Самый первый ледовый спектакль, в котором я принимала участие, это групповой номер «Белоснежка и семь гномов». Я, естественно, оказалась среди гномиков, в колпаке. Плюс борода, которая мне жутко мешала. Где-то дома сохранились фотографии с того представления. Родители нам шили костюмчики.
Мы все время соревновались с ребятами со стадиона Юных пионеров, потому что считалось, что самые лучшие номера делали там, а наша Марьина роща шла второй за ними. Третье место в Москве – школа «Локомотива». Я даже сейчас не помню, где она располагалась. Там работали муж и жена Васильевы. Васильева тренировала Татьяну Шаранову и Анатолия Евдокимова, брата и сестру Олеховых, Андрея и Людмилу, и оттуда вышел будущий чемпион мира Сережка Волков. «Спартак» – это Сокольники. Там уже имелся большой искусственный каток. Но, как и везде, каток открытый. Первый открытый каток олимпийского размера. На стадионе Юных пионеров был первый закрытый маленький каточек, а в Марьиной роще его построили полуоткрытым-полузакрытым: крышу над ним возвели, а стены отсутствовали. В Сокольниках часто проходили чемпионаты Москвы. Зимой мы, как правило, выступали в Лужниках; там, где сейчас Малая спортивная арена, раньше находились теннисные корты, открытый теннисный стадион с трибунами. Теннисные площадки заливали, а зрители размещались на трибунах.
Тренерская элита
В фигурном катании есть несколько профессий. Есть хореограф-постановщик. Это то, что долгие годы успешно воплощали Елена Анатольевна Чайковская и Татьяна Анатольевна Тарасова. Есть другая профессия – тренер. К тренерам я могу отнести Виктора Кудрявцева, Эдуарда Плинера, Жука и Игоря Москвина. Эти люди занимаются «техническим оснащением» спортсмена. Все, что касается постановки техники, к Тарасовой (я точно могу сказать, потому что я у нее тренировалась) имеет мало отношения. Другое дело, что у Тарасовой абсолютно неординарное мышление. Если мы все, обычные люди, мыслим прямо, то она будет обязательно пробовать вправо или влево. А может, вообще назад. Чайковская, как мне кажется, берясь за спортсмена, достаточно четко выстраивает ему стратегию поведения, работы и продвижения к результату.
Татьяна Анатольевна все решает эмоционально. Она может работать только с теми, кто ей верит беспредельно. Если со стороны спортсмена возникают сомнения – ты мне еще докажи, что делать надо так, а не по-другому, – то ситуация может развиться в большой конфликт, и, как правило, заканчивается разрывом отношений. Она как любит наотмашь, так и бьет наотмашь. Но в ней есть, безусловно, то, что мы называем талантом. И за счет ее шестого чувства, ее невероятных способностей ей многое прощается, что в нормальной жизни, обычным людям, наверное, никогда бы не прощалось.
Елена Анатольевна – человек более глубокий, чем Тарасова, хотя, как любой женщине, ей в эмоциях не откажешь.
Я, например, для себя сделала такой вывод – не хочу с Тарасовой ни ругаться, ни дружить. Потому что ругаться – это неприлично и недостойно. Мы все-таки рядом столько лет прожили. Дружить же просто невозможно. А дружба – это взаимное уважение, принятие в человеке, с которым ты дружишь, не только его сильных, но и слабых сторон. Конечно, Татьяна Анатольевна старается быть человеком конъюнктурным, но это обычное поведение в нашем мире. Когда говорят, что нельзя, мол, так переманивать спортсменов, я с этим не согласна. Я понимаю, что наступает такой период, когда мы сами уходим. Я, например, к Тарасовой сама пришла. Меня никто не переманивал.
