– Мешко, – прошелестели высохшие губы. – Мешко, мальчик мой, что же ты наделал, Мешко?!
Сильные руки подхватили его, помогли подняться на ноги.
– Изверги, – бормотал трясущимися губами над ухом Микл. – Каты, зверье, пся крев…
– Придержи язык, язычник, – донесся откуда-то – рядом и сверху – голос с моравским выговором. Скрипнули под сапогами стражника доски крыльца.
Пан Властислав не видел, как рука Микла гневно сжала рукоять меча – и отмякла под прищуренными взглядами моравских лучников.
– Мешко… – проговорил он, поворачиваясь к крыльцу, протягивая в темноту окровавленные руки. – Пустите меня к моему Мешко… Пусть он посмотрит на меня – может, опомнится!
Голос воеводы сорвался, и он спрятал в ладонях искалеченное лицо.
– Забирайте своего хрыча и проваливайте, пока можете, – вновь заговорил моравак. – Круль вас простил, да мы не прощали!
Дружинники окружили воеводу, прикрывая собой от нацеленных на них моравских стрел. Микл, подхватив под локоть, повел к коновязи. Воевода не противился.
Седая голова опустилась на грудь, поникшие широкие плечи тряслись, а губы беззвучно шевелились, повторяя одно и то же…
В гостевой палате Скалы было почти пусто. У очага стояла Ядвига, сидел на ременчатом стульце Яцек и на невысокой скамейке Микл.
– Куда ж вы теперь? – спросила после долгого молчания Ядвига.
Яцек опередил стремянного:
– А зачем им куда-то ехать, сестра? У Скалы крепкие стены, а они – бывалые вои. Пусть моравская дрянь только попробует сунуться!
Микл покряхтел, поерзал по скамейке, провел рукой по усам.
– Не в обиду пану Яцеку будь сказано, только не годится это. Не потерпит круль мятежа, да еще у себя под боком. И вам война вовсе ни к чему – до жатвы всего полмесяца осталось. Мы на Русь думаем податься, в Киев. Молодой князь Светослав, говорят, поклонников Распятого не терпит.
Помолчали.
– А пан Властислав что говорит? – спросил Яцек.
Микл снова закряхтел – только сейчас это больше походило на стон раненого:
– Ничего он не говорит, пан Яцек. Только плачет да твердит: Мешко, мальчик мой, Мешко…
Глава IV
«Слава государю Святославу Игоревичу!»
Лучи поднявшегося Солнца-Даждьбога преобразили Мать Городов Русских, так что Мечеслав Дружина, выйдя поутру из тех самых Подольских ворот, в которые вошел ночью, не враз решил, в каком же облике Киев, стольный град некогда полянских, а ныне – русских князей, нравится ему больше.
Не было более в городе Кия колдовства, не казался он городом Богов, вознесенным над миром смертных, не горели в туманах русалочьими огнями окна хат. Но при свете утра, утратив загадочность, Киев приобрел в видимой мощи – ещё больше, ещё просторнее виделся он под солнечными лучами. Поседели от солнца да ветра огромные бревенчатые стены крепости в тесовых шапках, с дней Ольга Вещего не видавшие вражьих полчищ. Вниз по Боричеву спуску, и направо, и налево, сколько хватало глаз, теснились дворы, ограды, кровли.
А левее того места, где они ночью вошли в город, там, где громоздилась непривычная глазам постройка с высокими остроконечными кровлями, смахивающими на дымники храмов, Подол киевский кипел растормошенным муравейником. К нему узкими вереницами подтягивались по улицам люди со всех сторон, торопясь влиться в две набухающие одна напротив другой толпы. Одна была поменьше – та, что жалась у остроголовой хоромины, но в ней чаще поблескивали на солнце шлемы и кольчатые брони. Искорками сверкали на солнце острия пока поднятых к небу копий.
Во второй толпе, обступавшей первую, железо блестело реже – но в первых её рядах растеклось тонкой, но прочной цепью, охватившей малую толпу.
– Глебовых дружинничков, – проговорил князь, – пустить с нашими по городу ездить. Двое наших на двоих Глебовых.
– Разбегутся, – буркнул Ясмунд.
