В смысле – банды одного пошиба. Что ж, ему, теоретику, виднее.
Средства тратились щедро и бесконтрольно, разворовывались миллионами. Апофеозом бурной подрывной деятельности должны были стать восстание в Берлине 7 ноября 1923 года, в день шестой годовщины Октября, и «прямая помощь пролетарской диктатуры» германской и итальянской революциям. По приказу Троцкого к западным границам СССР начали выдвигаться конные корпуса.
Правда, прагматичный Сталин относился к проекту со скепсисом: «Если сейчас власть в Германии, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это «в лучшем случае». А в худшем случае – их разобьют вдребезги и отбросят назад».
Зато был в полном восторге глава Коминтерна Г.Е. Зиновьев: «Кризис в Германии нарастает очень быстро. Начинается новая глава германской революции. Перед нами это скоро поставит грандиозные задачи… Я убежден, что скоро нам придется принимать решения всемирно-историческо-го характера».
Ан не обломилось и на этот раз. Рабочий класс Германии отчего-то не поддержал коммунистов, сколько-нибудь масштабных боев не получилось. Правительственные войска под руководством получившего диктаторские полномочия генерала фон Секта быстро разогнали «рабочие правительства» Саксонии и Тюрингии, «потопили в крови» вооруженное выступление красноармейцев Тельмана в Гамбурге и «пивной путч» нацистов Адольфа Гитлера в Мюнхене. Очередная авантюра провалилась. Как и вооруженное восстание «пролетариев» в Болгарии. И как предпринятая в ноябре 1924 года попытка государственного переворота в Эстонии, которая должна была закончиться провозглашением «революционного правительства» и приглашением регулярных частей Красной Армии.
Европа устояла перед нашествием. Эту крепость большевикам взять не удалось. Пришлось взять мирную передышку. Осенью 1923 года началось глобальное, почти десятикратное, сокращение Красной Армии, перевод ее на милиционно – территориальный принцип.
Ленин, «горный орел нашей партии», к этому времени вел растительное существование и 21 января 1924 года преставился. Зарыть его в землю, по мнению Зиновьева, «было бы слишком уж непереносимо». Поэтому Ильича забальзамировали и отвели нетленному телу персональную пирамиду на Красной площади. Петроград – «колыбель революции» переименовали в Ленинград.
Решение архисложной задачи построения социализма в отдельно взятой стране досталось И.В. Сталину. Он одним из первых понял, что произошел откат «революционной волны» и пора как-то устраиваться на оккупированных территориях. Россия, выжатая досуха, лежала в разорении и запустении. Экономика развалилась, промышленности не существовало, транспорт парализован, немногочисленный пролетариат почти уничтожен. Товарные отношения существовали лишь в форме натурального обмена. В сражениях Гражданской войны, от голода и болезней, по разным подсчетам, сгинуло от 8 (официальная цифра советского времени) до 15 миллионов человек, население Москвы уменьшилось вдвое.
Сумасшедшие деньги, щедро вбрасываемые в топку революционного паровоза, кончились. «Чтобы выиграть Гражданскую войну, мы ограбили Россию», – откровенно проговорился Троцкий.
Армии тоже не было. Специальная комиссия ЦК, изучив положение дел в РККА, в начале 1924 года вынесла вердикт: «Красной Армии как организованной, обученной, политически воспитанной и обеспеченной запасами силы у нас в настоящее время нет».
Приехали… В Коммуне остановка.
Для начала предстояло восстановить хоть какое-то подобие нормальной жизни, обеспечить самые простые человеческие потребности. Как это сделать, никто из пламенных революционеров не знал и подобными низменными вопросами не интересовался.
Поэтому еще в 1921 году большевики со скрежетом зубовным вынуждены были протрубить «временное отступление»: объявить новую экономическую политику (НЭП), разрешить «остаточные классы» – мелкую и среднюю буржуазию, частную собственность и наемный труд; отменить продразверстку, взять курс на «смычку» города с деревней, реанимировать рынок с тем, чтобы народ, пока власть будет заниматься созданием «распределительных и снабженческих аппаратов», прокормил себя сам.
Как объяснял Сталин, глупо было бы взвалить на свои плечи «неимоверное бремя устроения на работу и обеспечения средствами жизни, искусственно созданных, миллионов новых безработных. Нэп тем, между прочим, и хорош, что он избавляет пролетарскую диктатуру от таких и подобных им трудностей».
В самой РКП(б), между тем, разворачивалась борьба за Верховное Кресло в пирамиде красных диктаторов, которую с первых дней революции любовно, под себя, отстраивал усопший Вождь. Укрепляя машину беспрекословного подчинения, он успел провести на X съезде партии, состоявшемся в марте 1921 года, резолюцию о запрете всякой фракционности и роспуске всех групп, образовавшихся на любой, кроме большевистской, платформе. Данная резолюция ознаменовала закономерный переход от «беспощадно решительных и драконовских мер для повышения самодисциплины и дисциплины рабочих и крестьян» к применению подобных мер к членам партии.
