– Почему эта жирная мерзкая жаба должна сидеть напротив меня и целый день портить настроение своей рожей? Нужно сделать коллективное заявление шефу – пусть уберет ее по эстетическим причинам! – высказала свое мнение Оленька.
Капец! Я одна за всех пашу, и меня же убрать. Совсем девки свихнулись – кто работать-то будет?
Инга заявила:
– Ты права. Намордник надо на таких страшных надевать, а то с утра взглянешь и настроение на весь день испорчено.
– Намордника маловато будет, только скафандр мог бы полностью скрыть это уродство. Будь я такой страшилой, то покончила бы с собой. Как она может утром смотреть на себя в зеркало, вы никогда не задумывались? – голос Оленьки.
– Поэтому она и появляется утром озверевшая, – добавила Инга.
– И не только утром, – подтвердила Оленька. Голос Наташи:
– Вы не заметили того, что она сегодня прихорошилась?
Я даже похолодела. Неужели эта безмозглая оглобля заметила, что я подправила кожу корректором?
– Да-да, приглядитесь. Она сегодня напудрила свои рытвины. Для чего, вы думаете?
Я недооценивала эту дуреху. На будущее нужно быть аккуратней, ведь им только дай повод.
Вернувшись на свое место, я уткнулась в компьютер, ни на секунду не отрывая взгляд от монитора. Так и просидела до конца дня, с буддистским спокойствием погруженная в работу.
* * *
Выполнив свою работу, Денис ушел из нашего офиса, и я задохнулась от тоски.
Каждое утро, просыпаясь, я чувствовала боль отчаяния, мирясь с пустотой уходящих дней, тянущихся так уныло.
Одевалась, ходила на работу, в магазин, но все делала по инерции.
Часто, сидя с книгой в руке, мыслями я была далеко. Мне виделся Денис. Его образ преследовал меня повсюду, даже во сне.
Но любовь должна умереть, та любовь, что еще не успела родиться. Для такой уродины, как я, в его жизни не найдется места.
Будь я обыкновенной девушкой – пусть не красавицей, у меня был бы хоть какой-то шанс. Как часто люди не понимают своего счастья – у них может быть взаимная любовь, они могут планировать семью, детей.
В моей же ситуации думать о семье и детях – кощунство. Я могу лишь издали наблюдать за чужим счастьем.
Грациозной походкой – не легко подобрать слова, чтобы описать ее походку, – Оленька проскользнула на свое место. Достав зеркальце, она стала скрупулезно изучать лицо.
– Хороша-а, – протянула Наташа.
– Нет предела совершенству, – ответила Оленька, придирчиво отыскивая воображаемые недостатки на своем идеальном личике.
– Какая у тебя кожа! Открой секрет, не таи, что ты для этого делаешь? – насели на нее сотрудницы.
– Лед, лед и лед. Утром и вечером я протираюсь льдом. Иногда я просто обкладываюсь льдом. У меня полная морозилка замороженных кубиков. Лед сохраняет красоту, не зря же Снежная Королева была такой красавицей, – хихикнула она.
Все офисные дуры замолкли, подсчитывая, на сколько хватит их морозилки, чтобы обложиться льдом.
Неожиданно зашел шеф. Все разбежались.
– Что за митинг? Почему не на рабочих местах? Это ты? – он грозно посмотрел на Оленьку.
– Я на своем месте и не могу отвечать за других, – заявила она, не стесняясь.
Всем досталось от шефа, но никто не в обиде – они узнали секрет красоты. Идиотки, если я даже погребу себя подо льдом, то ни на йоту не стану лучше!
Душа у этой красавицы тоже ледяная, и кубики льда у нее и в сердце, а не только в морозилке. Но этому никто не поверит! Когда у тебя такая ангельская внешность, то прощается многое, если не все. Мне же не прощается ничего, а с точностью наоборот, люди готовы обвинить меня даже в тех грехах, которые я и не смогла бы совершить.
– Внешность – самое главное, – изрекает Оленька и смотрит на меня.
Не реагирую. Уж я-то знаю, насколько внешность важна. Остальные кивают с таким видом, словно Оленька открыла нечто неслыханное. Эти дуры сотворили из нее идола и рады поклоняться.
Они-то ладно – на то они и дуры. Как такой незаурядный парень мог потерять голову из-за смазливой пустышки?
