– Да, Ники, но, когда я протянула ему десять марок, na vodku, он отскочил так, словно я предложила ему змею!
– Но, Моретта, чего бы ты хотела? Он ведь служит мне не за деньги!
– А за что?
Эх, Ваше Высочество. Как же вам, европейцам, растолковать, что такое «за веру, царя и отечество»? Мой Егор искренне верит, что я – и есть отечество…
– Ники, Моретта! Посмотрите! – Голос у будущего кайзера могуч и звонок. Он машет рукой, указывая в сторону прудов.
На водной глади дворцового пруда грациозно плывет пара лебедей. Самец выгибает шею и точно обнимает самочку, которая, с видом заправской светской кокетки, отворачивает голову, прикрываясь крылом, словно веером.
– Разве это не символично? – восхищенно вопрошает мой будущий шурин. – Вы знаете, что лебеди – самые верные супруги?
Моретта замирает в восхищении. Да, конечно, жутко символично. А что, если воспользоваться моментом и попробовать действовать по правилам конца ХХ века? Приобнимем нашу избранницу, ну, так, слегка… Смотри-ка, ничего, только чуть-чуть плечиками обозначила, эдак удивленно. А может, и за руку позволит взять? Позволила. Так-так, закрепляем успех…
А вот сравнение с лебедями – жаль, что не я это сказал. Хотя, по своей циничности, наверняка бы упомянул о том, что эти гордые птицы здесь с подрезанными крыльями. М-да, пожалуй, надо избавляться от цинизма, а то так ляпнешь что-нибудь не то – не поймут. У них тут и с чувством юмора туго…
– Моретта, Ники… – Судя по выражению лица, Вильгельм явно собирается сказать нечто весьма важное. – Я поговорил с дедом, и он разрешил мне этой зимой поехать в Россию с ответным визитом. И самое главное, – он хитро улыбается, – кайзер разрешил Моретте ехать вместе со мной!
Кузен Вилли оглядывает нас с таким видом, словно он только что принял капитуляцию французов при Седане. Ладно, ерничать нечего – он впрямь большой молодец. Даже я не ожидал от него такой прыти.
Моретта же просто цветет. Покраснев до самых кончиков ушей, она опускает глаза и срывающимся голоском шепчет брату слова благодарности. Ну, надо и мне свои пять копеек внести.
– Кузен! Родной брат не смог бы сделать для меня большего, чем сделали вы! – Я придаю своему лицу выражение самого искреннего восхищения. – Если когда-нибудь я смогу хоть в малой степени отплатить вам за оказанные мне услуги, то, Вилли, – максимум честности во взгляде и восторга в голосе, – я в тот же момент буду в вашем распоряжении! Но как вам удалось добиться такого чуда?
Вилли глядит именинником. Он долго и с подробностями повествует, как решился просить аудиенции у кайзера, как предварительно говорил с бабушкой, рассказав ей о великой любви между русским цесаревичем и принцессой дома Гогенцоллернов, как они вместе убеждали деда в необходимости помочь молодым влюбленным… Моретта слушает, затаив дыхание. Все-таки здесь, в старом, добром XIX столетии, люди весьма и весьма наивны… Я подавляю невольную улыбку. Мне совершенно ясно, что старый и мудрый кайзер, который всю жизнь ратовал за германо-русский союз, вместе со своим железным канцлером в первый же день нашего пребывания в Берлине просчитали и цель визита, и возможные выгоды, и все ожидаемые сложности. Недаром же кронпринц вместе с супругой были под благовидным предлогом удалены из столицы, а Баттенберг, несмотря на все свои старания, так и не сумел со мной встретиться, ни прилюдно, ни тем более наедине. Хотя о последнем можно только пожалеть: на дуэли я бы наверняка его ухайдакал. И не потому, что я такой великий фехтовальщик, а потому, что у меня свои взгляды на поединки. Клинок клинком, а пневматический пистолет с отравленной иглой – совсем другое дело. Это уже гарантия победы. Не поймите неправильно: я не трус. Но будет неразумно сдохнуть только оттого, что какой-то проходимец научился шпынять стальным дрючком лучше меня. У меня еще не было поединков, но Васильчиков уже освоил свое оружие и готов всадить иголку в любого оппонента по моему выбору…
