А ворона, еще раз ругнувшись, полетела прочь.
Они с кошкой так и не поняли друг друга.
Часы
Новые часы повесили высоко над компьютерным столом. Компьютерный стол стоял в углу кабинета, и часы оказались во главе угла.
Не каждому удается оказаться во главе угла, и не каждый может удержаться, чтобы не подчеркивать свое высокое положение, свое превосходство над теми, кто оказался гораздо, гораздо ниже, например, над старыми механическими часами с допотопными стрелками, которые за ненадобностью лежали, уже не тикая, на случайном стуле и грустно смотрели в потолок.
– Смотрим мы на некоторых бездельников, – сказали высокие электронные часы, – и удивляемся, как им не совестно лежать безо всякого толка, уставясь циферблатом в потолок!
– Не следует насмехаться над теми, кто попал в беду, – донеслось со стула, ведь всякое может случиться абсолютно с любым. Мы-то знаем. Мы начали отсчитывать время давно-давно, когда об электронном циферблате без стрелок еще никто не слыхал. И многое повидали на своем веку. Например, видели, что те, кто оказывался выше всех, иногда падали со своей высоты и разбивались вдребезги.
– Просто вы нам завидуете, – высокомерно усмехнулись современные эле6ктронные часы, помещенные во главу угла. Нарядные электрические точки непрерывно мерцали на их циферблате, образую цифры: часы, минуты и секунды. Электронным часам было, чем гордиться!
Но старым часам было не знакомо чувство зависти. Мастер, который соорудил их в давние времена, был простодушным и трудолюбивым человеком, и он никому не завидовал. Он успешно занимался любимым делом, люди уважали его за это – кому тут еще завидовать! Он вложил в свои часы много хороших чувств, например, чувство точности, чувство справедливости, а чувства зависти не вложил.
И Старые Часы искренне удивились:
– Чему завидовать?
– Хотя бы тому, что мы сверкаем лампочками и показываем точное время, – снисходительно объяснили новые часы. – А на вас, как ни посмотришь, – всегда два часа. Вы безнадежно отстали.
– Мы отстали, – спокойно ответили Старые Часы, – потому что мы вообще стоим. А стоим мы, потому что у нас поломалась от старости одна пружинка. Это – как болезнь. Старые всегда болеют. Но мы тоже показываем точное время – два раза в сутки: в два часа ночи и в два часа дня. В эти мгновения точность наша не меньше, чем у знаменитых английских часов на лондонской башне Биг Бен. Кроме того, мы надеемся, что у нас появится Хозяин, который вылечит нас, заменив старую сломанную пружинку на новую, и мы снова будем тикать, тикать… Под наше тиканье наш самый первый хозяин сочинял добрые сказки и записывал их, макая в чернильницу гусиное перо. Может быть, теперешний хозяин тоже примется сочинять сказки, и для этого ему понадобится наше мерное тиканье. Тогда он отправит нас на операцию по замене пружинки. Так что надежда у нас есть.
Какие вы наивные – не по годам! – воскликнули Новые Часы. – В наше время нужно иметь не надежду, а связи.
– И вы их имеете? – полюбопытствовали Старые Часы.
– Конечно! – похвастались Новые Часы. – У нас прочные связи с электрической розеткой. Благодаря этим связям мы вообще обходимся без пружинок.
– Вообще без пружинок? – удивились Старые Часы. Нет, мы, действительно, безнадежно отстали. Это же уму непостижимо: часам обходиться без пружинок!
Внезапно раздался какой-то неприятный звук, и в доме выключилось электричество.
Компьютер мгновенно потерял сознание и забылся глубоким сном
Новые часы прекратили действовать. Их лампочки погасли. Некогда нарядный квадрат циферблата превратился в печальный черный квадрат.
– И время не узнаешь! – раздался молодой человеческий голос. – Жаль, что старые часы не ходят. Отнесу-ка их в починку!
Через три дня Старые Часы стояли рядом с компьютером и мерно отстукивали бесконечное время. Свет в доме уже горел. Компьютер проснулся и был готов к работе.