А чего бы ты хотела, чтобы Денис потерял голову из-за тебя? Не лукавь хоть сама с собой! Оленька красива, не то слово, а его, как и других, тянет к изысканному личику и стройному телу.
Я безобразна, но в тысячу раз лучше ее, ведь я могу любить и быть верной. Денис не видит этого, он просто – как все.
* * *
Ровно в полшестого всех как ветром сдуло. Не спеша я навела порядок на столе, выключила компьютер и хотела подойти к зеркалу пригладить волосы, но не стала. Что бы это изменило?
Проходя через вахту, я кивнула головой Паше-вахтеру.
Паша – горбун. Говорят, его мамка в детстве уронила. Он меня выделяет из всех, каждый раз улыбаясь кривой улыбкой, так как левая половина лица у него не слабо перекошена. Он, наверное, считает, что из нас бы получилась прекрасная пара – оба уродливы до безобразия, ушлепки, отбросы общества.
Чем мне не муж? Еще и пострашней меня. Рядом с ним я чувствовала бы себя, если и не красавицей, то, во всяком случае, нормальной. Так нет же, мне подавай Дениса, который не отвечает мне взаимностью, да никогда и не ответит.
«Глупец! – могу воскликнуть я. – Неспособный увидеть мою возвышенную душу, не сумевший разглядеть благородного сердца за моим уродством! Эта пористая кожа и ужасный рот лишь внешняя оболочка, а под ней я вся трепещу от любви. Такой любви нет ни у одной красавицы, они ведь не умеют любить потому, что обожают только себя!»
И чем я лучше Дениса? Может, у Паши-горбуна тоже возвышено-чистая душа, и под страшной оболочкой он полон нежности? Мне же не нужны эти нежность и любовь вместе с его уродством, мне подавай Дениса, от которого все несушки в офисе без ума.
Я вернулась домой – в пространство стен, скупо обставленное мебелью, не способное заполнить пустоту одиночества. Моя попытка скрыться за сувальдными замками – это стремление убежать от себя, а страх остаться наедине с собственными мыслями заставляет включать телевизор на полную громкость.
* * *
Работая с корреспонденцией, я не могла сосредоточиться. Шеф с Павловной отсутствовали, и в офисе царил настоящий хаос. Кроме меня никто и не притрагивался к работе – у сотрудниц были дела поважнее. Бегали на лестницу курить, пили кофе с бисквитами, ни на секунду не закрывая рта:
– На твоем месте я бы захомутала Дениса. Наташа высказала свое мнение.
– Зачем? – удивилась Оленька. – Он уже прочитанная книга. Влюблен в меня, как теленок. Я играю с Денисом в любовь, но влюбляться – нет!
Оленька сделала зачеркивающий жест изящной ручкой и залилась своим заразительным смехом. Наташа, соглашаясь с ней, захихикала мерзко и пискляво. Смех этой дылды отвратителен, как и ее зубы – длинные, с желтизной:
– Везет тебе! Когда же я влюбляюсь, то не могу контролировать себя.
– Если ты в состоянии рассуждать разумно – это уже не любовь, – сообщила Инга.
– Что же по-твоему любовь? Безрассудно кидаться в омут с головой? – удивилась Оленька. – Я не такая. Ведь любовь всегда уходит, а что дальше?
– Что? – уставилась на нее Наташа.
– Положение в обществе, материальные блага. А какие материальные блага могут быть с компьютерщиком? – пожала плечами Оленька.
– Ты права, мать! Я думала так же, когда выходила замуж за своего пупсика, – согласилась Инга. – Живем, не бедуем, но у меня такая жажда приключений! Время от времени я отрываюсь по полной, но на стороне. Этим компенсирую то, чего с мужем не получаю. Так всегда и бывает, когда выходишь замуж за материальные блага и положение в обществе.
– Не обязательно! – перебила ее Оленька. – Просто твой пупсик уж совсем ни на что не годен!
– С чего ты взяла, что он ни на что не годен? – обиделась Инга.
– Сразу видно, – пояснила Оленька. – Я не слепая.
– Ничего не видно! – вспыхнула Инга. – Много ты понимаешь в мужчинах.
– Куда уж мне! – зло ответила Оленька. – Будь честна хоть с собой: сама же призналась, что наставляешь рога благоверному.
Ату ее! Подеритесь еще! А то в последнее время скучновато у нас в офисе.
Инга и Оленька надувшись, отвернулись друг от друга.