Татьяна Анатольевна умеет красиво говорить, умеет обольщать. Нам, спортсменам, добрых слов не хватает, а тренер, который ведет своего спортсмена, он все время твердит: это надо сделать, то надо сделать, здесь ты слабину дал, здесь не так выехал… Татьяна Анатольевна чуть ли не единственная, которая, насколько это можно, тобою восхищается. Мы же все любим ушами, особенно женщины. А в нашем мире, если ты получаешь такое ежедневное поощрение, оно дает тебе еще больше сил. У Татьяны Анатольевны долгие годы был девиз: давайте говорить друг другу комплименты. А я вообще не умею говорить комплименты, и, естественно, наши отношения были чисто деловыми. В те годы, когда мы с Сашей у нее работали, я чем могла ей помогала.
Третья великая российская женщина-тренер – Тамара Николаевна Москвина. Мне кажется, у меня с ней были самые честные взаимоотношения. Хотя в общем-то она была для меня тренером-соперником. Но при этом мы с ней всегда общались безо всяких упреков друг к другу.
К сожалению, травмы в парном такие, как мало где в спорте. Здесь не меньшая конкуренция, чем в танцах, но там соперничество в основном словесное. В парном катании мы честнее друг к другу относимся. Каждый, кто прошел через парное катание, знает, что и для тренера, и особенно для девочек – это самый тяжелый вид спорта. Требования невероятно высокие. Мы и без судей прекрасно видим, кто сильнее в данный момент.
С Тамарой у меня был такой случай. В 1983 году мы не могли послать на чемпионат Европы ее пару Елена Валова – Олег Васильев и пару ее супруга, Игоря Москвина, Лариса Селезнева – Олег Макаров, потому что обе эти пары были дисквалифицированы за драку на тренировке. Но я прекрасно понимала, что они единственные, кто может и готов бороться с немцами Бест – Тирбах, которые за год до этого стали чемпионами. Такая, простите, пара уродцев. На моей памяти только одна немецкая пара была красивая: Кернер – Остеррайх, они выступали в середине 1970-х. Все остальные просто корявые какие-то – и внешне, и по катанию. На тренерском совете после проката (а прокаты состоялись у меня на тренировке) я сказала, что пара Валова – Васильев должна по-ехать на чемпионат Европы. Я высказала свое мнение, а мне тогда с ехидством кто-то, уже не помню кто, сказал: ну и вместо кого ты их пошлешь? Третьего номера в тот момент не было, а вторыми в команде была моя пара Вероника Першина – Марат Акбаров. Я говорю: да хотя бы вместо моей пары. Жаба меня не душит. Конечно, я знала, что моим спортсменам мое мнение тут же передали. Но я привыкла всегда смотреть правде в глаза и защищать интересы команды. Думаю, что на том совете мало кто меня понял, но все-таки поддержали. Валова с Васильевым поехали на чемпионат Европы, стали там серебряными призерами, а через месяц на чемпионате мира победили. И я была рада, что косвенно им помогла. Мы с Тамарой никогда ничего не делили, особенно когда она в Америке работала. Мы с ней делились только жизненным опытом.
Москвина не постановщик. Все, что она ставит сама, как правило, выходит плохо. Точно так же, когда она сама костюмами занимается, – это тоже всегда так себе. Она тренер! Она умеет сохранить пару, она умеет выстраивать политику для пары. Я говорю только о паре, потому что она занимается в основном парным катанием. И в этом деле большой молодец. Потому что действительно есть такая проблема, скрытая от зрителей, – сохранить пару, создать взаимоотношения в ней. Серьезная проблема – продвижение пары, особенно когда доминировавшая прежде в парном катании линия отечественного спорта стала пошатываться. Тамара буквально спасала своих ребят. Она увозила Артура Дмитриева, будущего двукратного олимпийского чемпиона, в Америку, потому что понимала – в Питере он пропадет, ему необходимо создавать совершенно другой климат. Она сумела отстоять пару Бережная – Сихарулидзе, тем самым выводя две свои пары на олимпиаде в Нагано на первое и второе места. Я видела, с каким уважением ее спортсмены к ней относятся. Так не притворяются. Тамара Николаевна – один из немногих тренеров в фигурном катании, с которым ученики остаются.
