все комнаты, ощупывая дорогие безделушки на полках, бесцеремонно разглядывая мебель и плазменную панель.
– Здорово! Хорошо живешь!
– Угу, – усмехнулась Надежда. – Обзавидуешься.
Она ходила с пакетом за гостьей, размышляя – прервать этот музейный осмотр или наплевать, пусть смотрит…
Ярослава остановилась перед фотографией на стене, где Димка и Надя улыбались меж заснеженных еловых лап.
– А это кто? – пренебрежительно спросила она, ткнув пальцем с синим облезшим лаком в Грозовского. – Муж или так, встречаетесь? Красавчик. – Слава наморщила нос, посмотрела на Надю и постучала пальцем по Димке. – Я таким не доверяю!
– Не твое дело, – отрезала Надя. – Не лезь в мою жизнь. Я же в твою не лезу…
– Ничего себе, не лезешь, – посмеиваясь, Слава пошла на кухню, – чуть всех моих френдов не поубивала. – Ее слова донеслись уже из коридора. – Слушай, я поживу у тебя пару дней! А то есть так хочется, что даже переночевать негде…
Надя достала кошелек из сумки и сдачу с пяти тысяч вернула в шкатулку. До конца месяца оставалось… Она попыталась пересчитать деньги, но руки тряслись, и она сбилась. Хватит, решила Надя, если водку вместо виски покупать.
Она подровняла стопочку купюр, постукивая ею о стену, положила в шкатулку, а шкатулку вдруг по какому-то наитию поставила не в сервант, а спрятала за батарею.
«Не забыть бы», – мелькнула мысль.
Она ощутила какое-то движение в коридоре, обернулась, но в дверном проеме никого не было.
Главное – не забыть, повторила она себе и пошла на кухню.
Из детской осторожно выглянул Димка.
– Мам! – жалобно позвал он.
– Держи! – Надя отдала ему пакет пряников, два йогурта и поцеловала в горячие мокрые щеки. – Посиди пока у себя, я что-нибудь приготовлю.
Димка кивнул и шмыгнул за дверь, как затравленный маленький зверек.
На кухне Слава рассматривала содержимое холодильника, где стояла лишь бутылка с остатками кетчупа. Надя, оттеснив гостью плечом, стала доставать из пакета продукты и заполнять холодильник.
Если ты решила, что я алкашка, то вот тебе, вот… Последним аккордом к этому «вот» стали ананас и индейка.
– А ты борщ любишь, Надь? – заискивающе спросила Слава. – Давай, я завтра свой фирменный сварю, а?
Надя вспомнила, что не ответила Ярославе отказом на просьбу пожить у нее два дня. Впрочем, это была не просьба, а скорее, утверждение.
– О! И котлет накрутим! – Слава подбросила на ладони пачку фарша, но, наткнувшись на Надин взгляд, вернула фарш на полку холодильника. – Да это я так… – она вдруг потеряла всю свою самоуверенность. – Хочешь, я прямо сейчас уйду?
– Куда? – хмыкнула Надя, выгружая спиртное на подоконник.
– В общагу. Я приезжая, в техникуме учусь.
Надя решила сказать, что и правда – лучше в общагу. Но тут прибежал Дим Димыч с перепачканным йогуртом ртом и протянул ей лист с цветными каракулями.
– Мама, смотри! Это кто?!
– Не знаю, Димыч, – не взглянув на листок, ответила Надя, – ты же рисовал, а не я!
Димка надулся, хотел уйти, но Слава неожиданно подхватила его на руки, с интересом уставилась на рисунок.
– По-моему, это динозавры. Или нет?
– Да! – радостно завопил Димка.
– Я в динозаврах разбираюсь, – серьезно сказала Ярослава, поставив Дим Димыча на пол. – У меня брательник таких же рисует. А вы где обычно обедаете, на кухне или в столовой?
– Мне все равно, – пожала плечами Надя, открывая водку.
А что, пусть поживет девчонка… Димка на нее с обожанием смотрит.
– А ну марш к себе! – прикрикнула она на сына и, когда он убежал, спросила, кивнув на водку и два разномастных стакана: – Ты как?
– Можно! За знакомство!
Слава сама нарезала сыр, колбасу, разложила по тарелкам салат и уселась напротив Надежды со счастливым лицом. Даже сережка в ее губе засияла особенно ярко, когда она разливала водку.
– Хороший пацанчик, – елейно пропела она. – Отец-то у него кто? Он? – Слава показала пальцем в сторону гостиной, где со стены улыбался Грозовский.
Надя стиснула зубы.
