Катя с удивлением посмотрела на подругу:
– А разве письма в больницу носят?
– Конечно, – усмехнулась Наташа. – Надо будет только узнать, в каком корпусе и в какой палате она лежит, и написать на конверте.
Катя схватила Наташу за руку.
– Ох, Наташа! Да это же замечательно! – закричала она. – Мы потом пошлем ей большую передачу от всего класса. Я знаю: все захотят! А пока просто письмо – по почте, да? Только вот что бы такое ей еще послать, кроме письма? Такое, чтобы в конверте поместилось?
Девочки задумались.
– Может быть, моточек шелку, иголочку и несколько красивеньких-красивеньких лоскутков? – спросила Катя. – Это подходит, а?
– Нет, – сказала Наташа, покачав головой. – Шить ей не скоро позволят.
– Может быть, записную книжечку и карандашик? Бывают такие маленькие, тоненькие карандаши…
– Нет, и писать ей пока не позволят.
– Тогда я не знаю…
– А я знаю! – вдруг весело сказала Наташа. – Пошлем ей мою Дюймовочку! Если взять конверт побольше, она в нем поместится.
Катя пристально посмотрела на подругу:
– Твою Дюймовочку?
– Ну да, а что? Она у меня привыкла к больнице. Пусть теперь поживет в Аниной палате. Ведь в сказке Дюймовочка тоже все время путешествовала. И помнишь, как она вылечила ласточку?
Катя покачала головой.
– Я давно читала, – ответила она.
– И неужели совсем позабыла? Ну, помнишь, все ласточки улетели в теплые края, а одна ласточка не могла лететь и осталась. Дюймовочка за ней ухаживала, сплела для нее коврик из травы, кормила ее потихоньку… А потом ласточка выздоровела и тоже полетела к своим. Вот пусть и моя Дюймовочка ухаживает за Аней в больнице. Только не знаю, отпустят ли после скарлатины Дюймовочку домой. Ну да ладно, пусть она в больнице останется, если уж она у меня такая больничная кукла.
В небе показался голубой островок. Он становился все шире, шире, и вот уже дождь прошел, выглянуло солнце, и оставшиеся кое-где тучи осветились изнутри, словно у темных туч была светлая подкладка.
Перепрыгивая через лужи, девочки снова пустились в путь. Им сразу стало тепло и весело.
Держась крепко за руки, прошли они через шумную Арбатскую площадь в скверик у станции метро. Сквер был весь устлан живым ковром из розовых, синих и желтых цветов. Посреди небольшого бассейна стоял бронзовый голый мальчик, похожий на арапчонка. Казалось, что он изо всех сил старается удержать в руках бронзовую рыбу. Из зубастого рыбьего рта высоко и шумно бьет упругая водяная струя.
Девочки остановились у фонтана, глядя на светлые брызги, озаренные солнцем.
– А Дюймовочкин больничный халатик у тебя цел? – спросила Катя.
– А то как же? Мы его тоже в больницу пошлем. Да и все Дюймовочкины платья. На что они мне без Дюймовочки? – сказала Наташа и о чем-то задумалась.
Катя осторожно тронула ее за руку:
– Послушай, Наташа, а над ней там не будут смеяться? «Вот, – скажут, – такая большая девочка, а ей куклу прислали…»
– Нет, нет, что ты! – Наташа решительно замотала головой. – Смеяться никто не будет. Во-первых, это не для игры, а так просто – на память, а во-вторых, знаешь, в больнице и большим иногда кажется, что они маленькие… А ты сегодня очень торопишься домой?
– Нет, не очень. Бабушка сказала, что обедать будем не раньше трех.
– Так давай зайдем ко мне. Я тут недалеко живу, по бульвару… Соберем Дюймовочкины вещи, склеим большой конверт… Ладно?
– Ладно, пойдем.
Они пошли по дорожке, влажной от недавнего дождя.
На каждом углу стояли лотошники. Перед ними в лотках и на земле громоздились фрукты – румяные яблоки, тёмно-лиловые сливы, полосатые арбузы; в решетах – прозрачные гроздья винограда.
А с кленов и лип на бульваре сыпались и сыпались мокрые, желтые, загнутые по краям листья.
– Хорошо! – грустно сказала Катя. – И надо же было ей заболеть, когда все так хорошо…
– Это всегда так бывает, – рассудительно ответила Наташа. – Все болеют не вовремя. А если хочешь заболеть – ни за что не заболеешь… Ну, мы пришли. Сюда – в ворота!