– А у меня вечно такая засада: я влюбляюсь, а в меня нет, – пожаловалась Наташа, чем разрядила обстановку.
Все сразу же переключились на нее.
– Какие твои годы! – успокоила ее Инга.
– Не верю, что с годами красоты у меня прибавится, а мужчины любят только за это.
– Ты права, Наталья, мужчины такие примитивные, – подтвердила Инга.
– Не говори, подруга! Я ко всем с душой, а меня только отпихивают. Уж не такая я страшила, как некоторые, – заметила Наташа.
Кивая в знак согласия, все уставились на меня. Я не шелохнулась.
– Клеопатра не была красавицей, а мужчины сходили по ней с ума, – заметила Инга.
– Не обязательно быть красавицей. Можно себя сделать, – со знанием дела сообщила Оленька.
Наташино лицо вытянулось от удивления и стало похоже на лошадиное.
– Как? – с надеждой в голосе спросила она.
– Лишь безмозглые дуры не могут привести себя в порядок, – Оленька была категорична.
Все снова уставились на меня. Они что, решили сегодня испытать на прочность мои нервы? Я даже не моргнула.
Наташа дернула за рукав Оленьку:
– Что дальше?
Ей не терпелось узнать: как, не будучи красавицей, завоевывать мужские сердца?
– Красота – это в первую очередь обаяние. Понимаешь? – снисходительно продолжала Оленька. – Конечно, если ты целый день сидишь набыченная…
Тут три курицы опять повернулись в мою сторону. Все! Еще секунда, и я встану со своего места и затопчу этих глупых несушек.
Каким-то шестым чувством они почуяли мое настроение и, молча взяв сигареты, вышли на лестницу.
Сегодня не хотелось подслушивать – так я от них устала. Ничего нового не услышу: будут обсуждать мои рытвины и кривые ноги.
Вернулись они притихшие и принялись шептаться. Оленьке непременно хотелось посвятить всех в подробности ее романа с Денисом. Из рассказа я узнала, что они встречаются уже не первую неделю, и ей все приелось. Пора бы и честь знать! Рассказывая, как он страдает из-за нее, она весело смеялась.
Вот дрянь! Ей наплевать на него! Она лишь тешит свое самолюбие – ничего больше. Ненависть к ней захлестнула меня с такой силой, что я чуть не зарычала, а карандаш в руке хрустнул. Все удивлено оглянулись. Я лишь подняла глаза на Оленьку, как та сразу побледнела, схватив свой бронхолитик. Попрыскав себе в горло, она уставилась на монитор. Все затихли.
Внутри меня бушевал тайфун. Если бы она любила его, хотела быть ему женой, я бы ей все простила. Ведь счастье Дениса для меня дороже. А эта стерва лишь играет с человеком и, не задумываясь, причиняет ему боль.
* * *
Оленька пришла бледная и без косметики, объяснив это тем, что чувствует себя неважно. Сегодня, на удивление, было тихо. После обеда они вышли на лестницу, я, как обычно, стала подслушивать.
– Даже курить не могу, – пожаловалась Оленька. – Опять астма разыгралась. Мне так плохо.
– Бедняжка! Не нужно было выходить на работу, – посочувствовала Инга.
– Сегодня приснился такой кошмар, вы себе представить не можете, – дрожащим голосом продолжала Оленька. – Слушайте: сижу я перед компьютером, и вдруг на экране появляется эта ужасная. Жесть!
Это обо мне. Я тебе снюсь, красавица? Приятно слышать.
– На самом деле кошмар, – подтвердила Инга.
– Свят, свят, свят… – запричитала оглобля.
– Слушайте дальше! – прикрикнула на них Оленька. – На столе у меня лежит мой бронхолитик. Я отвлеклась и закрыла на секунду глаза. Когда же их открыла, то увидела, что на меня с монитора смотрит эта страшила.
Тут послышались вздохи, ахи. Вот дуры! Что там дальше?
– При виде ее мне сдавило горло, и начался приступ. Представляете, даже во сне чувствовала эти спазмы. Я знаю, что мне нужно прыснуть. Тянусь к аэрозолю, – задыхаясь, рассказывала она. – Тут самое страшное. Вдруг ее мерзкая рука с бородавками высовывается из монитора и забирает мой ингалятор. Я не могу дышать, а она свою обезьянью морду кривит в улыбке. Вот так.