Почему она не прогнала эту хабалку сразу? Зачем позволила ей снова задавать вопросы, от которых хочется выть, пить, бить посуду и всех вокруг?..
– Ну, не хочешь, не говори, – вздохнула Слава, по Надиному лицу поняв, что сболтнула лишнее. – За тебя! – подняла она стакан.
Я ведь Димочке этот стакан покупала, вспомнила Надя, а он, увидев золотой знак евро на прозрачном стекле, сказал: «Матушка, ну когда же ты поймешь, что не все, что блестит – красиво?» Надя тогда обиделась и стала отмерять этим стаканом муку для пирогов. Стакан – ровно двести пятьдесят граммов… А Дима продолжал пить чай из «стильной», как он считал, керамической кружки с изображением какого-то аббатства, привезенной из Англии.
Вот, значит, как бывает…
Покупаешь подарок любимому мужу, а водку из него пьет девица с синими облупленными ногтями и сережкой в губе, которая стучит о стекло так, что мурашки по коже…
Надя влила в себя водку, откинув голову назад и раскрыв рот, будто в беззвучном крике.
Слава внимательно на нее посмотрела, аккуратно поставила стакан с золотым евро на стол и вдруг очень проникновенно сказала:
– Вот что, Надь. Рассказывай, какое у тебя горе. Я же вижу, ты сама не своя. Обязательно нужно душу вывернуть! Не помогу, так хоть поплачу с тобой.
И так хорошо, так правильно она это сказала – «не помогу, так хоть поплачу с тобой», – что у Нади словно клапан какой-то внутри открылся, и выплеснулось наружу все самое сокровенное.
И не алкоголь был тому виной, а то, что первый человек во всем свете догадался не поучать ее, не требовать жить ради ребенка и быть сильной, а просто – понять, поплакать и… вместе выпить.
Целый час, опустошая банки с водкой и почти не закусывая, она взахлеб рассказывала Ярославе, как полюбила Грозовского, а он не сразу, но полюбил ее, несмотря на то что она не вписывалась ни в какие параметры гламурной красоты; как ревновала его к девчонкам в агентстве, у которых красоты этой хоть отбавляй, – да что там к девчонкам, к консьержке сорокалетней, что в подъезде сидела и на Димочку влюбленные взгляды бросала, и то ревновала. А Димочка смеялся над ней и даже дразнил иногда – да и девчонки в агентстве, и консьержка ничего, и вообще бабы прохода ему не дают, и все красивые, длинноногие, хоть на подиум, хоть на экран, только… скучно ему с ними и тошно. А с Надькой уютно, спокойно, весело и драйва столько – словно на гоночной машине по трассе летишь… А еще он орал на нее, когда она ревновала и глупости говорила. Мог даже запустить чем-нибудь, да и она в долгу не оставалась. Тоже кричала, дай бог, и бомбардировку бронзулетками устраивала, а потом они мирились – бурно и страстно, – до следующего Надькиного бзика насчет измены.
А еще он ругал ее за вкус, вернее, за его отсутствие, и говорил – матушка, да кто ж такие маки красные на себя надевает, а она… все равно надевала и верила, что нравится ему только такой – толстой, рыжей, в веснушках и красных маках.
А теперь ничего этого больше нет – видно, та гоночная машина слишком быстро летела, и водитель не справился с управлением…
Теперь этого ничего нет, и остается только пить водку, чтобы в ярости не бросаться на окружающих с кулаками оттого, что именно ее пилот сошел с трассы и она осталась одна – с останками того, что было ее жизнью, ее счастьем…
Надя долго и сбивчиво говорила, но вдруг ее озарило – ничего не понятно из этого пьяного бреда, и как ни рассказывай, все равно не передашь и тысячной доли своего горя, своей потери.
Но Славка, кажется, поняла… Утерла слезы, размазав тушь, и протянула:
– Да-а… Надюха, вот это шарахнула тебя жизнь по голове! Такой парень! Как в сказке! Даже на фотках видно, как ему с тобой хорошо. Правда! Ты там светишься, и он тоже… Эх, какая любовь, аж завидно!
Слава встала, подошла к ней, обняла, прижалась щекой к лицу, холодя висок сережкой в губе, и заревела, смешивая свои слезы с Надиными.
Никто так с ней не плакал, смешав слезы – даже Ольга…
– Ты молодец, Надька, – обжигая ухо горячим водочным дыханием, прошептала Ярослава. – Я умерла бы, наверное!