Наташа жила в первом этаже деревянного домика, прятавшегося в глубине двора. Дверь открыла большая, толстая девочка лет пятнадцати, в коричневом платье и в черном переднике. На плече у нее сидел огромный пушистый рыжий кот.
– Уже из школы? – спросила она, пересаживая кота на другое плечо. – Фуфа, сиди!
И, напевая что-то, она медленно пошла по коридору и скрылась в одной из комнат.
– Это – Мура, наша соседка, – сказала Наташа Кате, осторожно всовывая тоненький ключик в отверстие замка.
Дверь в комнату легко, будто сама собой, открылась.
– Мама тебе позволяет брать с собой ключ? – удивилась Катя.
– А что же в этом такого? – спросила Наташа.
– И ты не теряешь?
Наташа только плечами пожала:
– Вот еще! Ключи терять! Да что я – разиня какая-нибудь?
– А у нас бабушка даже Тане ключей не дает, – со вздохом сказала Катя. – Говорит: «непременно потеряете». А ведь Таня уже в институте!
Наташа слегка улыбнулась и покачала головой:
– Нет, это только так говорится: «потеряете, потеряете»! Вовсе она этого не думает, твоя бабушка. А просто вам с Таней незачем брать с собой ключи. Ведь у вас всегда кто-нибудь дома. Ты позвонишь – тебе сразу откроют. А у нас не так. Мама до шести часов на службе, а иной раз и позже задержится. Что ж бы я стала делать, если б у меня ключа не было?
Она говорила просто, спокойно, как большая. Катя невольно с уважением и любопытством посмотрела на свою новую подругу.
Дома Наташа была совсем не такая, как в школе. Стоило ей переступить порог этой небольшой, чисто выметенной и тщательно прибранной комнаты, как на лице у нее появилось какое-то другое выражение – деловитое, немного озабоченное и в то же время уверенное.
– Раздевайся! – сказала она Кате и, ни слова не говоря, раскинула на вешалке Катино пальто так, чтоб оно скорее просохло.
Потом она быстро сняла через голову свое коричневое форменное платье, переоделась и, схватив Катю за руку, потащила ее в угол, где на табуретке, аккуратно накрытой вышитой салфеточкой, стояли игрушечный зеркальный шкаф и железная кроватка, постланная по всем правилам. Под ватным стеганым одеялом лежала розовая и блестящая куколка.
– Это и есть твоя Дюймовочка? – спросила Катя.
Наташа кивнула головой:
– Ага!
Она открыла дверцу игрушечного зеркального шкафа и достала оттуда настоящий белый халатик с карманами спереди и тесемками сзади.
– Этот халатик мы на нее наденем. А другие платья положим в коробочку.
– Да ведь коробочка не войдет в конверт!
Наташа на секунду задумалась.
– И сама Дюймовочка в конверте не поместится, – сказала она, повертев в руках куколку. – Мы с тобой лучше вот что сделаем: завернем все в бумагу, перевяжем веревочкой и отнесем к воротам больницы. Там берут и пакеты и письма.
Она заботливо оправила простынки и одеяльце на кукольной кровати и приперла поплотнее дверцу опустевшего зеркального шкафа.
– Ты еще играешь иногда в игрушки? – спросила Катя.
– Нет, уже не играю, – слегка вздохнув, сказала Наташа. – Некогда, знаешь… Да не выбрасывать же их! Все-таки как-то жалко… Ну вот, я и решила: пусть еще год постоят. А когда перейду в пятый класс, подарю кому-нибудь… – Наташа как-то грустно усмехнулась. – Если бы я в этом году не осталась, а перешла, ничего этого у меня, наверно, уже не было бы… – Она тряхнула головой, как будто для того, чтобы отмахнуться от неприятной мысли, и озабоченно поглядела на часы. – Ой, Катенька, уже скоро три, а я еще и за дело не бралась. Мне надо картошку почистить и суп на плиту поставить.
– А уроки когда же?
– А вот картошка будет вариться, а я буду учиться. – Наташа засмеялась: – Как складно вышло – правда? Ну, пойдем со мной на кухню. Мне картошку чистить веселей будет.
– Ладно, пойдем. Только на минутку. Уже домой пора.
– Успеешь! Долго ли тебе дойти до дому? Минут десять – не больше.
– Даже меньше!
И девочки побежали по коридору на кухню.
У белой газовой плиты стояла худенькая седая женщина и переворачивала на сковороде котлеты. Катя подумала, что это чья-нибудь бабушка, но Наташа шепнула ей, что это не бабушка, а мать той самой Муры, которая открыла им дверь. Масло на сковороде плевалось и брызгалось, суп в кастрюле бурлил, выбрасывая клубы пара.
