– Führerprinzip (принцип лидерства), – объяснил он мне безапелляционным тоном. – Новый воспитательный метод, вводимый Штрайхером, нашим руководителем, чтобы мы, школьники, стали хорошими немцами и знали все о стране и об опасностях, которые ей угрожают.
Он посмотрел на меня снизу вверх.
– Две самые большие опасности – это коммунизм и евреи. В дальнейшем учителя и профессора уже не будут дряхлыми седыми бородачами, отставшими от времени. Это будут молодые специалисты из СС или, по крайней мере, члены партии.
Клаус искоса бросил на меня взгляд, желая убедиться, произвела ли на меня впечатление его новая роль многообещающего эксперта по политическому воспитанию.
– Все учителя будут иметь звания, как в армии. Время от времени они будут докладывать по инстанции о наших успехах в учебе и расовых достижениях.
– Что ты имеешь в виду под «расовыми достижениями»?
– Достижениями, достижениями! Ну, это количество евреев, которых мы разоблачим в школе или на улице. Боже мой, чему тебя учили?
Я позволил ему продолжать, потому что хотел получить от него больше информации.
– О чем это я? Ах да, дело касается наших учителей… В прошлый понедельник новый директор школы вызвал нас всех и объяснил, почему фюрер решил уволить всех неблагонадежных. Большинство из них – это бывшие коммунисты или лица с примесью еврейской крови. Существовала угроза того, что они могли испортить нас порочными методами воспитания.
Он заговорил вдруг унылым тоном:
– Некоторые нам нравятся. С теми же, кто не нравятся или кто не члены партии, мы всегда начеку. Юнгбанфюрер рекомендовал нам присматриваться к ним и делать пометки о каких-нибудь странностях в их поведении. Нам нужно сообщать обо всем, что они делают и с кем говорят, следить за тем, куда они ходят.
Он скривил губы и раздраженно хмыкнул. Затем вздохнул:
– Это работенка! Весь этот материал следует сдавать «фенляйну», который передаст его «штамму». Тот, в свою очередь, вручит его «гебиту», и далее материал пойдет к «обергебиту». Что касается того, как поступит с ним «обергебит», то это нас заботит меньше всего. Но больше всего раздражает то, что это часто ведет к неприятностям. Достается всегда именно тому парню, который первым сообщит. Поэтому в действительности, когда учитель ведет себя сомнительно, мы обычно не очень спешим докладывать об этом.
Я несколько опешил.
Но мне очень хотелось узнать, что ему говорили о фон Метцше, недавно назначенном декане университета.
– Кто такой этот Метцш?
Клаус ответил пренебрежительным тоном:
– Ты и вправду ничего не знаешь! Генерал-лейтенант Хорст фон Метцш был назначен Юлиусом Штрайхером на высший командный пост в германском преподавательском корпусе. Наша образовательная система должна строиться по образцу иерархической военной системы СС. Также будут введены телесные наказания, но мы не особенно боимся этого. Черт возьми! Сделай маленький промах – и они зададут тебе трепку!
Он сделал короткую паузу. Но, не желая, видимо, упустить столь благоприятный шанс продемонстрировать свою полную подготовленность исполнять обязанности юнгешафтфюрера, Клаус продолжал:
– После назначения Метцша произошло еще одно изменение. У нас теперь два дополнительных часа в неделю для постижения расовой теории. С прошлого месяца вменено в обязанность вывешивать каждый понедельник на стенах школы свежий выпуск «Штюрмера».
Что такое «Штюрмер» («Штурмовик»), мне известно. Это еженедельная газета, издаваемая Штрайхером. Она затрагивает исключительно расовые проблемы, особенно еврейский вопрос.
Листая газетные страницы, сталкиваешься с карикатурами на евреев, выполненными в гротескном виде. Печатный текст призван раскрыть глаза общественности на «угрозу, исходящую от израэлитов». Газета снабжает читателя конфиденциальной информацией о контролировании евреями промышленности и торговли, печатает списки недавно раскрытых тайных обществ и много других материалов подобного рода.