Человек сел за компьютер и взглянул на ожившие Новые Часы и на ожившие Старые Часы. Он убедился, что они показывают одно и то же время. Новые часы – бесшумно, а Старые часы – уютно тикая. Человек занес руки над клавиатурой и под мерное тиканье Старых часов написал вот эту сказку.
Кактус
Кактус рос среди других цветов на широком балконе. Балкон был так уставлен горшками и пластмассовыми лотками с цветами и кадками с разными растениями, что напоминал ботанический сад. По вечерам на балкон приходили мужчина и женщина. Они пили чай или вино в окружении цветов, подрастающих пальм и других растений и тихонько переговариваясь, любовались холмами, покрытыми многоярусными застройками из розоватого иерусалимского камня. Большое круглое солнце, уставшее за жаркий день, заливало каменные дома ровным спокойным светом, и от этого они делались еще розовее и еще красивее.
А на кактус никто особого внимания не обращал. И это понятно. На балконе цвели алые и белые розы, щедрые гвоздики, буйные хризантемы, нежные тюльпаны и самоуверенные герберы. Там росло еще несколько цветков с трудным названием АЛЬСТРИМЕРИЯ. Они были похожи на вытянутые для поцелуя губы. Поэтому не удивительно, что, глядя на них, мужчина и женщина иногда целовались… А на серо-зеленом колючем кактусе даже не останавливали взгляда.
– Боже мой, – сказала кактусу белая роза, – вы стоите в тени навеса, вы постоянно стоите в тени навеса. Вы же зачахнете без солнечных лучей. Как бы я хотела вам помочь!
Да-да, именно так сказала скромному кактусу роскошная белая роза: «как бы я хотела вам помочь!».
И добавила:
– К тому же вас совсем не поливают, я очень беспокоюсь, как бы вы не умерли от жажды.
– Вы действительно беспокоитесь обо мне и хотели бы мне помочь? – поинтересовался растроганный кактус. – Ему в жизни не приходилось сталкиваться с таким вниманием к своей особе. Он ведь был всего-навсего низкорослым, неказистым колючим отростком, и никто не смог бы сказать с уверенностью, кто он на самом деле: стебель или просто листок, пустивший корни. Такой.
– Действительно беспокоюсь, – призналась красавица-роза.
– Не беспокойтесь, сказал кактус. – Нам, кактусам, много не надо: полкружки воды раз в месяц для нас вполне достаточно. Но ваша забота обо мне… Я чувствую от этого необыкновенное волнение… К тому же, вы так прекрасны!
– Разве кактусы умеют чувствовать? – удивилась белая роза.
– Конечно, умеют, – подтвердил немногословный кактус. – Только вида не подают. У нас, кактусов, не принято выставлять свои чувства напоказ.
И он надолго замолчал, удивляясь собственной болтливости.
Ближе к вечеру, когда солнце стало клониться к западу и подкрашивать видимую с балкона часть города, роза сказала:
– Я, все-таки, прямо не нахожу себе места: как же вы без солнца!
– Вы чуть-чуть поверните ко мне свой прекрасный бутон. Он будет мне вместо солнца!
– Я сделаю это утром, – пообещала красавица. – Утром мои лепестки раскроются, и я действительно стану похожа на солнышко. Только белое.
– Белое Солнце пустыни! – произнес кактус, сам не понимая, откуда взялась у него это фраза.
– Да вы поэт! – удивилась роза. – Кто бы мог подумать!
– Так уж и поэт! – застеснялся кактус. – Просто вы мне очень нравитесь!
– И вы мне! – призналась роза.
Надо сказать, что от этих слов кактус совершенно потерял покой. Неведомые прежде чувства овладели его серо-зеленым телом. Ему хотелось говорить и говорить со своей прекрасной соседкой, но та, свернув лепестки в бутон, уснула на всю ночь.
Кактус все тревожился и кряхтел, но делал это тихонько, чтобы не разбудить розу.
Он с трудом дождался утра.
Утром роза повернула к нему свое открытое лицо и воскликнула:
– Как вы прекрасны! Вы настоящий красавец!
Дело в том, что на скромном серо-зеленом колючем кактусе, прямо на ребре его ни то стебля, ни то листика, расцвел восхитительный красный цветок.