– А я и умерла! – всхлипнула Надя. – Все привыкли, что я железная! Они меня в слезах и соплях видеть не хотят, даже Оля, подруга лучшая! Она только одно замечает – что я выпила! А почему я выпила, она понимать не хочет! Я что, алкашка, Слав?!
– Да брось ты! – Слава взяла банку и разлила по стаканам остатки водки. – Алкаши от горя пьют, что ли? Они от дури!
– Вот и я говорю. А Оля не понимает.
Они чокнулись, выпили – опять словно слезы смешали…
– Наплюй! Твоя жизнь, как можешь, так и цепляешься за нее!
Вот почему Ольга ей так ни разу не сказала – как можешь, так и цепляйся?!
– Она думает, что тоже горя хлебнула и поэтому учить меня может, – больше себе, чем Славе, сказала Надя. – А что у нее за горе? Первый муж подонком оказался, а со вторым повезло. Один раз налево сходил, так она до сих пор это забыть не может!
– А, налево! – хмыкнула Слава. – Обычное дело у мужиков. Живой-здоровый «слева» вернулся – ну и радуйся!
– Вот и я говорю! Он ее теперь на руках носит! Слова поперек не скажет – знает, что виноват… – Слезы закончились, осталось одно отчаяние, которое водка на этот раз не заглушила, а распалила. – А вот когда нет человека! – крикнула Надя. – Нет и не будет уже!.. Он тебя не обидит и не простит! Ни плохого, ни хорошего не сделает! Его нет! Его просто нет!
Уронив голову на руки, Надя почувствовала, как гладит ее по волосам Слава.
Услышала, как она приговаривает:
– Ты молодец, Надька, молодец…
Вот почему Ольга ни разу ее так не погладила?
Почему не сказала ни разу: «Ты молодец, Надька, молодец»?
Клиент созрел, радостно подумала Ярослава, услышав, что Надины всхлипы затихли, сменившись ровным дыханием.
Эта алкашка оказалась просто подарком судьбы – богатая и доверчивая. Два раза по голове погладила, а клофелина таблетку в водку подсунула – и, пожалуйста, выноси, что хочешь.
А выносить отсюда – не переносить. Только бы пацан из детской не высунулся. Жаль, ему таблетку не получилось подсунуть…
Она подошла к детской, прислушалась.
Заснул, наверное. Но на всякий случай подперла дверь шваброй.
Еще раз прошлась по комнатам, обследовала ящики всех шкафов, достала из-за батареи шкатулку с деньгами – замучилась доставать, – и только потом позвонила Володе.
– Привет! Я тут в гостях… Такая хата! Ага, деньги, золото, бриллианты… – Она тихо рассмеялась, представив, как вытянулось сейчас лицо у Володи и как он напрягся, словно собака, взявшая след. – А хозяева спят, проснутся не скоро!
Слава продиктовала адрес и вернулась на кухню.
– Лохушка, – добродушно потрепала она по плечу Надю. – Кто ж первого встречного в квартиру приводит? О ребенке подумала бы!
До приезда Володи, чтобы сэкономить время, она нашла дорожную сумку и начала кидать в нее шмотки.
У лохушки на пальце поблескивало кольцо с бриллиантом, Слава еле сняла его, ободрав палец в кровь.
Все, теперь она и сапоги новые купит, и квартиру снимет, и Вовка ее не бросит. Во всяком случае, до тех пор, пока деньги не кончатся.
Вовка приехал минут через сорок.
Поддатый, само собой. Хотя чем больше он поддатый, тем быстрее на байке гоняет. Менты с мигалкой догнать не могут…
Интересно, Светка догадалась, что он из клуба к ней рванул?
– Володечка! – Слава бросилась ему на шею, едва он переступил порог. – Правда, я молодец?!
– Молодец, молодец… – Он расцепил ее руки, прошел на кухню и пнул по ноге Надю. – А она точно спит?
– Я ее всю ночь поила!
Про клофелин ему знать не обязательно. Это ее, Славкино, секретное оружие.
– А это кто? – Вовка посмотрел на невесть как вышедшего из детской Дим Димыча. Тот хлопал глазенками, глядя на гостей, но плакать не думал, потому что уже полюбил Славку за динозавров.
Она засмеялась, подхватив Димку на руки:
– Ребенок. Не видишь, что ли? Димка, ты динозавров дорисовал?
– Нет.
– Ну, как это – нет? Что же мы маме подарим? Иди, рисуй!
Она отнесла Димку в детскую, посадила за стол, всунула в руку фломастер.
– А мама спит? – спросил Димка.
– Спит, спит. Проснется, а мы ей динозавра в подарок!