– Мура! – крикнула мать, выглянув в коридор. – Принеси тарелку, я тебе супу налью. Слышишь, Мура?
– Слышу, – отозвалась из комнаты Мура. – Не глухая.
Не дождавшись ее, мать сама побежала за тарелкой.
А Наташа в это время стояла у своего столика и ловко – неторопливо, но быстро – делала свое дело. Картофелины одна за другой послушно поворачивались у нее в руке, оставляя под ножом длинную тонкую ленточку шелухи, и звучно падали в кастрюльку, полную воды.
В коридоре опять раздались частые шлепающие шажки. Мурина мать суетливо вошла в кухню и стала наливать в тарелку суп.
– Мама, – донесся из комнаты сонный и недовольный голос Муры, – я не буду есть, я спешу! Три часа ты разогреваешь этот несчастный обед… Фуфка, не царапайся!
– Да ведь я уже несу! – крикнула мать с отчаянием в голосе и почти побежала в комнату, неся на вытянутых руках дымящуюся тарелку с супом.
Наташа и Катя переглянулись.
– Вот всегда она так! – сказала Наташа, когда девочки опять остались одни. – Барыня какая! Смотреть противно!
– Еще бы! – решительно подхватила Катя и вдруг сразу замолчала.
Ей стало жарко, покраснели уши, кровь прилила к щекам… Она вспомнила, как третьего дня после обеда бабушка попросила ее помыть посуду. Она сказала: «сейчас», и стала дочитывать страничку в одной очень интересной книжке. Дочитала и незаметно перескочила на другую страницу, потом – на третью…
«Что же ты, Катенька?» – спросила бабушка.
«Сейчас. Вот до главы дочитаю».
«Да ведь вода остынет».
«Ах, бабушка, какая ты!.. Я же сказала: сейчас».
Бабушка ничего не ответила, встала и вышла из комнаты.
…А когда Катя дочитала главу и, заглянув в конец следующей, прибежала на кухню, посуда была уже вымыта.
Бабушка перетирала последние тарелки. Не глядя на внучку, она сказала:
«Ступай, ступай себе! Твое дело – обедать, а постряпают да приберут другие. Ты у нас барыня!..»
Неужели же она, Катя, похожа на эту противную Муру? Нет, ни за что!
Она быстро соскочила с высокой табуретки, на которую было присела.
– Вот что, Наташа: ты захвати Дюймовочку завтра в школу. На большой перемене мы и письмо вместе напишем и пакет приготовим. А сейчас я пойду. Уже поздно. Бабушка из-за меня второй раз обед греть будет…
Наскоро попрощавшись с Наташей и застегивая на ходу пуговицы пальтишка, Катя выбежала на улицу.
Круглые электрические часы на углу показывали ровно четыре! Большая стрелка подскочила и передвинулась, прямо на глазах, еще на одну минуту дальше. Катя со всех ног побежала домой.
«И что я за человек такой! – с досадой думала она на бегу. – Наташу пожалела – так Аню обидела. Про Аню думаю – так про бабушку забыла. Не умею я как-то про всех думать сразу!..»
Одним духом она взлетела по лестнице и нажала кнопку звонка. Дверь открыла бабушка.
– Пообедали уже? – с тревогой крикнула Катя.
– А что – проголодалась очень? – ласково спросила бабушка. – Ну, иди, иди, покормлю. А мы с Мишенькой хотели было Танюшу подождать. Она с минуты на минуту вернется.
Катя перевела дух.
– Ну, так и я буду ждать! – сказала она весело. – Хоть до завтрашнего дня! А после обеда я всю посуду перемою. И кастрюли вымою и сковородку вычищу. Хорошо, бабушка?
Бабушка из-под очков поглядела на нее и вдруг засмеялась.
– Да уж чего лучше! – сказала она. – А ты что это сегодня такая сознательная? Где ума-разума набралась?
Катя смущенно усмехнулась и вместо ответа спросила:
– А ты, бабушка, почему такая догадливая? Где ума-разума набралась?
Бабушка хитро прищурила свои черные живые глаза.
– А там же, где ты, внученька, – сказала она. – На людей посмотрю и себе заметку сделаю.
За стеклянной стеной
В вечерней полутьме больничной палаты было как-то особенно тихо…
Аня очнулась на незнакомой белой кровати. Все кругом было странно и удивительно. Она лежала одна – и не одна: в комнатке были стеклянные стены, и за стеной виднелась такая же комнатка. А за той стеклянной стеной открывался еще длинный ряд стеклянных стен.