– Кактус зацвел! – с удивлением сказала женщина своему мужчине. Этим утром она его полила и выдвинула из тени навстречу солнечным лучам.
Баржа
Большая волна, прибежавшая из самой середины бесконечного моря, протиснулась в узкие ворота гавани и раскачала привязанные к палам суда. Ветра не было, было послеветрие, молчаливое возмущение водной поверхности, называемое мертвой зыбью.
На кнехтах и палах скрипели швартовые канаты, привязанные к бортам веревочные кранцы, похожие на грушевидные мячи для регби, смягчали столкновения бортов.
Среди этих рабочих звуков внимательное ухо могло уловить негромкие голоса, которыми переговаривались между собой стоящие борт о борт суда.
– Не могли бы вы подложить между нами еще один кранец? – сказала старая баржа высокомерной яхте. – Я боюсь, как бы мой ржавый борт не повредил вашу белоснежную краску!
– Не сейчас, не сейчас, – раздраженно ответила яхта. – Я сейчас занята: у меня совещание.
Солнечный луч полоснул по плафону ТОПОВОГО ОГНЯ – лампы, установленной на самом конце высоченной мачты, на плафоне вспыхнуло что-то вроде косой улыбки, словно бы великолепная яхта презрительно усмехнулась.
А совещание, между тем, действительно происходило. В щегольской кают-компании яхты за овальным столом мореного дуба собралось несколько молодцеватых мужчины в синих клубных пиджаках с бронзовыми пуговицами. Бронзовые пуговицы гармонировали с их бронзовыми от загара лицами. Охлажденное светлое пиво в эксклюзивных кружках из темного стекла было единственным угощением на этом собрании яхтенных капитанов.
Речь шла о предстоящей международной регате.
– Я, как яхта-хозяин, – сказал один из присутствующих, высокий красавец с рыжей шкиперской бородкой, – я, как яхта-хозяин, – сказал он, – настаиваю на удалении из гавани старой баржи. Это позволит ошвартоваться двум или даже трем яхтам, участницам регаты.
– Куда же мы ее денем, эту баржу? – заговорили остальные яхтенные капитаны. – Ее совершенно некуда девать!
Тогда рыжебородый красавец, который, как многие капитаны, отождествлял себя со своим судном, заявил:
– Я полагаю, ее необходимо вывести на рейд и утопить на глубоком месте. Я. Как яхта-хозяин…
Но закончить свою убедительную речь этому капитану не удалось, потому что в кают-компании стали раздаваться голоса сомнения и даже возражения.
– Это же знаменитая баржа – заговорили капитаны.
– Когда-то она привезла на наш берег огромное количество новых поселенцев, наших, по сути дела, дедушек и бабушек. Буксир, который тащил баржу, погиб под огнем английской артиллерии, и люди добирались до берега вплавь. Добравшись до берега, многие получали винтовки и, не успев обсохнуть, шли в бой. И некоторые погибли в этом бою. Они погибли, чтобы, их потомки, могли свободно жить здесь и проводить парусные регаты. Как же мы теперь возьмем и уничтожим такую героическую баржу!
– Но у нас нет другого выхода! – настаивал рыжебородый капитан. Совещание затянулось. Капитаны выходили на палубу, курили ароматные сигареты и редкий трубочный табак и снова спорили. Они включили палубное освещение, и красавица-яхта словно преобразилась и стала еще прекраснее.
Старая баржа смотрела на высокомерную соседку и печально думала о том, что на ней-то, на барже, давно уже никто не включал палубное освещение. И ей очень захотелось вернуться в свою трудовую и героическую молодость, в те времена, когда на нее заглядывались молодые, сильные буксиры, по ее палубе сновали люди, и за ее кормой обозначалась кильватерная струя. Она была тогда молода и привлекательна, ее ценили и использовали. А теперь она стояла, заброшенная и запущенная, да-да, всеми заброшенная старая ржавая лоханка. И она беззвучно и бесслезно заплакала, как старуха, забытая на обочине жизни.
Наутро баржа обнаружила, что на нее обратили внимание. Молодые, ловкие парни обстукивали ее отсеки и трюм и что-то крепили внутри нее возле самого киля. Красавец-буксир завел на нее новенький капроновый трос. Старый кнехт на ее носовой части напрягся и приготовился тряхнуть стариной. И его, действительно, дернули и развернули древнюю посудину носом в открытое море.