Можно было, конечно, скормить ему клофелин – «съешь витаминку!» – но она не решилась. Дозу не рассчитаешь, малый копыта откинет, а ей грех на душу брать не хочется…
Слава осмотрела дверь, подивившись собственной тупости – дверь открывалась вовнутрь, а она шваброй ее снаружи подперла. Похоже, алкоголь и ей в голову долбанул, хотя для нее двести граммов водки – детская доза.
Вовка все еще ошивался на кухне, сгребая в сумку продукты из холодильника – индейку, йогурты, фарш в пачке.
– Ты, что ли, голодный? – хохотнула Слава. – На фига тебе харчи? Я же говорю, тут добра полный дом. – Она потянула его за рукав в комнату, но он смахнул в сумку всю водку и прихватил ананас.
– Слушай, а она вообще жива? Даже не шевелится! – Вовка снова пнул Надю по ноге.
– Володечка, да чего ты за нее переживаешь? Очухается! Скажи, я здорово придумала?
– Здорово, здорово…
В гостиной и спальне он ориентировался так, будто всю жизнь прожил в этой квартире. В ящиках комода отыскал драгоценности, в шкафах – шубы и сапоги, в столе – дорогой планшетник, айфон, ноутбук…
Славке вдруг показалось, что не подсмотри она, куда Надя прятала деньги, он и за батареей бы их «унюхал».
Она собрала всю косметику. С сожалением посмотрела на плазму – жаль, не унести такую громадину.
Когда сумки были до отказа забиты, Слава взяла красный маркер и на фотографии Нади с Грозовским – сладеньких, мерзких в своем прошлом благополучии, – крупно написала по их счастливым лицам «Лохи».
Предстояло незаметно выбраться из подъезда.
– Слушай, мы на байке все это не увезем, – осенило ее.
– Я что, идиот, байк гнать на такое дело? – хмыкнул Володя и подмигнул ей. – Я «Тойоту» у клуба подрезал.
– Ой! Вовчик! – взвизгнула Слава. – Может, плазму тогда прихватим? А если на соседей нарвемся, скажем, Надюха переезжает, помочь просила!
– Сообразительная моя, – Вовка наградил ее щелчком по носу и принялся снимать плазменную панель. – А Надюха знает, где ты живешь?
– В общежитии техникума!
Он замер и зло посмотрел на Славу.
– Да чего ты? – перепугалась она. – Мало ли в Москве техникумов и общежитий? К тому же она все равно… – Слава чуть не сболтнула про клофелин, но удержалась. – Пропала, короче, тетка. Даже как-то жалко ее.
– Жалко?! – Вовка снял телевизор с кронштейна, поставил на пол, прислонив к стене, и ткнул пальцем в колечко с бриллиантом, сверкавшее на Славкином пальце. – А чего ж ты тогда?..
– А это – естественный отбор. Помнишь, по биологии проходили? Она у Москвы кусок оторвала, да не удержала. Теперь я попробую.
Славка, отставив руку, полюбовалась кольцом.
– Может, ну ее, плазму эту? Тяжелая, зараза, – задумчиво сказал Вовка.
– Нет уж! Она тыщ пятьдесят стоит!
– Мама! – заплакал вдруг Димка на кухне. – Мамочка…
– Быстрей! – Вовка подхватил панель. – Ты что, пацана закрыть не могла? Сумки хватай и на выход.
Когда они шли к двери, Слава увидела, что Димка, плача навзрыд, трясет Надю за руку и пытается показать ей листок с динозавром…
Сергей взял такси и уехал за город, далеко, километров за сто…
Чтобы никто не предлагал ему пообедать. Чтобы на глаза не попадались портреты отца в траурной рамке. Чтобы можно было не бояться заплакать.
Он пришел на берег реки и нашел то место, где они с отцом обычно рыбачили. Сел на камень, закрыл глаза, слушая течение реки, крики птиц и шум ветра, треплющего густую траву.
Он почему-то никогда не думал о том, что отец когда-нибудь умрет. Ему казалось – профессор, доктор медицинских наук даже заболеть не может, потому что знает о болезнях все. И от смерти его спасут лекарства, сложные аппараты, которых полно в больнице, новые методики, технологии, всемогущие коллеги, в конце концов…
Но ничего не спасло.
Словно он был простым смертным, а не гением медицины.
Сергей посмотрел в прозрачную воду – клёв, наверное, как никогда. Отец бы сейчас костерок развел, а дядя Гена его поучать начал – как правильно уху варить. Они всегда спорили, как ее варить – в конце стакан водки вливать или… горящее полено в нее совать, или уже затушенное – чтобы паленым духом варево пропиталось.