Однако теперь надо решать, как мне сообщить милым «предкам» о своем выборе. С посольскими мне удалось договориться пока не сообщать в Петербург животрепещущие новости об амурных похождениях наследника престола, а папарацци в те времена еще не существовало. Но по приезде домой все же придется доложить о «проделанной работе». Ну, папеньке, положим, все равно. Я ему «заряженный» штоф поднесу, так он вообще дай бог, чтоб Викторию-Моретту от Виктории-вдовы отличил. А вот с маменькой будут проблемы… Господи ты боже мой, да что ж Дагмара так ненавидит Германию?! Датско-прусская война отгремела двадцать лет назад, да и условия мира были не так уж тяжелы. А она все никак простить не может… Ну да ладно: бог не выдаст – свинья не съест. Авось вспомнит, как любила своего первого жениха, моего рано усопшего дядюшку, проникнется и растает… А не растает, так в Сибирь отправлю, после смерти папаши…
Моретта не поехала проводить меня на вокзал. И правильно: нечего инициировать лишние слухи и домыслы. Уже у нашего салона-вагона Вильгельм крепко берет меня за руку:
– Итак, мой друг, решено: не позднее Рождества мы будем у вас.
– Нашего Рождества, кузен?
– Разумеется, вашего. Было бы просто невозможно уехать из столицы на Рождество. – Он широко улыбается и берет меня за локоть. – Но что я могу вам обещать: за эти три месяца мы все постараемся вышвырнуть этого мерзавца Баттенберга из Берлина, да и с территории Рейха.
Он еще раз широко улыбается, от чего его знаменитые (в будущем) усы топорщатся и воинственно приподнимаются. Эге, если он собирается вышвырнуть Баттенберга, то, значит, помолвка… Нет, какой я все-таки молодец! За три недели решил вопрос, над которым Европа, сколько я помню, билась больше трех лет!
Кузен Вилли радостно сообщает мне, что кайзер рассчитывает на помолвку после Рождества. На его лице светится такое детское счастье, что, плюнув на маскировку, я обнимаюсь с Вильгельмом. Правильно про него было… нет, будет написано: «Последний император был истинным рыцарем, несмотря на несколько взбалмошный характер…» Или не будет написано, а появятся строки, прославляющие гений, благородство и уникальные способности к прозрению третьего (но отнюдь не последнего) императора Второго Рейха.
Вот так, господа исследователи времени. Исправлять теперь мои дела будет ой как непросто: попробуйте-ка разорвать такие отношения! Эдак вы из Вильгельма законченного русофила сделаете. В общем, куда ни кинь – везде клин!..
Под звуки духового оркестра поезд медленно трогается. Я стою у окна и машу рукой Вильгельму, который отдает мне честь. Вот промелькнули здания вокзала, прощай, германская сторона. Так, теперь стоит сесть и все хорошенько обдумать, как будем вести себя дома…
– Ваше Высочество, разрешите?
– Заходите, Павел Карлович, прошу.
Ренненкампф проходит в салон и останавливается передо мной.
– Государь, мы тут с князем посоветовались…
– Постойте, Павел Карлович, как вы меня назвали? – Или я ослышался и принял желаемое за действительное, или… Или мои действия приносят первые плоды?
– Простите, Ваше Высочество… – Ренненкампф смотрит на меня своими прозрачно-серыми глазами прямо и твердо, не отводя взгляд. – Простите, но между собой мы уже давно называем вас «государь». А теперь вот просто как-то само слетело с языка.
Понятно. «Просто слетело с языка» – это здорово. Такой вот изощренный метод подхалимажа. Ну, ладно, надо все-таки узнать, о чем они там советовались…
– Мы тут посоветовались, Ваше Высочество: будет лучше, если вы не сообщите императорской чете, да и всем вашим родственникам о том, что было в Берлине…
Ха, я и сам думал об этом, вот только как это «не сообщать»? Ведь отчет давать все равно придется.
– Как вы себе это представляете, Павел Карлович?
– Все очень просто. – Он чуть понижает голос. – Это не вы ухаживали за принцессой, а я. Или князь.