«Почему здесь все стеклянное?» – подумала Аня.
Что-то приятно холодило ее тяжелую, горячую голову. Она с трудом приподняла руку и нащупала на лбу завернутый в полотенце небольшой резиновый пузырь. Он был наполнен хрустящими кусочками льда. Аня провела рукой по коротко остриженной голове.
«Нет кос, остригли!» – поняла она и сквозь слипшиеся ресницы посмотрела по сторонам.
За ближайшей стеклянной перегородкой сидела на кровати девочка. Шея и ухо у нее были забинтованы. Заметив, что Аня уже не спит, девочка пододвинулась поближе к стеклу и спросила:
– Как тебя зовут? А? Ты в каком классе учишься?
Но Аня молчала. Что-то душное, тяжелое словно навалилось ей на грудь, сковало руки и ноги, налило свинцом голову, затуманило глаза. Даже одно какое-нибудь словечко Ане было бы трудно выговорить. Хотелось лежать не двигаясь, хотелось, чтобы девочка ни о чем не спрашивала, а лучше сама рассказала бы обо всем – и почему здесь все стеклянное, и давно ли ее, Аню, привезли в больницу, и не видела ли девочка Анину маму.
Но не было сил расспрашивать. Аня опять закрыла глаза, и ей представилось, будто она снова дома. Мама осторожно одевает ее, чтобы везти в больницу. Одевает как маленькую – натягивает на ноги длинные чулки, вместе с папой приподнимает ее, чтобы завернуть в одеяло. Аня слышит их голоса, ласковые, встревоженные, но никак не может разобрать, что они говорят. А потом ее укладывают на носилки, и два санитара в белых халатах, в высоких сапогах поднимают носилки и бережно несут из комнаты. Чуть покачиваясь, Аня как будто плывет куда-то, а мама идет рядом и поправляет на ходу Анино одеяло. Вот и ступеньки лестницы, по которым еще так недавно она весело сбежала вниз, отправляясь в школу.
Школа! Первое сентября! Как хорошо, как весело началось это утро и как грустно кончилось! Подумать только – она поссорилась со своей самой лучшей подругой, с Катей! А ведь они дружат так давно, даже не с первого класса, а еще раньше – со старшей группы детского сада…
«И что я наделала! – думала Аня, перебирая горячими неловкими пальцами край простыни. – За один день все успела – и Кате наговорила не знаю что и новую девочку обидела. Из-за этой глупой ссоры Кате попало от Людмилы Федоровны. Рассадили нас… А все из-за чего?»
Аня напрягла память, вспоминая.
«Из-за чего же?»
Но вспомнить было трудно. Перед глазами вставало румяное лицо Наташи, робко поглядывающей на Катю и Аню, и сама Катя, сначала такая веселая, счастливая, а потом недовольная, хмурая. И во всем, как всегда, виновата она, Аня! Взяла и сама испортила всем праздник! И теперь, конечно, все на нее сердятся. «Это кто такая Аня? – спросила, наверно, Наташа. – Та противная девчонка, что так задается?» – «Да, – сказала, должно быть, Катя, – та самая. Только раньше она такой не была. Не знаю, что с ней сделалось».
И Катя, конечно, не захочет с ней больше дружить. Еще бы, кому охота водиться с такой злючкой? А ведь все могло быть так хорошо! Катя сама обещала помогать Ане по русскому письменному, они бы часто-часто бегали друг к другу – и уроки готовить и просто так, поиграть. А теперь ничего этого не будет. Она заболела, сильно заболела, может быть на целый месяц, на два, на три. За три месяца так отстанешь от класса, что уж и не догнать, как ни старайся. Чего доброго, еще на второй год оставят. На второй год! Второгодница…
Аня заметалась, застонала. И сейчас же девочка за стеклянной стеной стала громко звать няню:
– Нянечка, няня! Новенькой плохо!
«Новенькой», – подумала Аня. – А я не могла назвать Наташу «новенькой». «Второгодницей» ее обозвала. А ведь она болела, как и я…»
Дверь из коридора приоткрылась, и к Ане легкими быстрыми шажками подошла маленькая старушка няня.
Она была вся в белом, только тапочки у нее были черные. И Аня вдруг почувствовала, что она не может смотреть на черное – от этого голова начинает еще сильнее болеть. И Аня подняла глаза на белый нянин халат.