Она что-то там изобразила. Кто-то хихикнул.
– Я даже чувствовала во сне предсмертные судороги. Хочу вырваться, убежать, но не могу. Ее взгляд пригвоздил меня к стулу… Мне не встать. И тут я проснулась, вся в поту.
Воцарилось молчание. Я тихо высовываю руку и нажимаю выключатель. На пожарной лестнице вырубается свет. Бегом к окну, открываю его и – страшный хлопок дверью. Бамц-ц! Раздирающие душу вопли раздаются по всему зданию. Закрываю окно, бегу на свое место.
Не успела сесть, как появился разъяренный шеф. Оглядывается – столы пусты, кроме меня – никого.
Послышался топот на лестнице. Открывается дверь, и эти курицы замирают при виде шефа:
– Вы с ума посходили? Я знал о том, что вы курите на лестнице, но закрывал на это глаза. Вы же носитесь, как стадо бизонов, орете. Что за дикие игры?
Все стояли молча, опустив глаза. Не дождавшись ответа, он продолжил:
– Вы что за гонки устроили? Чем вы там обкурились?
– Это простые сигареты, – Наташа показала пачку.
– Я тоже курю. Но не бегаю и не ору, как вождь апачей?
– Там свет потух, – пролепетала Инга.
– Я вам не только свет перекрою! Я вас всех! – брызгая слюной, заорал шеф. – Пожарная лестница – на случай пожара, а не для курения. Вы читали инструкцию хоть раз?
Тут он подскочил к стене и сорвал листок.
– Для вас же написано! – вопил он. – Вы понимаете, если случится пожар, меня оштрафуют. Из-за вас у меня одни убытки, не работаете ни черта, а тут еще…
Он подошел и стал совать им инструкцию. Все молчали, но тут Оленька рванулась к своему столу и схватила ингалятор. Лицо ее посерело. Она спешно прыснула лекарство себе в рот.
– У нее астма, а она курит, – заявил шеф, показывая на нее пальцем. – Жить надоело? Завтра эта дверь будет закрыта – никаких перекуров! Быстро за работу! Не то уволю всех к чертям! Мать вашу!
Шеф, не переставая ворчать, ушел. Все молча уселись на свои места и принялись за работу.
– Мне плохо, – тяжело дыша, шепнула Оленька.
– Немного осталось. Скоро конец рабочего дня, – успокоила ее Инга.
Я же ликовала в душе – так напугать этих куриц, что до сих пор они трясут своими куцыми хвостами от страха.
* * *
Оленька не пришла сегодня на работу – у нее обострилась астма.
– Бедняжка! – вздохнула Инга. – Не мудрено слечь после вчерашнего. До сих пор не понимаю, как такое могло случиться?
Тут она впервые посмотрела на меня, как на нечто одушевленное, до этого момента она не видела никакой разницы между мной и мусорной корзиной. Я не шелохнулась. Ты можешь подозревать меня в чем угодно, моя прелесть, мне это безразлично.
Полшестого. Все повскакивали с мест и, со смехом, стали натягивать плащи и перчатки.
Тут открылась дверь, и вошел Денис. Не увидев Оленьки, он вопросительно поднял брови. Инга отвела его в сторону и рассказала, что произошло вчера, и как это повлияло на Оленьку. Денис слушал Ингу с потерянным видом, оглядываясь на Оленькино место.
Смертельная зависть и ревность захлестнули меня.
Никогда не думала, что эти чувства могут быть столь сильными. Разъедая мое существо, они обнажили худшие черты, о которых я и не подозревала. Похоже, я способна смести все барьеры нравственности, вплоть до преступления.
Словно иду по лезвию бритвы: с одной стороны – моя безумная страсть, с другой – изматывающая душу ревность. Мне порой начинает казаться, что убийство не столько преступление, сколько избавление от изнуряющих мук.
Ревность – такая чума, она выжигает и опустошает душу, ей недоступна логика разума. Трудно рассуждать, когда лава ревности кипит в крови, и тогда обезумевший человек становится способен на непоправимое.
Если ревность накрыла тебя, то невозможно противостоять той лавине…
Утром шеф зашел к нам и кричал, как резаный. Отчеты опять не сходятся, а тут еще Оленьки нет. Бросил бумаги на ее стол и ушел.
– Совсем рехнулся, – прокомментировала Инга. – У меня даже руки трясутся, старый баран!