А в этом что-то есть. Можно попробовать, по крайней мере иметь как запасной вариант. Молодцы.
Интерлюдия
Яркий свет, напряженный гул голосов…
– Итак, я резюмирую: иновременной донор отказывается добровольно покинуть реципиента и предпринимает действия, переводящие бифуркационный узел из разряда второго рода в первый. Попытка войти в контакт с ИД, предпринятая магистром Крупиной, чуть было не привела к гибели последней. Считаю необходимым провести операцию по насильственному возвращению ИД в его временной кластер. Проведение поручаю доктору Фалину и доктору Берштейну…
Глава 7
Рассказывает Олег Таругин
Наше возвращение было легким. Васильчиков действительно мужественно принял на себя обвинения в легкости поведения, но теперь хотя бы надо мной не висит дамокловым мечом попытка заключить союз с «вероятным противником». И то хлеб. А тем временем я получил еще одно очень важное право: теперь я присутствую на заседаниях Государственного и Императорского советов, так сказать, официально. Фактически с правом голоса.
Мой венценосный рара спокойно передал мне часть своих обязанностей. Он лишь поцокал языком и, стиснув мои плечи, прорычал: «Гляди-ка, Николя, человеком становишься! А я-то думал, ты у меня дурачком удался!» Нельзя сказать, чтобы венценосный алкаш был совсем не прав: прежний Ники был не просто дурачком, а вполне законченным кретином. Последний блаженный в русской церкви. М-да уж, нынешнего вряд ли канонизируют, хотя… неисповедимы пути Господни… а уж церковные – и подавно…
Утро. Рука сунулась под подушку, где, начиная с той памятной ночи Светланиного визита, лежит себе полеживает миленький короткорылый «бульдожка» бельгийской национальности. Так, на всякий пожарный…
Ох, как же неохота вылезать из постели. Вот так бы и проваляться до петропавловской пушки, ощущая задницей мягкость перины. Как не так! Сам этот порядок завел…
– Ваше Высочество! – Грохот каблуков и громкие голоса. – Ваше Высочество, извольте подниматься. Биться пожалуйте.
Это Шелихов с Махаевым явились с утречка пораньше. Ну вот и повалялся. Прыжком выбрасываю себя из постели. После памятного визита Светланочки я, наплевав на все условности, сплю в армейском нижнем белье. Так, рожу ополоснуть, шаровары надеть, сапоги на портянки натянуть. Вот он я, готов, оппоненты дорогие…
Мы в хорошем темпе бегом проносимся по коридорам дворца. А вот и зал для фехтования. На стенах еще висят маски, нагрудники, рапиры, сабли, но на пол уже давно навалены маты. Мягкие сапоги-ичиги, казачьи шаровары и льняная исподняя рубаха – отличная форма для занятий рукопашным боем. Привычно надеваю шлем из кожи – необходимая предосторожность. Не прошло и трех месяцев, как я пугал венценосных родителей замечательно громадным бланшем, поставленным мне услужливым Филей Махаевым. Ну, понеслась…
Махаев пытается достать меня крюком справа. Несмотря на свои невеликие года, в родном Саратове он числился в непобедимых кулачных бойцах. Он меня почти достает, негодяй. Можно бы поаплодировать, но некогда. Перекатом ухожу назад и пытаюсь из положения лежа подсечь ему ноги. Раньше этот фокус проходил на ура, но Шелихов кое-чему подучил своего коллегу, и унтер-стрелок успевает подпрыгнуть. Когда он приземляется, я уже стою на ногах. Н-на! Эх, чуть-чуть не дотянулся… Уй! А вот он – дотянулся. Вот ты ж зараза, как больно своего будущего государя саданул… О-ба! Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении. Этот удар мне сам Махаев и поставил – полновесный прямой справа. Он как-то задумчиво прикладывается отдохнуть. Нокаут. Что-то я сегодня быстро с ним разделался – придется еще с Шелиховым поспарринговать.
