– И мама?
– И мама.
– И папа? – не поверил Вовка.
– И папа, и мама, и я, и ты, Вовик. Все мы умрем, и нас похоронят.
От нахлынувшей непонятности и неизвестности мальчику стало страшно, он теснее прижался к сестре и вроде бы на всякий случай тревожно спросил:
– И Три-и-ифон?
Ольга не удостоила брата ответом и встала. Тот – следом за сестрой. Вошла в дом. Разулась – пол был приятно прохладным, и девочка с удовольствием ступала по нему ногами в грязных кружевных носках. Вова, не понимая, что происходит, решил повторять за сестрой каждое ее действие – так было надежнее, поэтому сел прямо на пол и с остервенением стянул с себя сандалики.
Ольга начала хозяйничать в кухне. Для пущего блезира девочка нацепила на себя материнский фартук и скомандовала:
– Будем обедать.
Обедать было нечем. В хлебнице томился вспотевший в целлофане обрубок батона и пара состарившихся бубликов. Ольга извлекла несимпатичную еду наружу и предупредила:
– Все что есть.
– А блины? – с надеждой спросил Вова.
– Блинов нет.
– А ты сделай.
Задача перед Олей была поставлена чрезвычайно трудная, и девочка раздумывала, приступать к ее решению или все-таки настоять на первом варианте. Ольга неоднократно наблюдала за процессом приготовления блинов и оладьев в Ираидином исполнении, на первый взгляд, в нем не было ничего сложного, за исключением пропорций. Местонахождение муки новоиспеченной поварихе было хорошо известно, отсутствовало молоко и яйца. И то, и другое можно было занять у соседки. Именно так и поступала Ираида, когда обнаруживалась недостача какого-то из ингредиентов. Именно так решила поступить ее «неродная» дочь.
– Молока нет, – сообщила она брату. – И яиц тоже нету. Надо к теть Тане идти.
– Иди, – порекомендовал ей Вовик.
– Сам иди, – получил он встречные рекомендации.
– Не пойду я, – заартачился мальчик.
– Тогда блинов не будет, – пригрозила ему Ольга, доставшая из плиты чугунную засаленную сковородку.
Вовка забрался с ногами на стул и отвернулся от сестры в противоположную сторону. Торчали коленки, торчали непослушные кудри, тонкими ручками-спичечками мальчик обхватил себя за плечи и всем своим видом демонстрировал обиду. Ольга подошла к нему и ткнула брата в узкую спинку:
– Не… будет… блинов…
Вовик молчал.
– Не… будет… блинов.
– Значит, я умру? – неожиданно спросил Вовка, и губки его мелко-мелко задрожали.
Ольга опешила. Перед глазами ее предстала ужасающая в своей реальности картина: в узеньком, как пенал, гробу лежал Вова Звягин, одетый в черные шорты и белую футболку. При более близком рассмотрении становилось ясно, что никакой это не Вова, а просто обтянутый кожей скелет, отчего и ножки-палочки и ручки-спичечки казались лакированными и призывно блестели. Сама Оля, так видела девочка, стояла в головах деревянного пенала и строго молчала, поскольку знала, что послужило истинной причиной преждевременной Вовиной кончины.
– Не реви, Вовка. Не умрешь ты!
– А ты?
– И я.
– А мама?
– И мама, и папа!
– И Трифон? – достраивал свою благополучную картину мира Вова.
– И Трифон, – с готовностью подтвердила Оля и полезла за мукой.
Конечно, Ольгиного мастерства не хватило для того, чтобы из жидкого клейстера с окаменевшими комочками явились миру кружевные блины, столь почитаемые ее младшим братом. Со сковородки со звоном соскребался полусырой слой ржавого от пригоревшего масла теста и с размаху бухался на тарелку. Сахара в нем было такое количество, что Вова с удовольствием съел бы эту жижу в первозданном виде, но кто бы ему это позволил? В очередной раз потерпев неудачу на ниве блинопечения, Ольга успокаивала себя известным выражением «первый блин комом». Всякий раз Вовка напоминал номер захода и подбадривал сестру доброжелательным «и второй – третий, четвертый, пятый – тоже комом». Оля не обижалась и обещала в конце концов хороший результат. Хорошего результата не получилось, но тем не менее тарелка не успевала заполняться блинными заготовками – Вова в ожидании целого изделия съедал их все.
– Мне-то оставь! – строго приказала ему Оля.
– А мама блины не ест, – сообщал ей хорошо подкованный в вопросах потребления Вовка.
– Ну я-то ем!
– На, – отодвинул от себя тарелку мальчик. – Больше не могу!
Клейстера в кастрюле оставалось еще предостаточно – Оля явно была не в ладу с пропорциями. Процесс блинопечения ее явно утомил. «На завтра? – размышляла девочка. – Или гусям отдать?» Второе ей нравилось больше: «В хозяйстве все сгодится», – вспоминала она часто звучавшую фразу. Еще Ираида любила поговаривать: «Лучше в нас, чем в таз», но почему-то сама этому положению не следовала, а остатки недоеденного ужина (завтрака или обеда) сваливала в гусиное корыто. Ольга решила последовать материнскому примеру и взялась за кастрюлю с хозяйским энтузиазмом:
– Пойдем Трифона кормить, – сообщила она довольному и сытому брату.
Дважды Вовку просить не пришлось, он стремглав понесся к загону, причем босой. Около забора Вовиной прыти поубавилось – мальчик услужливо распахнул калитку перед чинно шествующей сестрой с кастрюлей в обнимку.
А вечером Вовика отчаянно рвало, и бурый фонтанчик громко звенел, стукаясь о стенки цинкового ведра. Ольгу тоже мутило, но сказать уставшей матери об этом она не решилась, подозревая, что получит нагоняй за поварскую самодеятельность. Девочка молча лежала и уговаривала себя не обращать внимания на тошноту. И это ей удавалось, потому что сильно болел живот. Болел до тех пор, пока она не спустилась в туалет, где провела достаточное количество времени. Баланс в организме был восстановлен, и умиротворенная Ольга вернулась в спальню, где обливающийся слезами Вовка честно рассказывал матери о том, что он ел на обед и на ужин. Час расплаты близился!
«Убьет!» – подозревала Ольга, изображая неожиданно нагрянувший крепкий сон. Так в лицедействе и уснула. Искренно впал в забытье уставший от многократных содроганий Вовка, рядом прилегла Ираида. Лежала и прислушивалась к детскому дыханию до тех пор, пока не задремала сама. В чутком сне ей являлись огрубевший от горя Степан, застывшая восковая Полина Михайловна, вытянувшийся в струнку покойный свекор и грозящая пальцем бабка Косых. Старуха недобро смотрела из-под надвинутого на самые брови черного платка и злобно шипела: «Тип-пун тебе…» Ираида Семеновна в собственном сне пятилась под взглядом Марьи Косых к двери и шагала задом через порог, за которым вилась череда ступенек. Больше всего на свете Ираиде хотелось повернуться спиной к суровой старухе, но какая-то неведомая сила не дозволяла ей это сделать. Так и пятилась она спиной, не отрывая взгляда от бабки Косых. «Надо молитву прочитать», – думала во сне мать двоих детей, но слова не шли в голову, и вместо привычных фраз раздавалось мычание. «Крестись, Ираида!» – слышала она голос мужа и пыталась осенить себя крестным знамением. Не поднималась рука, и последнее, что Ираида запомнила из своего сна, – это ощущение полной беспомощности перед лицом надвигающегося кошмара.
Стон Вовки стал сигналом высвобождения из липких пут ужаса. Ираида Семеновна потом еще долго таращила глаза в темноте, чтобы понять, где она. От неудобной позы онемело тело, но Ираида и не собиралась отправляться в супружескую спальню. Ей было страшно оказаться в постели одной, а еще страшнее – заснуть. Женщина встала и включила ночник. Потом задернула шторы. Стало как-то повеселее.
В полумраке комнаты творился полный беспорядок: пятнами на полу белели брошенные Ольгой кружевные носки, пестрой занавеской выглядело скинутое на спинку стула жеваное ситцевое платье, на дверной ручке уютно расположились Вовкины шорты на пару с покрытой бурыми пятнами футболкой. Посредине комнаты стояло цинковое ведро, источающее отвратительный тлетворный запах. «Надо бы вылить», – подумала Ираида, но с кровати не встала. Безудержно клонило к подушке, в голове звенело, веки тяжелели – женщина погрузилась в сон. На этот раз без видений.
Вынырнула из него под утро, взгляд наткнулся на горящий, но уже бесполезный по причине рассвета ночник. «Еще пять минут», – подумала Ираида и что есть силы зажмурила глаза. Пять минут давно миновали, а Ираида Семеновна так и не нашла в себе мужества, чтобы подняться. «Куда мне торопиться? – размышляла она. – Туда – успею».
Туда как раз и не хотелось: дома было хотя и пустовато без Степана, зато привычно. А там – тоскливо. К тому же дети. Вчера весь день провели без матери – и вот что из этого вышло. Теперь то, что вышло, покоилось в жестяном ведре и призывало Ираиду к решительным действиям. Женщина нехотя поднялась с кровати, еле сдерживая стон – до чего затекло все тело!
Потянулась раз. Потянулась второй и почувствовала, что бесконечно приятно ощущать живым и плотным собственное тело. Вытянула руки, минуту постояла, поднесла их к лицу и обрадовалась – живая! «Живая!» – про себя ликовала Ираида. «Живая!» – стучало сердце. «Живая!» – пела истомившаяся за вчерашний день ее душа. Ощутив со всей полнотой радость от встречи с самой собой, женщина суеверно насупилась, чтобы не вспугнуть столь не вовремя нахлынувшее счастье, и засуетилась. Задернула шторы, чтобы продлить детский сон, подхватила зловонное ведро и вышла из комнаты. Дома кто-то был.
– Степа? – безошибочно определила Ираида.
– Тише! – шикнул снизу супруг и начал подниматься навстречу жене. – Ты чего это с ведром? – изумился Степан.
– Зато с полным, – как-то криво улыбнулась Ираида.
Муж не оценил нечаянного юмора и сердито уточнил:
– Туалета, что ли, нет в доме?
– Посмотрела бы я на тебя, как ты блюющего Вовку тащил бы со второго этажа в туалет, – огрызнулась Ираида.
– А что с ним? – встревожился отец. – Заболел, что ли?
– Сырого теста объелся. Ольга блины пекла.
– А Татьяна твоя что делала? Ты ж ее вчера посмотреть за ними просила.
– Просить-то просила. Да не выпросила. Пусти-ка, Степа, вылить надо, а то вонь на весь дом.
Звягин посторонился, но ведра взять не догадался, а только задумчиво посмотрел вслед жене.
Десятью минутами позже супруги сидели на кухне и вполголоса обсуждали перспективы сегодняшнего дня. Ираиде очень хотелось расспросить Степана, как там? Как Полина? Как провели ночь? Но она волевым усилием подавила собственное любопытство и решительно перешла, как ей казалось, к самому главному:
– Есть будешь?
– Поел бы чего-нибудь, Ирка, – виновато согласился Степан.
Ираида Семеновна с обычной для себя решительностью распахнула дверцу холодильника и тут же вернула ее в прежнее положение:
– А нету, Степа, ничего. Я ж вчера не готовила. Разве только к Татьяне сбегаю?
– Куда-а-а?! – преградил ей дорогу Звягин. – На часы-то посмотри.
– А что на них смотреть-то? – отмахнулась Ираида и метнулась из кухни.
На часах было ровно 6.30. Но ради мужа она с легкостью преодолевала любые светские приличия. На то ведь она и дружба, чтоб в любое время дня и ночи и в любой день недели. В это воскресенье Татьяна думала совершенно иначе, поэтому, услышав стук в окно на фоне отсутствующего лая, сразу поняла – «кто-то свой». «Кто-то свой» в это воскресное утро мог носить одно-единственное имя. И это имя звучало так: «Какой черт принес Ирку в такую рань?» Обладательница столь длинного наименования объявила о своем приходе, постучав в окно супружеской спальни. Уж в чем-чем, а в этом Ираида разбиралась! Стук становился все отчетливее и звонче. «Сейчас эта сумасшедшая окно расколотит!» – не на шутку рассердилась Татьяна, поднялась с кровати и, отогнув занавеску, выглянула в окно. Так и есть – Ирка!
Звягина отчаянно жестикулировала, раскрасневшись от нетерпения.
– Куда ты? – пробурчал спросонья Татьянин муж.
– Спи давай, – прошипела женщина в ответ и на цыпочках вышла из комнаты.
Пока Татьяна шла к входной двери, Ираида стремительно огибала дом. Столкнулись на крыльце. Заспанная Татьяна с трудом сдерживала вскипавшее в ней раздражение:
– Что случилось? Опять умер, что ли, кто?
– Ты что-о-о?
– Ну а тогда что-о-о? – не выдержала Татьяна.
– Да ничего. Яиц дашь?
– Я-и-и-иц? – задохнулась от негодования Татьяна. – Это ты меня ради яиц в такую рань подняла, что ли?
– Да какая рань-то?
– Ир, воскресенье вообще-то…
– Тань, ты не сердись, – виновато произнесла Ираида. – Степа пришел утром, надо бы накормить, а у меня – шаром покати. Я ж не готовила вчера, ты знаешь. Весь день у свекрови пробыла, не до того было. Вовка вот… Полночи рыгал.
– А с Вовкой-то что?
– Да не знаю. Ольга блины вроде пекла.
– Ох уж твоя Ольга. Ну что за девка! Вчера звала-звала. Не пошла. Сами, мол.
– Да знаю я. Чего теперь говорить, вроде обошлось.
– Ну, обошлось и обошлось.
– Тань, может, яиц дашь? Пяток.
Татьяна не удостоила ответом – растворилась в глубине дома. Ираиду не пригласила, и та стояла на крыльце, не зная, куда деть себя. Ждать долго не пришлось. Татьяна появилась с эмалированной миской в руках, доверху наполненной яйцами. Под мышкой у закадычной подруги торчал целлофановый пакет, изнутри покрытый жирными бляшками.
– Это что? – Ираида ткнула в сверток.
– Мясо. Из борща. Корми иди мужика.
– Ой, Тань, спасибо. Выручила, – засуетилась Ираида Семеновна.
– Да ладно, – зевнула Татьяна и вручила подруге гуманитарную помощь. – Ты смотри, может, еще что надо? Только сразу говори, пока не легла.
– Нет, не надо ничего. Хватит. Ему ж только перехватить. А я сготовлю. Не успела просто, – в очередной раз начала оправдываться Ираида.
Татьяне, очевидно, не хотелось выслушивать объяснения подруги по второму разу, поэтому она нарочито зевнула, даже не прикрывая рта. Но на это Ираида даже не обратила внимания, ей было не до того. Поставленная цель оказалась достигнута. Дома ее ждал Степан, и впереди была еще масса дел, выполнение которых обеспечивало главное – возможность находиться дома. Далеко от пронзительной скорби свекрови, от мертвого свекра, занавешенных зеркал и дотошных соседей.
Мысль о трагических событиях вчерашнего дня придала сегодняшнему утру какую-то неповторимую пронзительность, Ираида вздохнула полной грудью, махнула рукой подруге и быстрыми шагами направилась к калитке. Не дойдя, обернулась:
– Та-ань! Вынос завтра в двенадцать. Приходи.
Сказала Ираида Семеновна на пару секунд раньше, чем поняла, что на крыльце никого нет. Вернуться не решилась. Закричать, чтобы снова поднять подругу с постели, тоже. Внутри заворчало раздражение: «Минуты не подождет!»
При входе в свой дом градус раздражения стал на пару единиц выше – за кухонным столом вместо оставленного Степана сидело двое: на коленях у мужа расположился Вовка, спросонья похожий на китайца.
– Ты чего не спишь? – набросилась Ираида на мальчика. – Рань такая!
Звягину ничуть не смущало, что ровно пять минут назад в разговоре с подругой она придерживалась противоположной точки зрения.
– Не хочу-у-у, – капризно протянул Вовка, выворачивая припухшие со вчерашнего губы.
– Что еще за не хочу!
– Я пить хочу, – продолжал ныть мальчик.
Ираида стремительно подошла к плите, резким движением схватила вскипевший чайник и плеснула в бокал. Выставила перед сыном, громко стукнув о стол:
– Пей.
Над бокалом клубился пар.
– Горячо.
– Просил? Пей!
Степан неодобрительно посмотрел на жену и спустил сына с колен на пол.
– Давай, Вовка, поднимайся наверх – я воду принесу.
– Все равно я спать не буду, – заявил мальчик.
– Не спи, – согласился отец. – Просто полежи, пока мы здесь с мамой поговорим.
– А мне почему нельзя? – изо всех сил сопротивлялся Вовик. – Я все знаю: Ольга нам не родная, она – принцесса, Трифон – король, деда умер, его в землю закопают.
Супруги переглянулись. Ираида хотела было открыть рот, но, увидев выражение Степанова лица, осеклась.
– Конечно, ты все знаешь, – продолжал обрабатывать сына отец. – Но когда один мужчина разговаривает с женщиной, другой дает ему такую возможность. Если он, конечно, настоящий мужик. Ты настоящий мужик, Вовка?