Без Ленина, естественно, необходимо было сплотиться еще сильнее. И главное, не сломать саму «машину», в этом вопросе были едины все члены Политбюро.
Троцкий представлял партию как некий коммунистический орден самураев. Сталин писал о «своего рода ордене меченосцев», спаянных единой волей и беспримерной железной дисциплиной: «Партия есть единство воли, исключающее всякую фракционность и разбивку власти в партии». Вот только желающих стать «великим магистром» хватало. В составе «капитула» – сплошь авторитетные вожди, старая партийная гвардия:
Вождь Октября, создатель Красной Армии, председатель Реввоенсовета, нарком по военным и морским делам, нарком путей сообщения, зажигательный оратор и геройский герой товарищ Лев Давидович Троцкий-Бронштейн.
Вождь Коминтерна и Ленинградской партийной организации, деливший с Лениным спальное место в сакральном шалаше, товарищ Григорий Евсеевич Зиновьев.
Председатель Совета Народных Комиссаров СССР и РСФСР, первый после Ленина, товарищ Алексей Иванович Рыков.
Председатель Совета Труда и Обороны товарищ Лев Борисович Каменев-Розенфельд, сподвижник Ильича, хранитель его личного архива.
Вождь профсоюзов товарищ Михаил Павлович Томский, матерый подпольщик, десять лет отстрадавший за дело пролетариата в тюрьмах и ссылках (из них пять лет каторжных работ, неужто вправду всего лишь «за принадлежность к партии»?).
Любимец партии и тоже вождь товарищ Николай Иванович Бухарин. В детстве сей вундеркинд воображал себя Антихристом и допрашивал свою мать – «женщину очень неглупую, на редкость честную, трудолюбивую, не чаявшую в детях души и в высшей степени добродетельную – не блудница ли она, что, конечно, повергало ее в величайшее смущение». Путем упорного самообразования, «усиленно работая в библиотеках», Коля Балаболкин вырос в ба-а-а-льшого теоретика, например: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью… является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».
Или член ЦК, перековавшийся из анархиста в правоверного большевика, Г.Л. Пятаков, даже Ленина пугавший своими «выдающейся волей и выдающимися способностями». Георгий Леонидович придумал универсальный большевистский ключ для решения любых задач:
«Когда мысль держится за насилие, принципиально и психологически свободное, не связанное никакими законами, ограничениями, препонами – тогда область возможного действия расширяется до гигантских размеров, а область невозможного сжимается до крайних пределов, падает до нуля. Беспредельным расширением возможного, превращением того, что считается невозможным, в возможное, этим и характеризуется большевистская коммунистическая партия. В этом и есть настоящий дух большевизма. Это есть черта, глубочайше отличающая нашу партию от всех прочих, делающая ее партией «чудес».
Просто сверхчеловек какой-то! Кровавый путь «чудотворца»-беспредельщика в конце концов закончился «стенкой», но умиляет эпитафия в нынешних энциклопедиях: «Необоснованно репрессирован».
Их портретами обклеивали улицы и учреждения, фотографиями «творцов и руководителей» украшались календари, именами называли города. На карте Советского Союза появились новые географические названия – Троцк, Зиновьев, Каменев.
Кандидатура «серой посредственности», недалекого провинциала, «недоучившегося семинариста» Сталина, теоретическими изысканиями не прославившегося, командовавшего всего-то Секретариатом, как претендента на пост «великого магистра», среди «маршалов Ильича» не котировалась.
«…Прошлая его деятельность оставалась фактически неизвестной не только народным массам, но и партии. Никто не знал, что говорил и делал Сталин до 17-го и даже до 23-24-го годов… Зиновьев относился к Сталину осторожно-покровительственно. Каменев – слегка иронически», – утверждал Лев Давидович.
«Вождем уездного масштаба» считал генсека Лев Борисович Каменев.
«Ничего, – снисходительно кивал Николай Бухарин, – нам нужны такие, а если он невежественен и малокультурен», то «мы ему поможем».
Они, пробившие Сталина на пост Генерального секретаря и яростно противодействовавшие ленинской рекомендации подобрать более терпимого товарища, собирались использовать его, «фигуру второго или третьего плана», в качестве союзника в борьбе с несомненным «принцем» Троцким.
А Коба – истинный конспиратор, подпольщик-практик – разводил этих пламенных трибунов, как мальчишек. Он уже сосредоточил в своих руках необъятную власть, а они этого не поняли и предостережениям не вняли. Он переставлял кадры, те самые, которые, как известно, решают все, а они витийствовали на заседаниях и красовались в президиумах, рассчитывая, что «шашлычник» выполнит черную работу для них. Они верили в силу великих идей и своего раздутого авторитета. Сталин же понял силу бюрократического аппарата, позволявшего законно, демократично, путем хорошо подготовленного голосования (этой методикой виртуозно владел Ленин, а Иосиф Виссарионович умел учиться) принимать нужные решения, превращавшиеся в силу партийной дисциплины в нерушимый закон. Когда вожди «планетарного масштаба» осознали свою ошибку, оказалось поздно.