Имеются также новостные сюжеты на ту же тему. Регулярно публикуется очередной рассказ об изнасилованной евреем немецкой девушке, которая произвела на свет уродливого младенца. (Кроме того, регулярно печатались выдержки из «Протоколов сионских мудрецов», истории о ритуальных убийствах немецких детей евреями и т. п. – Ред.)
Я знаю о евреях практически все. Тем не менее нахожу подобные материалы довольно глупыми.
Мне известно также, что фюрер любит читать «Штюрмер» и что он с нетерпением ждет момента, когда ему положат на стол новый выпуск газеты, еще пахнущий типографской краской.
Увидев, что я погрузился в раздумья, Клаус вновь принялся за домашнее задание.
Я заглянул через его плечо. Клаус писал:
(Juden Lebenschreibung («Еврейская биография») Густава Найделя)Глава 3
ВОСПОМИНАНИЯ О БАВАРИИ
Лето 1938 года. В течение двух дней мы находились в Зоненвендлагер (летний лагерь гитлерюгенда) в Урфельде на берегах озера Вальхензе в местечке Гармиш в Баварских Альпах.
Мы собирались провести большую часть своих каникул в прекрасных заповедных природных условиях. Виттенберге казался теперь очень далеко. Очутившись лицом к лицу с горами, вершины которых покрыты вечными снегами, ощущаешь себя в совершенно необыкновенном мире и новой обстановке. Природный ландшафт, кажется, дышит свободой и чистотой. Все выглядит просто и легко. Здешняя жизнь разительно отличается от атмосферы преследований, тревоги и депрессивного состояния в Бранденбурге.
Или, может, это просто мой искаженный взгляд на мир? Ведь у меня остались неприятные воспоминания о последних днях пребывания в Виттенберге.
Меня утомила вся эта зубрежка, которой я должен был заниматься, чтобы получить аттестат, – теперь я бакалавр искусств. А то, что произошло потом дома, меня окончательно добило.
Несколько месяцев назад Лена познакомилась с молодым унтерштурмфюрером СС (шутцштафелем). С тех пор она не переставала говорить о его физических, эстетических и моральных качествах, утверждала, что он «похож на греческого бога» и все такое.
Вскоре она была уже совершенно от него без ума.
Однажды, месяца два назад, она вдруг решила представить свой образец совершенства отцу. И вот она приводит домой его, одетого в безукоризненную форму, и мы на Хейлигенгассе, 37 имели честь принять этого сердцееда.
Генрих Грисслинг, эсэсовец из «Лейбштандарт Адольф Гитлер»[2], чувствовал себя как дома. Улыбчивый и самоуверенный, он вошел с важным видом, поклонился маме, протянул руку отцу и снизошел удостоить кивком Клауса и меня. Он был высок, белокур, с массивным квадратным лицом, скупыми жестами и хриплым голосом. Ничто в нем не напоминало Дон Жуана.
Через несколько минут принужденного разговора или скорее одностороннего монолога, прерывавшегося длинными паузами неловкого молчания, Грисслинг, как говорится, подошел к главному. Без всяких околичностей он объяснил моему отцу, что располагал возможностью суммировать положительные и отрицательные качества Лены и что обнаружил в итоге превышение первых над вторыми. Поэтому он имеет честь просить ее руки.
Временной отрезок между приходом жениха в 16.30 вечера и брачным предложением в 16.50 едва ли оставлял отцу время составить какое-то определенное мнение по этому вопросу, чего он, видимо, желал.
Отец пытался объяснить это.
Однако Грисслинг отказал ему во времени для размышления. Генрих безапелляционно заявил, что они с Леной любят друг друга, что они молоды, свободны и здоровы и что нет оснований откладывать свадьбу. Казалось странным, что он взял на себя труд прийти в наш дом, вместо того чтобы увести с собой Лену сразу.
Он добавил также, что их союз будет весьма благополучным, поскольку соответствует этике супружеских отношений национал-социализма. Какое отношение имел к этому национал-социализм?