Невысокий Егор катится вокруг меня, как мячик, состоящий из мускулов. Ну-ка, ну-ка, что это ты замыслил, казачья твоя душа? Ага, ты меня, значит, на бросок решил поймать! Так это мы еще будем поглядеть, кто кого поймает… Поглядели, мать твою так! Поймал, зараза! В последний момент поменял направление броска и кинул меня влево, хотя обозначал атаку вправо. Э-эх, все! У него не вырвешься…
– Хорош, Егор, хорош. Сдаюсь! Посмотри, там Махаев не очухался? Филимон, ты живой?
Слабое мычание означает, что унтер-офицер Махаев приходит в себя. Рядом яростно валяют друг дружку Васильчиков и Ренненкампф. Ну, это у них надолго. Странно: Егор с Филимоном не ревнуют меня, напротив – каждый старается показать приятеля в выгодном свете. А вот князь Сергей и Павел Карлович – друзья-то друзья, а до дела дойдет – ревнуют меня хуже, чем Отелло Дездемону. Вот и сейчас каждый старается выйти победителем, ведь я вижу схватку.
Хотя во всех остальных случаях действуют они дружно, так сказать, единым фронтом. К внутреннему, ближнему кругу добавились еще два человека: капитан Хабалов[9], который не знает, да, надеюсь, никогда и не узнает, что в феврале 1917-го он будет фактически единственным человеком, пытавшимся штыками столичного гарнизона переломить ситуацию, и военно-морской адъютант – лейтенант Эссен[10]. Этого скоро придется отпустить в академию, но пусть запомнит, что государь у него – я! Именно сейчас Хабалов активно загоняет чуть растерявшегося Эссена в угол зала. Ничего, ничего, Николай Оттович, держитесь! Учитесь выпутываться из сложных боевых ситуаций…
Так, пора заканчивать этот марлезонский балет. Кажется, Ренненкампф стал сдавать, и теперь он становится способен на любые, абсолютно противозаконные действия. Эдак ведь ухлопает еще Васильчикова сгоряча. Или тот его…
– Господа офицеры! – Ох ты! Подскочили, как ошпаренные котята. – Вольно, вольно! На сегодня достаточно. Пойдемте завтракать, господа.
Вот так. Эта парочка снова не выяснила, кто же из них сильнее. И не выяснит, уж я-то постараюсь. Нечего их в искус вводить.
Мы шагаем по переходам Зимнего дворца. Адъютанты переговариваются, а ординарцы жарко обсуждают перипетии сегодняшней тренировки. Можно пока расслабиться. Что у нас там на сегодня запланировано? Вроде бы к Титову на верфь собирался съездить…
Одно из первых производств, которые мне удалось совершить с помощью «Водки Плюс», было присвоение Петру Акиндиновичу Титову[11] чина генерал-майора по флоту. Этот громадный человечище, похожий на былинного Илью Муромца, талантливый судостроитель-самоучка. Я постараюсь его использовать по полной программе. Он у меня еще министром военного кораблестроения станет… Главное сейчас – посоветовать ему прекратить проектирование и постройку рангоутных крейсеров и таранных броненосцев.
…В моей комнате нас ждет завтрак. Ну что ж – на семерых даже вроде и не очень много. Яичница аппетитно шипит, копченое мясо в меру солоно, а чай просто изумительно ароматен. Мы все дружно набрасываемся на еду. Это мой порядок: офицеры и унтера – за одним столом. Так надо. Тонняга[12] Ренненкампф сперва морщился, но потом смирился и, по непроверенным данным, иногда завтракает со своим ординарцем. Привычка – хуже болезни…
Мы уже заканчиваем, когда Васильчиков неожиданно меняется в лице. Князь Сергей смотрит на всех оторопелым взглядом, потом хватается руками за голову и трясет ей так, словно пытается оторвать.
– Князь, что с вами? Что случилось?!
Взвыв, он валится на пол, яростно сжимая свои виски. Припадок? Только этого не хватало…
– Филимон, коньяку, живо! Бегом, твою мать!
Мы с Ренненкампфом больно стукаемся лбами, одновременно наклоняясь к Васильчикову. Да что же это?
– Государь! Вот коньяк! – Хабалов, отбросив к чертям и этикет, и секретность, протягивает мне бутылку, которую мгновенно раздобыл где-то Махаев.