– О как! – восторженно воскликнул мой визави.
– Ты где? – насторожилась Капка. – И с кем?
– С мужчиной.
– Я поняла, что с мужчиной. Кто он?
– Я в полиции, не беспокойся.
– О господи! Что ты там делаешь?!
– Пишу заявление. То есть уже не пишу. Я думаю, если мы изымем из музея натюрморт с белой вазой, то все будет хорошо. Только надо сделать это быстро. Увидимся в шесть. – И я дала отбой.
– Что за картина? – вцепился в меня сотрудник полиции, как только я запихнула телефон обратно в сумочку. – Она заминирована, что ли?
– Пока не знаю. Знаю только, что в ней таится опасность. И нам, то есть вам, то есть нам с вами и с ними, срочно надо в музей.
К моему огромному удивлению, он согласился:
– Хорошо. Во сколько вы заканчиваете работать, Анфиса?
– Без пяти шесть.
– Без пяти шесть я буду ждать вас у входа в библиотеку.
– Вы и это знаете?! Что я работаю в библиотеке?!
– Одно время я даже подумывал установить в читальном зале постоянное дежурство одного из наших сотрудников, – вздохнул он. – Вас люто ненавидят. Я думаю, костями на коврике дело не ограничится. Вам всерьез грозит опасность, поэтому отныне я всегда буду рядом, – заверил он. – Кстати, меня зовут Арсением. Арсений Савельевич Ладушкин. – Он еле заметно опустил подбородок. Я тоже представилась полным титулом: Анфиса Иннокентьевна Лебедёва, ясновидящая. И мы наконец познакомились.
«Ему около сорока, – тут же подсчитала я. – Постарше меня, скорее всего в разводе, и с социальным статусом у него все в порядке».
И мне стало так спокойно! Я правда не поняла, почему он со мной возится, но когда поняла, то решила, что это достойно отдельной главы. Но надо собраться с духом. Сначала об убийстве.
Ограбление века
Я же говорю, у нас все как в Москве, только масштаб поменьше. Но пусть вас это не смущает. Человек, он везде человек. А олигархи и у нас есть. К примеру, Аксенкин. Но обо все по порядку, а то я все время сбиваюсь.
Итак, в шесть часов вечера у входа в местный краеведческий музей собрались: я, сотрудник полиции Арсений Ладушкин и Капка с олигархом Аксенкиным. Тот просто рвал и метал. То есть рвался в музей, чтобы метнуть туда многотысячную рублевую гранату и купить произведение бессмертного искусства. Бессмертное произведение искусства, конечно! Просто он меня так напугал, что мои мысли стали путаться.
– Где она?! – орал Аксенкин. – Кто посмел?!
Посмел утаить от него источник дохода. Аксенкин считает, что все в этом городе принадлежит ему, а раз он спонсор выставки местной живописи, то вся она без остатка его собственность. Такой уж у человека характер. Благодаря полицейскому Ладушкину нас ждали. Смотрительница музея, сухонькая старушка, дрожащими руками открыла двери в рай.
Аксенкин вперся туда, как танк, готовый снести все на своем пути к обогащению, в том числе и несчастную старушку. За ним семенила Капка. Я не стала торопить события, потому что знала: без меня никак. Только я в курсе, какая из картин бесценна. Так и вышло. Войдя в зал, где находилась экспозиция, танк «Нил Стратонович Аксенкин» застопорил ход и развернул башню в мою сторону:
– Ну и где?!
Я, не дрогнув, указала рукой в самый дальний и темный угол:
– Там.
Аксенкин рванул туда, а я решила подождать, поскольку у меня появилось дурное предчувствие. Так и вышло. Из угла раздался рев:
– Убью!!! Кто посмел!!!
Старушка как подкошенная упала на руки едва успевшему подхватить ее Арсению, который, обращаясь почему-то ко мне, спросил:
– Валерьянка есть? Или что-нибудь успокоительное?
Я слегка обиделась:
– Наркотиками не балуюсь.
– А так сразу и не скажешь. Тогда просто воды.
– Я принесу, – вызвалась Капка.
И ушла за водой, потому что меня не отпустил Аксенкин. Заорал:
– Стоять!!! Отвечай: что за картина и куда она делась?!
– Спросите у нее, – кивнула я на полумертвую старушку. – Картину либо купили, либо украли. В любом случае это лишь подтверждает мои слова: она бесценна.