– Скатертью дорожка, – дернул усом Святослав. – Все хлопот меньше, чем сторожить их или в тереме за спиной держать. На Подоле взятых на разбое, на поджоге – бить на месте. Крикунов – гнать. Коли молча стоят – не трогать. Пусть видят, что князь в Киеве есть. К церкви… к церкви сам пойду.
Ясмунд просто обернулся к младшему сыну, поднял бровь – всё ли запомнил? Икмор наклонил голову – и по кивку отца быстрым шагом, едва ли не бегом ринулся в глубь детинца, передать дружинникам волю вождя.
– Мы-то чего ждем? – вполголоса спросил Клек.
– Спроси князя, – негромко ответил ему другой гридень. – Или дядьку уж сразу – отвечать-то всяко он будет.
Как обычно, упоминание одноглазого погасило ещё не успевший начаться разговор.
Впрочем, ответ на Клеково недоумение уже двигался к ним – восемь уже знакомых дружинникам Святослава верзил-стражников, приторочив золоченые секиры за спины, несли на плечах носилки, в которых, на укрытом мехами сиденье, восседала киевская правительница. Краска снова лежала на её лице ровно, от слез не осталось и следа. В руке княгини покачивалась низка из каменных шариков с висящим между ними крестом. Тонкие пальцы перебирали холодные матовые зернышки. Рядом с носилками ступал, поводя по сторонам небольшими глазками, человек-ошкуй. За ним двигалась стайка служанок.
Святослав наклонил голову, приветствуя мать.
– Всё же передумала, матушка?
Княгиня только двинула углом губ, не поглядев на князя.
– Я по-прежнему считаю дурным началом княжения для тебя бегать самому по делам, по которым стоило б послать дружинников и привести и немцев, и зачинщиков с Подола на твой суд. Но если уж ты этого не понимаешь – я не собираюсь оставлять приглашённых мною гостей тебе.
Примечания
1
Традиционное в христианском символизме обозначение общины, церкви.
2
Некоторые степные племена с незапамятных пор практиковали деформацию черепа. Сейчас эти причудливо выглядящие останки, напоминающие головы инопланетян из фантастических фильмов, можно увидеть в музеях Ростова-на-Дону или Азова.
3
Здесь – не устройство для добывания огня, а перекрестье меча.
4
Елена – христианское имя Ольги. Еленой звали мать первого императора-христианина Константина, убившего нескольких родственников, в том числе братьев.
5
Славянское подобие скандинавских норн или греческих мойр, воплощения Судьбы, часто являющиеся к колыбели младенца, чтобы предсказать её.
6
Старший сын легендарного польского князя Крака убил брата ради захвата власти и был изгнан поляками, власть перешла к дочери Крака Ванде.
7
Попель, он же Хотышко, – последний представитель родовой знати на польском престоле. Прославился тем, что по наущению жены – немки-христианки – отравил собравшихся на пир родичей (см. ниже Попель Братогубец), после чего был, вместе с супругой, съеден мышами. В стране в первый, но далеко не в последний раз воцарилась анархия, прекратившаяся лишь с избранием на престол Пяста.
8
Окончательный разлад между римской и константинопольской церквями произойдёт только веком позже, но враждебность в отношениях проявилась задолго до появления на свет моих героев – «латинян» обличал ещё патриарх Фотий, современник Оскольда и Дира.
9
Жива – богиня жизни и долголетия у поляков и полабских славян. Кукушка была ее священной птицей. Именно от этого поверья пошло общеизвестное «Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось». После середины лета кукушка замолкает – ячменным зернышком подавилась, по старинному присловью.
10
Свентослава – сестра Мечислава. Она же Сигрид Сторрада. Жена Эйрика Победоносного, короля свеев (т. е. шведов). Судя по всему, не восприняла религиозных увлечений брата, поскольку ее вторым мужем стал Свейн Вилобородый – не просто убежденный язычник, но и ярый враг христианства.
11
Кмет – в средневековой Польше – крестьяне, в отличие от Руси, где это слово обозначало дружинника.
12
Епископ вольно цитирует «Евангелие от Матфея», гл. 5, ст. 29.
13
Люцифер – имя этого адского князя означает Светоносец, почему епископ Адальберт и отождествляет его со Световитом.