Вскоре она двинулась вперед, увлекаемая сильным, изящным буксиром, оставляя за кормой явственную кильватерную струю. По ее трапам сновали ловкие фигурки, с капитанского мостика, что был расположен на самой корме, раздавались усиленные рупором команды.
Это была жизнь!
Это была молодость!
Потом рухнул на глубину тяжелый якорь, увлекая через клюз бесконечную якорь-цепь.
Баржа не знала, что до взрыва оставалось не более минуты.
– Я счастлива! – подумала она.
И это была ее последняя мысль.
Музыкальная сказка
Однажды мне случилось стать свидетелем того, как репетировали Саксофон и Фортепианная Музыка.
Саксофон начал выводить пьесу «Вишневый сад»:
«та-ра-та-та, та-ра-та-та, та-та,
Та-ра-та-та, та-ра-та-та!
Знакомая мелодия защемила душу Вернее сказать, защемила душу ностальгия по молодости. Дом офицеров в холодном прибалтийском городе. С гарнизонным оркестром выступает великий и скромный трубач Аби Зейдер. Многие офицеры и гражданские эстонцы специально посещают этот танцевальный зал, чтобы послушать Абрама Зейдера…
Тут не труба – саксофон. У него совсем другая музыка, совсем другая. Нет такого разухабистого страдания, как у трубы. Но мелодия-то, мелодия! Мелодия та же. И сак тоже не балалайка. Он выводил бережно и красиво, как бы посыпая золотыми блестками.
А фортепьянная музыка… Что фортепьянная музыка! Ей оставалось только подыгрывать, заполнять паузы и подчеркивать тему. Так они ехали, словно в одном трамвае, каждый занимая свое место. Вдруг фортепьянная музыка выпрыгнула на ходу из вагона и принялась плясать собственную вдохновенную пляску, отбросив в сторону директивную мелодию.
– Что ты делаешь! – возмутился саксофон. – Ты ведешь себя, как девчонка! Как дерзкая, непослушная девчонка, не знающая дисциплины!
– Отстань! – ответила Фортепьянная музыка. – Ты надоел мне со своей дисциплиной. Ты настоящий зануда!
– Ах, я зануда! – вспылил саксофон. – Сейчас увидим, кто из нас зануда! Ну-ка, помолчи, побереги клавиши! Вот!
Комнату огласили безумные вариации, далеко убегающие от основной мелодии.
– Напрасно ты стараешься! – воскликнула Фортепьянная Музыка. – Духовому инструменту никогда не сравниться с фортепьяно!
Ты слишком заносчива! – обиделся саксофон. – У нас получается не музыкальный номер, а настоящее сражение!
– Есть упоение в бою! – сказал фортепьянная музыка. Она явно чувствовала это упоение. Она упивалась этим музыкальным сражением.
Тут саксофон издал виртуозную руладу и упал на кушетку.
Оборвалась и Фортепьянная Музыка.
В комнате наступила тишина. Мужчина и женщина, обнявшись, целовали друг друга, и никто не скажет, какая музыка звучала в их душах в этот момент.
Дик
Здравствуй. Как тебя зовут?
Меня зовут Дик. Не потому, что я дикий. Я не дикий. Я злой, это правда. И не вздумай почесать меня за ухом. Я не говорю, что сразу укушу. Я не знаю, что сделаю, потому что за себя не ручаюсь. Видишь, кошка вылезла из-за кустов? Я только посмотрел на нее, только посмотрел. И где коша? Где она? Это я еще не успел зарычать. Спрашиваешь, почему я такой злой? Я так тебе скажу: Пес должен быть злым. Иначе что это за пес! Между прочим, злому лучше: его боятся, и он все устраивает по-своему. Злой только клыки покажет – добрый сразу хвост поджимает. Или виляет хвостом, трусливо подлизываясь.
Вот Симка, смотри. Я только зарычу – сразу подойдет и ляжет рядом. И в глаза начнет заглядывать. Р-р-р! Зла не хватает! Вот легла… Предательница! И Тузик приплелся за ней. Виляет своим обрубком.