Я не могу сказать, что у Москвиной своя школа. Школа в моем понимании – подготовка спортсмена с самого начала. Хотя у нее работала в Питере группа тренеров, и Игорь Борисович ей был только в помощь, но Тамара все-таки берет уже более или менее готовых ребят. У нее был первый опыт, когда она взяла детей, составила их в парочки и стала их вести. Это были Воробьева – Власов и Леонидова – Боголюбов. Но дальше, по крайней мере в последнее десятилетие, она стала брать взрослых ребят. Когда возникла та сложная ситуация с дракой (а у нее с мужем была одна группа парного катания), Игорь Борисович со своими ребятами стал работать в одно время, а ученики Тамары Николаевны – в другое. Мы помогали им развести группы по времени, потому что понимали: они тренеры большие, и ученики у них серьезные.
Поскольку все пары в одно время на катке не помещались, меня просили объединиться с Игорем Борисовичем. Я ответила: конечно, все будет замечательно. Хотя, честно говоря, мне с ним приходилось нелегко. Поскольку я отношусь к нему с огромным уважением и пиететом, Игорь Борисович мог прийти и безо всякого вступления сказать: мне сейчас нужна музыка на двадцать минут. Он не спрашивал, какие у меня в этот момент тренерские планы. Или: Ира, давай сегодня так, а завтра иначе. Я под него меняла планы тренировок своих ребят. Я ни на минуту не забывала: он старше меня и опытнее, и спортсмены, с которыми он в данный момент работает, по классу выше моих спортсменов. Хотя можно было спокойно закатить истерику, как у нас это часто делают. Покричать, повопить, выбить себе какие-то преференции. Но ему нужна была музыка на двадцать минут, и я спокойно уходила на второй план безо всякого ущемленного самолюбия.
Виктора Кудрявцева я знаю меньше. Кудрявцев – человек тихий, к тому же у него всегда было только одиночное катание. Хотя звание заслуженного тренера он получил за пару Людмила Смирнова – Андрей Сурайкин, ставшую второй на Олимпийских играх 1972 года. Виктор Николаевич в обычной жизни очень незаметный. Каких-то бурных проявлений характера с его стороны я никогда не замечала. А тренер он очень мощный. Умел любого научить прыгать.
Он в течение не одного десятилетия сохранял свой тренерский потенциал и работает по-прежнему очень хорошо. Хотя у него всякое случалось: группы расходились, сходились, наступало время, когда учеников было много, и время, когда их было мало. Но он никогда не остается без спортсменов. Если возникает вопрос, как научиться прыгать, то идут к Кудрявцеву. Если возникает вопрос, как сделать программу, идут к Тарасовой.
Был период, когда Таня со своими «мозгами в другую сторону» могла такое придумать, что другим и не снилось. Думаю, что больше всего она свою фантазию сдерживала в отношении Зайцева и меня. Потому что Шура Зайцев к любым фантазиям относился с подозрением. Поэтому на катке все время стоял дикий крик – мы наступаем на горло ее песне. Мы всегда старались быть соавторами тренера. У нас со времен Жука так было поставлено: если элемент в чем-то неудобен, как бы он ни был красив, мы от него отказываемся. Программа должна иметь стопроцентную гарантию надежности.
Как любая женщина, Татьяна Анатольевна лучше понимала женскую часть, женскую партию в паре, как в танцевальной, так и в спортивной. Что сзади делает партнер, как мне казалось, ее мало волновало. Зайцев возмущался: я устал в выпадах ездить. Если посмотреть с этой точки зрения на ее программы даже танцевальных пар, то, конечно, больше внимания она уделяла партнерше. Поэтому Татьяне, я думаю, с нами было тяжело, хотя мы к ней пришли именно потому, что нам хотелось творчества в катании. Честно говоря, слово «мы» здесь не подходит. Это был стопроцентно мой выбор. Я мнением Зайцева не интересовалась, хотя Сашу в тот момент, и меня, естественно, тоже, очень сильно «обрабатывала» Елена Анатольевна Чайковская – ей очень хотелось, чтобы мы перешли к ней. Но я прекрасно понимала: там, где есть Пахомова – Горшков, где есть Ковалев, мы автоматически становимся третьими, а меня такая расстановка не устраивала абсолютно. Меня и Жук перестал устраивать, когда он слишком много внимания стал уделять другим ученикам. Что касается работы технической, работы по нагрузкам, здесь я была Жуком подготовлена очень хорошо. Но во всем, что касалось хореографии и композиции программ, у нас всегда были с Жуком пробелы. Исключительно за этими компонентами я в свое время пришла к Татьяне Анатольевне Тарасовой.
Невольно возникает мнение, что в фигурном катании нет тренера, который мог бы поставить технику, как Жук, прыжки, как Кудрявцев, выстроить стратегию, как Елена Анатольевна, и создать уникальную программу, как Тарасова. Но такой тренер и не нужен. Думаю, за счет разделения специальностей и держится американское фигурное катание. Именно так построено обучение в их бесчисленных лагерях, куда приезжают спортсмены со всего мира. Я в Штатах оказалась в школе, где у меня основным направлением деятельности была силовая работа, скольжение и, естественно, парное катание. Обучение технике скольжения целиком и полностью лежало на мне. Я, конечно, создавала и программы. Во всяком случае, первые программы, с которыми Мишель Кван выехала на свой первый чемпионат мира, были моими. Но сразу могу сказать, я не очень люблю работать над программой. Поэтому кому-то доставались программы, а меня просили составить комбинацию дорожек и спиралей – то есть то, в чем я была сильнее других. Умению дышать во время исполнения программы нас никто и никогда не учил. А это целая наука, и в ней есть свои специалисты. Не сомневаюсь, что большинство наших тренеров об этом не задумывались. Где, под какие шаги как надо дышать, как набирать скорость, как ее экономить, как, наоборот, выдавать по полной? В принципе с нами этим немножко занимался Жук, а дальше мы уже сами все разгадывали, потому что с возрастом приходит опыт.
Самое страшное в программе – остановка. Как после этого сохранять скорость, энергию и силу? Остановиться и снова начать движение? Это очень сложно, особенно в парном катании. В одиночном такое еще можно относительно легко преодолеть. Петренко, когда стал постарше и повзрослее, и, что немаловажно, потяжелее, начал в программе все время танцевать: прыгнул, остановился, потанцевал, отдохнул, потом два-три прыжка сделал, опять потанцевал… Девочки визжат, и вроде какая-то необычная композиция получается. Для нас, для парников, сохранять энергию, скорость, инерцию очень важно. И поэтому какие-то переходы, которые Таня нам предлагала, были в принципе невозможны. Потому что если пара остановилась, то снова с места набирать ход – это катастрофа, во всяком случае для нас с Зайцевым. Мы разношаговые: у меня короткие ноги, у него – длинные, у меня скоростная пружинистая мышца, у него – длинная мышца. Это такие тонкости, которые даже опытные специалисты не всегда до конца понимают.
В любой программе есть два мертвых угла. И самое главное – в эти углы не забраться. Если туда попадешь, придется долго выбираться. То есть для зрителя, но прежде всего для судьи, это правый ближний и левый ближний углы. Арбитры не видят эти углы или им надо буквально выкручивать шеи. Причем получается так, что левый угол более или менее видят одни судьи, а правый – другие. Есть такое выражение, особенно по отношению к парному катанию: элемент смотрится, как на сцене. То есть в одну сторону смотрится хорошо, а в другую – в нем можно увидеть ошибки или какие-то некрасивые позы.
Думаю, что значительная часть молодых специалистов тоже не знают или не очень понимают это. Но я не могу сказать такое про Москвину. Она из тех тренеров, которые все время учатся, постоянно. Она внимательно смотрит за тем, что другие делают, она всегда подойдет, спросит, не стесняясь. Не факт, что она их применит, но в свою копилку складывает. С одной стороны, вроде легкая дипломатия, уважение к коллеге, а с другой – это и процесс: чем ты больше мнений выслушиваешь, тем шире твои возможности.