В заключение этой необычной беседы он заявил, что снова придет через три дня выслушать решение моего отца. Но заметил при этом, что они с Леной, если потребуется, могут обойтись без его одобрения.
Как только этот странный молодой человек удалился, мы все посмотрели друг на друга и на Лену.
Она, со злым выражением лица и издевкой, заговорила:
– На самом деле, если бы все мужчины были такими, как он, жизнь стала бы гораздо проще. – И, повернувшись к нам лицом, продолжила: – Фюреру не так трудно было бы строить новую Германию. Генрих знает, чего хочет. Я тоже! Я люблю его, и этого достаточно. Нет нужды в долгих обсуждениях и бесконечных встречах!
– Но ты хорошо его знаешь? – робко спросила мама. – Ты знаешь, кто этот мужчина, и может ли он сделать тебя счастливой? И эта его работа, чем он конкретно занимается?
– Его работа? – произнесла Лена холодно. – Его работа состоит в том, чтобы оберегать фюрера и великий нацистский рейх! Разве этого недостаточно?
Отец пробормотал что-то о том, что она глупая девчонка или того хуже – потаскуха. В заключение разговора он заявил, что наведет осторожно справки о Грисслинге, прежде чем предпринять что-нибудь.
К сожалению, эти справки дали не очень благоприятную информацию об унтерштурмфюрере.
Отец выяснил, что тот фактически был пьяницей и бабником, без всяких моральных или религиозных принципов. Я только воспроизвожу его слова, но было кое-что более серьезное.
Грисслинг стал офицером в результате обстоятельств, о которых стоит рассказать.
Два года назад, в 1936 году, он был всего лишь обершарфюрером, служившим в Алленштайне (Алленштейне), в Восточной Пруссии.
В то время в Алленштайне (современный г. Олыптын в Польше. – Ред.) проживало много польских евреев. После беспорядков в июне 1936 года в Пруссии и Силезии – беспорядков, спровоцированных еврейским меньшинством, которое обвиняло профсоюзы НСДАП в увольнениях евреев, – были приняты весьма жесткие дисциплинарные меры.
Ночью с 28 на 29 июля начался погром. Всех еврейских торговцев выбросили из их лавок, которые затем были разграблены и сожжены. Эсэсовцы с пальцами на спусковых крючках автоматов стреляли по всем, кто пытался бежать. Они врывались в дома ортодоксальных евреев, заставляли их спускаться по лестницам со вторых этажей, подталкивая прикладами.
В ту ночь рвение Генриха Грисслинга в погромах удостоилось особой похвалы начальства.
Он специализировался на детях.
Не упустил ни одного из них. Под предлогом предупреждения попыток детей сбежать – реальных или надуманных, ему лучше знать – он расстреливал их длинными очередями из пулемета, из которого стрелял по еврейским домам.
По окончании операции значительная часть почитателей Талмуда оказалась в еврейском раю. Оставшихся в живых отправили в концентрационный лагерь в Шнайдемюле.
На следующий день Грисслинга повысили в звании до гауптшарфюрера, а месяцем позже – до унтерштурмфюрера.
После долгих размышлений я не знал, что и думать о такой форме дисциплинарной операции.
Альфред Розенберг показал в своей книге «Миф XX века», что евреи причинили Германии и всей Европе большой вред.
Фюрер был в мире первым, кто принялся за силовое противостояние еврейской угрозе.
Я убежден, что для обеспечения нашего будущего важно устранить евреев из определенных профессий и предотвратить их влияние на жизненно важные для страны проблемы.
Но я не мог понять пользу или ценность упомянутых дисциплинарных операций и казней.
Впрочем, фюрер, который показывал снова и снова, что его трудно обмануть, несомненно, имел веские причины для санкций на такие операции.
Где-то я читал, что режим для укрепления своей силы и мощи не должен ставить себе целью чисто абстрактный идеал, но должен преследовать конкретные цели, воздействуя на наиболее уязвимые элементы и уничтожая их.