Но сначала «правящая тройка» – Зиновьев, Каменев, Сталин – в полном согласии делала одно общее дело: вышибала из седла Льва Троцкого. Ничего личного, исключительно ради единства партии. Способ избрали самый простой. Все теоретические воззрения, идеи, высказывания «демона революции» объявили «троцкизмом», все, что бы он ни предлагал, – антипартийной крамолой, всех его сторонников – «троцкистами». Само собой, троцкизм находился в «непримиримом противоречии» с ленинизмом, являлся «уклоном в сторону».
Правда, если внимательно перечитать «три особенности троцкизма», то самая главная ересь Троцкого – претензии на первенство, «недоверие к лидерам большевизма, попытка к их развенчанию», в остальном никакой разницы.
В организованной против него кампании Троцкий проигрывал по очкам. Идеологу перманентной революции была скучна аппаратная возня. Неинтересно ему было что-то там строить в отдельно взятой стране, хотелось великих свершений, грандиозных трагических ролей на исторической сцене. Он жил прошлым. Его идейные соратники точно так же были не приспособлены к мирной жизни, испытывали отвращение к каждодневной систематической работе. Один из таких жаловался на жизнь: «.. вместо того, чтобы подготовлять тайную революционную борьбу, я оказался занят подготовкой консульской карьеры… Вместо того, чтобы быть агитатором или организатором восстания, я буду чиновником».
Вот в чем трагедия фанатиков «мирового пожара». А ведь совсем недавно они знавали другие, славные времена. К примеру, в 1919 году собирался на войну за счастье германского пролетариата большевистский эмиссар Я.С. Рейх: «Инструкции Ленина были кратки: «Возьмите побольше денег, присылайте отчеты и, если можно, газеты, а вообще делайте, что покажет обстановка». Затем ленинский банкир Ганецкий «выдал 1 миллион рублей в валюте – немецкой и шведской и повел меня в кладовую секретной партийной кассы… Повсюду лежали золото и драгоценности: драгоценные камни, вынутые из оправы, лежали кучками на полках, кто-то явно пытался сортировать и бросил. Ганецкий обвел фонарем вокруг и, улыбаясь, говорит «выбирайте!»… Наложил полный чемодан камнями, – золото не брал: громоздко. Никакой расписки на камни у меня не спрашивали, – на валюту, конечно, расписку я выдал» (впрочем, и выдаваемую под расписки валюту «товарищ Томас» воровал миллионами).
Ныне, вместо того чтобы заниматься подрывной деятельностью, вести массы за собой, глаголом жечь сердца людей, свергать угнетателей, рушить троны, экспроприировать чужую собственность, не думая о хлебе насущном, когорте романтиков революции предлагалось буднично ходить на службу и отрабатывать жалованье. Неудивительно, что возврат к нормальной жизнедеятельности, заботы об интересах одного лишь СССР, когда кругом по-прежнему правят буржуи, представлялся им реакцией, термидором (человеком подобного склада был Эрнесто Че Гевара, заскучавший на освобожденной от диктатуры Батисты Кубе, бросивший все свои министерские портфели и сложивший голову в борьбе с империализмом в джунглях Боливии).
Кроме того, «во всякой политической борьбе большого масштаба можно, в конце концов, открыть вопрос о бифштексе. Перспективе «перманентной революции» бюрократия противопоставляла перспективу личного благополучия». Так за это же и боролись, за лучшую жизнь. Для этого и брали власть. Революция победила, пришла пора делить материальные блага.
Степень доступа к ним зависела от занимаемой должности, места в партийной иерархии, успешности карьеры. При этом власть на местах от чрезвычайных органов военного времени переходила в руки первых партсекретарей. А их назначением ведал товарищ Сталин. Он стал их вождем, кропотливо, с помощью ближайших сотрудников
В.М. Молотова и Л.М. Кагановича, выстраивая свою пирамиду власти, тщательно подбирая и расставляя лично преданных ему людей, не претендующих на политическое лидерство. Функционеров. Номенклатуру. Им, как и основной массе большевиков, было глубоко плевать на угнетенных всех без исключения стран.
Преданных Сталину людей оказалось немало. «Но это была преданность особого рода, – обличал Троцкий. – Не преданность учеников к учителю, который обогатил их мысли, а преданность людей, которых вождь вывел из ничтожества и которым он помогает обеспечить привилегированное положение».
То ли взаправду Лева был такой наивный, то ли прикидывался. К троцкистам примкнули те, кому не хватило бифштекса: обиженные «герои» Гражданской войны, оттесненные от штурвала комиссары волостных совнаркомов, председатели бутафорских республик, ревкомов, чрезвычаек, прочие «красные диктаторы», вкусившие «радости» под хруст «ломаемых жизней и костей». Обиженные борцы, в награду за «свою беззаветную преданность» получившие дырку от бублика, требовали продолжения революции, обвиняя партийную верхушку в перерождении.