В этот момент появилась Капка с водой. Стакан из ее рук взял Аксенкин и выпил его залпом. Старушке ничего не досталось. Она по-прежнему не могла говорить.
– Еще воды! – велел Аксенкин.
Будь он уже Капкиным любовником, мало бы ему не показалось. Но с мужчинами, которые ей пока не принадлежат, Капка обращается так, будто это хрустальные вазы. Разбиваться на куски они должны исключительно после того, как окажутся в ее руках. А до того – ни-ни. Поэтому она покорно засеменила за вторым стаканом воды. На губах у нее играла загадочная улыбка. Свою роль Капка знает наизусть – Офелия.
– Итак, картина исчезла, – сказал Арсений то ли нам, то ли старушке, которую по-прежнему поддерживал. – Остается выяснить куда.
– Любые деньги, – рванул ворот рубахи от «Версаче» олигарх Аксенкин. – Верните мне ее.
Голос его был хриплым, но между ним и вторым стаканом воды встала я. Так что старушка наконец напилась и смогла говорить.
– Ее забрал автор, – проблеяла она.
– Как, когда, почему? – со всех сторон посыпались вопросы.
– Вчера. Пришел и забрал. Сказал, что картина продана.
– Кому?! – заорали мы хором.
– Мы не спросили. Да и зачем? Продана и продана. Это его дело, художника.
– Это теперь мое дело, – сердито сказал Аксенкин. – Я заплачу втрое больше. А, кстати, что на ней было?
– Глиняная ваза, белая с синими полосками, гиря и связка ржавых ключей, – охотно перечислила я предметы, составившие прекрасный натюрморт, который, увы, исчез.
– Тогда пусть нарисует мне два кувшина, две гири и хрен знает сколько ржавых ключей, – засопел Аксенкин. – Плачу втрое.
Я сразу поняла, что в искусстве Стратоныч ни бум-бум. Количество предметов, запечатленных на полотне великого мастера, не обязательно переходит в качество. Я не считаю, что такие полномасштабные шедевры, как «Гибель Помпеи» или «Явление Христа народу», эта толпа, включая мраморных статуй и полуголых богинь, и впрямь безумных денег стоят, но, с другой стороны, ее в сумке не унесешь. Опять же масштаб, не кран же строительный подгонять? А резать на куски, это уже, простите, варварство. Иное дело натюрморт. Это дело тонкое. И две глиняные вазы – перебор. Тем паче две ржавые гири. Но Аксенкин этого не понимает. Помогла мне Офелия.
– Нил, не пыли, – велела она. Так и сказала: не пыли. Я поняла, что Аксенкин почти уже ее собственность. – Проще взять готовую вещь. Вдруг вдохновение его больше не посетит? Кстати, кто он, этот художник? Неужели пробило кого-то из местных?
– Нет, он из самой Москвы, – охотно пояснила смотрительница музея. – Приехал к друзьям погостить, и ему здесь так понравилось, что он снял домик, кстати, в двух шагах отсюда. Сказал, места уж больно живописные.
Забыла сказать, краеведческий музей находится на территории бывшего мужского монастыря. Прекрасно, кстати, сохранившегося, за исключением самих монахов. Эти вообще не сохранились даже на кладбище. Наверное, сразу вознеслись. А вот монастырские стены уцелели прекрасно, равно как и постройки. Правильно, зачем им возноситься, в раю и так есть где жить. Так что все без исключения досталось нашему городу в качестве достопримечательностей. И колокольня, и трапезная, и молельня. И еще много старинных построек, одна из коих была запечатлена на полотне, принадлежащем кисти того же мастера. Его не унесли вместе с ключами и ржавой гирей, непонятно, кстати, почему.
– Он живет вот здесь, – кивнула на картину старушка.
Я вгляделась в старинный фасад, весь в трещинах, окно формой напоминает половинку лепестка садовой ромашки, подоконник почти врос в землю. Прекрасная, ни с чем не сравнимая старина! Вот где нашло приют вдохновение!
– Это мы мигом найдем! – сказал Аксенкин, схватив со стены картину. Смотрительница не посмела возразить, тем более Стратоныч заявил: – Это я тоже беру. Покупаю. Плачу втрое.
Он первый вышел из музея, мы следом. На этот раз я шла замыкающей, мой выход еще не скоро, я это предчувствовала, поскольку была ясновидящей.
Честно сказать, я еще ни разу не видела, чтобы GPS-навигатор выглядел таким образом: Аксенкин пер вперед, то и дело сверяясь с картиной, которую держал в руке. Тем не менее работал этот странный навигатор исправно, всего через десять минут мы нашли искомое. В конечной точке маршрута нас ждал старинный особняк, почти непригодный для жилья.
– Ага! – сказал Аксенкин, сунув под мышку пейзаж.
– Вам ничего не кажется странным? – задумчиво спросил Арсений.
Мне пока ничего не казалось, потому что вид загораживали широкие спины наших мужчин. Аксенкин был просто толстый, что касается Арсения, то он высокий, а потому непонятно, толстый или нет. Люди такого роста вполне могут себе позволить иметь с десяток лишних килограммов в отличие от маленьких. Я уже хотела посмотреть, что там за странность за широкими мужскими спинами, но меня опередили.
Аксенкин просто сгорал от нетерпения завладеть баулом ржавых ключей и складом с белыми глиняными вазами, поэтому с победным криком ринулся в дом, не обратив внимания на странности, о которых предупреждал Арсений. Как я узнала потом, дверь была приоткрыта. И если бы в свидетелях был не сотрудник полиции, Стратонычу дорого обошлась бы любовь к искусству. Потому что буквально через минуту он выскочил из двери как ошпаренный. И лица на нем не было. А был только костюм от «Армани» за три штуки баксов, а под ним – белая рубашка тоже от кого-то. Кажется, от «Версаче». Вот лицо его как раз и стало такого же цвета, как этот «Версаче».
Арсений тут же понял: его выход. И решительной поступью двинулся в дом. За ним туда зачем-то сунулась Капка, и совершенно напрасно. Она тут же пулей вылетела из дома. Мне придется временно исключить ее из повествования, потому что потом она блевала. И блевала долго.
На этот раз за водой пошел Аксенкин. Нервы у него было крепкие, и у меня, как оказалось, тоже. Меня даже не стошнило, когда я это увидела, войдя в дом, наверное, от любопытства.
Неизвестный мужчина лежал на полу. Я сразу поняла, что он не местный. Во-первых, подпись под картинами, которые он малевал: Александр Зима. Судя по возрасту, его должны были звать Ярославом, Всеславом, Всеволодом, на худой конец Русланом. А поскольку он был Александром, то родился не в нашем городе. Да еще фамилия Зима. В нашем городе нет людей с такой фамилией, а если и есть, то они шифруются. Хотя бы потому, что зима у нас девять месяцев в году и все ее люто ненавидят. Только потом я поняла, что, возможно, это псевдоним. А по паспорту он какой-нибудь Иванов или Сидоров. А может, и того хуже. Во-вторых, он жил там, где никто из местных жить не хотел, в доме, стены которого, словно стригущий лишай, покрывала липкая плесень, крыша текла, а электричество то и дело вырубалось. Он жил здесь временно, пока на улице было тепло, потому что я не знаю человека, который не сбежал бы отсюда, едва задует холодный ветер и солнышко перестанет облизывать горячими лучами насквозь проржавевшую крышу. Только тогда здесь более или менее тепло, при солнышке. А зимой все, кранты, даже людям с такой фамилией. Он и не дожил до нее.
При жизни этот Александр Зима, должно быть, выглядел неплохо. И нравился женщинам. Но сейчас он никому не мог нравиться, даже полиции в лице Арсения. Тот сказал:
– Ну, елки-палки! С меня с живого теперь не слезут, пока я не найду, кто это сделал!
Он так растерялся, что не мешал нам с Аксенкиным затаптывать улики. Ладушкин сказал потом:
– Вот же слоны! Все здесь затоптали!
Немудрено, что он растерялся. Сами подумайте: город у нас тихий, провинциальный, и людей здесь убивают далеко не каждый день. И даже не каждый год. Убийство для нас – вселенская трагедия, глобальная катастрофа – моя, кстати, специализация. И я предупреждала: скоро случится загадочное убийство.
Почему загадочное? Потому что исчезли только вещи, изображенные на картине, весь этот старинный хлам. И сама картина тоже исчезла. То есть не совсем. На полу рядом с размозженной головой художника валялись осколки глиняной вазы. Той самой, белой с синими полосками. А что касается гири, ржавых ключей и самого натюрморта, то их здесь не было.
– Что скажешь, ясновидящая? – хмуро посмотрел на меня Арсений.
– Полицию надо вызывать.
Заметьте, это я предложила, не он. Потому что он растерялся. Хоть и огрызнулся:
– Без тебя знаю.
И достал наконец из кармана мобильный телефон.
У нас все то же самое, что и в Москве, только масштаб поменьше. Расстояния соответственно тоже. Приехали они быстро. Что интересно, один из оперов, совсем еще молоденький, сразу пристроился блевать рядом с Капкой. Наверное, решил таким образом завязать знакомство с местной примой. Офелия, правда, выглядела не лучшим образом: ее огромные зеленые глаза почти сливались с зеленым лицом, а волосы мокрыми прядями висели вдоль впалых щек. А все из-за чего? Она увидела жирных зеленых мух, которые роились над телом несчастного Александра Зимы. Умереть бы ему и в самом деле зимой, и не было бы никаких мух. Но сейчас, в конце августа, уже, конечно, не очень жарко, но, с другой стороны, и не май месяц. В мае у нас прохладно и мух мало, равно как и комаров. А вот сейчас – сколько угодно! Было такое ощущение, что все они здесь, эти жирные навозные мухи. Вот Капка и не вынесла этого зрелища. Зато эксперт не колебался с выводами:
– Убили вчера.
Вчера было воскресенье. В воскресенье у нас вообще никого не убивают. В крайнем случае в субботу. В воскресенье у всех плохих людей, отбросов общества (а убил-то явно отброс), похмелье. С похмелья не будешь гирей молотить! Я почему-то уверена, что убили гирей. Той самой, что на картине. Ах да! Я ж ясновидящая! Конечно, я знаю, как и чем убили! Только непонятно, почему не знаю, кто и за что? Вот вам еще одна странность.
Надо сказать, что странностей было полно. У этого Зимы оказался неплохой гардеробчик. Одним словом, московский. И ни на одну из вещей убийца не польстился. Либо он был слишком худ, либо, напротив, толст. Потому что про таких, как Зима, говорят: нормального телосложения. Ну, хорошо, не захотел картинный вор носить одежду Александра Зимы, так ведь и за стол не сел! А художник явно ждал гостей. Они с покупателем, должно быть, собирались обмыть удачную сделку. На столе возвышалась бутылка дорогого коньяка, на тарелках была разложена нехитрая холостяцкая закуска, которой мухи, разумеется, тоже не пренебрегли. О них тут больше всего позаботились: и труп, и ветчина, вот все мухи сюда и слетелись. Но и коньяк убийцу не заинтересовал, он, видимо, сразу же перешел к делу: схватил гирю и принялся молотить ею А. Зиму по голове.
Я совсем забыла про Аксенкина. Пока суд да дело, мы вышли на улицу, олигарх отозвал Ладушкина в сторонку и повелительно сказал:
– Найди мне ее, слышишь, Арсений? Найди мне эту картину!
– Да где ж я тебе ее найду, Стратоныч? – развел тот руками.
– Ты же будешь искать убийцу?
– Разумеется. Это моя работа.
– Заодно и картину найдешь. Отдашь ее мне, с твоим начальством я договорюсь, чтобы не приобщали к делу. А тебе хорошо заплачу. Считай, это твоя премия.
– Я взяток не беру, – обиделся Арсений.
– Да знаю я, Ладушкин, что ты честный, – поморщился Аксенкин. – Удивляюсь, как тебя еще из органов не выперли. Таким, как ты, место на пенсии, а до нее на бирже труда. Получать грошовое пособие, брать в почтовом ящике бесплатную агитку и смаковать под морковный чаек факты новой коррупции в родном отечестве, чей дым и сладок, и приятен. Я ведь говорил твоему начальнику: хлебнешь ты с Ладушкиным. Ты ж, как собака на сене, ни сам, ни людя́м. Ну, так ведь это и не взятка. Так. Вспоможение.
«Слово-то какое купеческое нашел! Вспоможение!» – удивилась я, внимательно прислушиваясь к разговору. Мне было интересно: чем все закончится? Уговорит он Ладушкина или нет?