Это мобилизует сторонников режима и дает выход их ненависти.
Если дело обстоит именно так, то евреи идеально подходят для этой цели.
Все это, однако, меня мало интересует.
Возвращаясь к Генриху Грисслингу и моему отцу, я считаю излишним говорить, что папа Нойман не испытал особого энтузиазма, когда узнал, что его будущий – о боже! – зять вовсе не невинный, чистый юноша, которого он желал своей дочери.
Отцу рассказал о Генрихе младший офицер из казарм Людендорфа. Этот достойный служака добавил, что, по его мнению, унтерштурмфюрер Грисслинг настоящий герой, которого ждет блестящее будущее…
Но вы бы слышали папу, когда он пришел домой в тот вечер! Увидев Лену, он двинулся на нее со страшным криком:
– Никогда, слышишь, никогда я не отдам свою дочь этому убийце!
Лена побледнела и резко вскочила, опрокинув стул, на котором сидела.
– Генрих – убийца?
– Он подлый преступник, вот кто он! Омерзительный убийца! Он заслужил жестокостью ужасную репутацию после еврейского дела в Алленштайне… Кирнсте рассказал мне об этом все. И ты хочешь, чтобы я позволил брак с этим садистом, который находит удовольствие в кровавой бойне детей! Тебе нравится померанцевая свадьба, полагаю… Почему бы не пригласить братьев и сестер убитых детей, чтобы они несли шлейф твоего свадебного платья? А потом лежать с ним всю ночь в постели, когда он сможет сообщить тебе все подробности! Он расскажет, кого убивал весь день?
– Замолчи, отец, или я заставлю тебя замолчать! – огрызнулась Лена.
Папа смотрел на нее недоверчивым, непонимающим взглядом. Он с трудом выдавливал из себя слова:
– Моя собственная дочь не лучше всякой дряни! Моя дочь. Мои дети мерзки! Это больше не люди!
Помню, я встал, стиснув зубы. Есть вещи, с которыми нельзя мириться, даже если они исходят от собственного отца.
Но прежде чем я смог что-нибудь сказать, он дал Лене увесистую пощечину.
Со стороны сестры не было никакой реакции. Она промолчала. Схватила свое пальто и вышла из дому, хлопнув дверью.
Я сказал отцу, что он поступил неправильно. Он окинул меня безумным взглядом, словно не понимая, затем рухнул на край стола, всхлипывая.
Думаю, я презирал бы его меньше, если бы не его глупая вспышка буржуазной сентиментальности.
Через час Лена вернулась в сопровождении Генриха.
Унтерштурмфюрер вошел, ни с кем не поздоровавшись. Он был в ярости, его лицо исказилось необычным образом: нижняя челюсть выдвинулась вперед, словно он хотел убить кого-то. Без единого слова он пересек комнату, взял стул и сел. Его взгляд, окинув комнату, остановился на отце.
– Дела неважны, герр Нойман, – сказал он. – Ваша дочь только что призналась мне, что вы плохой немец. Вы глубоко оскорбили меня и нашего фюрера. Это неблагоразумно и опасно. Особенно когда исходит от человека, подобного вам.
Прежде чем продолжить, он задержал взгляд на Лене.
– Ваша дочь, к счастью, хорошая гражданка. Ей нелегко было сообщить мне то, что весьма заинтересовало бы мое начальство на Потсдаммерштрассе. – Он слегка улыбнулся. – Вы допустили небольшое упущение, когда заполняли свою анкету в этом году. Вы ведь реально участвовали в экстремистской деятельности в 1932 году. Были членом «Рот фронта», кажется?
Отец повернулся в сторону Лены и пристально посмотрел на нее, словно видел в первый раз. Затем его лицо приняло суровое выражение.
– Будем говорить по существу, – пробормотал он. – Что вам нужно?
– Ничего, герр Нойман. Совсем ничего, – ответил Грисслинг. – Только я не вполне уверен в том, какие последствия может иметь дознание гестапо, если, конечно…
Отец прервал его: