– И что я получу взамен? – деловито осведомился юный репортер.
– Возможно, сенсацию.
– Настоящую, девятьсот девяносто девятой пробы? На меньшее я не соглашусь.
– Хорош трепаться, – буркнул Анри. – Есть вероятность, что убийство Рошаров связано с одним темным происшествием. Я не могу вести расследование, так как дело давно закрыто и к тому же случилось не в моем департаменте. Но тебе никто не мешает прокатиться куда надо и на месте выяснить подробности.
– Что за дело, убийство?
– Формально это было самоубийство. А так – черт его знает.
Габриэль прищурился.
– Держу пари, это не ты до него докопался, – объявил он. – Это баронесса подала тебе мысль?
– Нет.
– Но ты даже не слышал об Оноре Парни, пока я тебе о нем не проболтался, – покачал головой репортер. – Кого ты пытаешься надуть?
– Будет тебе, Габриэль… Не нужна сенсация – так и скажи. Ты вроде упоминал в прошлый раз, что хотел бы перебраться в Париж. Конечно, проще всего это сделать, когда пишешь о раздавленных собаках и ткани, украденной из лавки.
– Остер, остер, – проворчал юноша в ответ. – Ты же сам вроде как расследуешь, кто стащил этот чертов шелк. Или я не прав? – Он увидел, как сверкнули глаза Анри, и резко сменил тему: – Куда мне надо будет поехать?
– В Турень.
– Не ближний свет.
– А никто и не обещал легкой прогулки. Только одно условие: ничего не публиковать, пока расследование не будет закончено.
– И что я с этого буду иметь, кроме будущей сенсации, которая вполне может обернуться пшиком?
– А что ты хочешь? Назначай свои условия.
– Условия? Пожалуйста. Во-первых, твои чертовы коллеги не пустили меня в дом старухи Рошар.
– И что?
– То, что я жажду сделать фото зеркала в гостиной, на котором, если Сюзанна не врет, красуется весьма примечательная надпись… с номером.
– Хорошо, я пущу тебя в дом. Что еще?
– Мне надо направлять интерес публики в какую-то определенную сторону. Люди терпеть не могут, когда им сулят дело с романтической подкладкой, а потом выясняется, что кто-то кого-то пришил из-за денег. – Габриэль прищурился. – Я не прошу тебя раскрыть все секреты, но в каком ключе мне вести рассказ о Рошарах?
– Возможно, шантаж. Но это только предположение.
– А номера при чем? Тут замешан какой-то псих?
– Пока не очень понятно. Я же говорю, надо прояснить обстоятельства старого дела.
– Ладно. А как быть с сегодняшним убийством? Комиссар сказал, что ты им тоже занимаешься.
Анри не сразу вспомнил, что сегодня был обнаружен труп мадам Ферран, жены учителя биологии, и почтенный комиссар Оливьери, который не выносил вида крови, с готовностью свалил это дело на своего подчиненного.
– Оно никак не связано с Рошарами. И я еще толком не приступил к расследованию.
– Но у тебя уже есть подозрения, кто зарезал беднягу?
– Пока нет. Я жду отчет врача.
– Как ты вообще это делаешь? – с любопытством спросил Габриэль.
– Что – это?
– Ведешь следствие?
– А! Собираю улики, опрашиваю свидетелей. Самое главное – понять мотив, а дальше все идет как по маслу.
Он не стал говорить, что часто, даже слишком часто он полагался на свою интуицию. Иногда ему стоило перекинуться с кем-нибудь всего лишь парой слов, и он сразу видел: вот он, убийца. В деле с женой учителя еще ничего не было ясно, а Лемье уже совершенно был убежден, что ее убил собственный муж.
– Значит, мне придется тоже собирать улики и опрашивать свидетелей? – Габриэль хохотнул. – Занятно будет почувствовать себя полицейским. – Он подался вперед и доверительно взял инспектора за рукав. Лемье, не выносивший фамильярности, поморщился. – Только скажи мне честно, старик. Овчинка стоит выделки?
– Будь уверен, – ответил Анри.
– Тогда я в деле, – бодро заключил Габриэль. – Когда мне надо будет приступать?
Глава 6
Месье Ферран
В ту ночь к Амалии вернулся один из ее старых кошмаров – из тех времен, когда два сына воевали, дочь находилась неизвестно где и в любую минуту баронесса могла получить известие об их гибели. Ей снился не то лес, не то высокая, неопределенного цвета стена, потом звучали вспышки выстрелов, и она видела, как один из ее сыновей (чаще всего это был Михаил) падал в яму, которая каким-то образом возникла возле стены. И хотя во сне Амалия видела, что он еще жив и дышит, кто-то начинал заваливать его, и на его лицо со вздрагивающими веками сыпались комья земли.
Она проснулась со сдавленным стоном и долго, долго лежала, прислушиваясь к воркотне сверчков в саду. Вновь ей удалось задремать только под утро.
В отличие от нее Анри Лемье полночи не спал, но по совершенно другой причине. Инспектора очень тревожило двойное убийство супругов Рошар, случившееся на его территории. Он приложил немало усилий, чтобы узнать об убийце хоть что-нибудь, что поможет выйти на его след, и был крайне раздосадован, что ему не удалось преуспеть в этом. Его гордость была задета. К тому же злосчастное убийство мадам Ферран, случившееся так некстати, спутало ему карты. Во что бы то ни стало надо было поскорее развязаться с ним, чтобы полностью сосредоточиться на деле Рошаров.
Когда Анри утром приехал в полицейское управление, отчет доктора Марли лежал у него на столе. Инспектор внимательно прочитал его и снял трубку с аппарата.
– Алло, мсье Марли, это инспектор Лемье… Я правильно понял, что первый удар оказался смертельным, а остальные наносились как попало уже мертвой?
– Вы абсолютно правы.
– Получается, что убийца – профессионал, который хотел выдать себя за любителя?
– Это уже ваше дело – заниматься выводами и выстраивать теории, – довольно сухо ответил доктор. – Лично я готов ручаться только за то, что первый удар, нанесенный прямо в сердце, оказался смертельным. Если вы не в курсе, в сердце не так просто попасть, потому что его защищают ребра, но тут мы имеем дело именно с таким точным ударом.
– Благодарю вас, доктор, – промолвил Лемье и повесил трубку.
Вслед за тем он отправился к комиссару Оливьери. Этот добродушный, плешивый, полноватый господин считал себя мучеником своей профессии и по мере возможностей сваливал на подчиненных свои обязанности, оставляя себе только заполнение самых важных бумаг и общение с начальством. По-настоящему хорошо он чувствовал себя только на кухне, куда не пускал ни кухарку, ни жену. Он постоянно стряпал какие-то умопомрачительные соусы и уважал Дюма вовсе не за его бессмертные романы, а за поваренную книгу, первую, которая попалась когда-то в детстве будущему комиссару и развила в нем страсть к кулинарии.
– А, Анри! Заходи, заходи! Что это ты чернее тучи, дружок?
Анри слегка поморщился от фамильярности комиссара и сказал, что ему нужен ордер на арест.
– Кого именно?
– Учителя Феррана.
– Хочешь его прищучить? У него же стопроцентное алиби, разве нет?
– Нет у него никакого алиби, – мрачно ответил Анри. – Это он убил жену.
– Но он после нее ничего не наследует, – возразил практичный комиссар. – А мужчина в сорок четыре года не станет убивать из-за какой-то там страсти. Только из-за денег, да, из-за денег!
– Да неважно, из-за чего все случилось, – возразил упрямый Анри. – Это точно он.
Комиссар сдался. По прошлым делам он уже понял, что логика у инспектора Лемье, может быть, и хромает, однако если он счел кого-то виновным, так оно в конце концов и окажется.
– Будет тебе ордер, – объявил Оливьери. – А нож ты еще не нашел?
– Нет, но наши люди его ищут. Хотя Ферран далеко не глуп и наверняка уже успел от него избавиться.
– Но ты уверен, что это учитель?
– Он, даже не сомневайтесь. С ножом или без, я все равно его прижму.
– Как?
– Еще не знаю, но прижму.
Он вернулся к себе, позвонил Габриэлю, объяснил, что поход к баронессе Корф придется отложить на вечер, поставил локти на стол и, соединив ладони, мрачно задумался. Жильбер Ферран – тип на редкость хладнокровный. Чем же его пронять? Как заставить сознаться в содеянном?
Он все еще думал об этом, уже когда получал бумагу, позволявшую ему взяться за Феррана всерьез. На лестнице, ведущей на второй этаж, Анри машинально ответил на приветствие машинистки, мадемуазель Грёз. Ей сравнялось двадцать два, и у нее были темные локоны и рот сердечком. Ей нравился инспектор Лемье, потому что он единственный из всего управления не пытался завести с ней легковесные отношения, а когда она дала ему понять, что вообще-то не имеет ничего против, объяснил, что сначала хотел бы стать на ноги, а потом – жениться на какой-нибудь славной женщине, с которой у него будут общие взгляды и стремления. Поскольку, рассуждая о славной женщине, он посмотрел на ее вздернутый носик, мадемуазель Грёз решила, что он имеет в виду именно ее, и преисполнилась к нему такого уважения, что разорвала отношения со вторым инспектором, Птимоном. Анри спустился еще на несколько ступенек, но затем, очевидно, что-то сообразил и, вернувшись, догнал машинистку.
– Мадемуазель Грёз! Я хотел бы попросить вас об одном очень большом одолжении. Скажу сразу же, что вы имеете полное право мне отказать.
Мадемуазель Грёз приосанилась и, прижимая к груди папки, которые она несла, не без некоторого трепета спросила, что именно инспектор имеет в виду.
– В сущности, это маленький эксперимент, – сказал Лемье. – Суть дела вот в чем: сейчас мы доставим подозреваемого. Я поведу его в мой кабинет. Просьба моя заключается вот в чем: вы сядете в коридоре шагах в десяти от моего кабинета. Будет лучше, если вы наденете темное платье, чтобы не выделяться, и шляпку с вуалеткой, чтобы он не видел вашего лица. Я под каким-нибудь предлогом остановлю Феррана недалеко от вас и затем подойду к вам. Вы должны несколько раз кивнуть, словно узнали его, и указать в его сторону. Нужно, чтобы он это увидел и подумал, что вы его изобличили. Я задам вам шепотом пару вопросов, вы на них ответите, и я уведу Феррана. Вот и все.
Предложение Анри было куда заманчивее перспективы перепечатывать очередные занудные протоколы о находящихся в Ницце нелегалах, и легко понять, что мадемуазель Грёз согласилась, не раздумывая…
– Очень странно, что вам понадобилось меня задерживать, – сказал Ферран, спокойно улыбаясь в лицо инспектору. – Конечно, я самый удобный для вас подозреваемый. Я понимаю, что я муж жертвы, и вам не надо напрягать фантазию…
– Речь идет вовсе не о моих фантазиях, месье, – возразил Лемье, борясь с сильнейшим желанием без всяких околичностей схватить этого самоуверенного интеллигентного червяка за воротник и трясти его, пока он не сознается. – У следствия возникли кое-какие вопросы, и необходимо выполнить определенные формальности.
И, когда они ехали в управление, он был чрезвычайно вежлив, говорил только о погоде и постоянно улыбался к месту и не к месту, так что поневоле у Феррана, внимательно наблюдавшего за полицейским, создалось впечатление, что перед ним самый никчемный сыщик на свете.
– Сюда, месье…
Они поднялись по лестнице и свернули в коридор. Завидев мадемуазель Грёз, Анри неожиданно придержал своего спутника за рукав.
– Стойте. Кажется, я не взял ключ…
Учитель нахмурился, а Анри, не скрываясь, подошел к мадемуазель Грёз и наклонился к ней.
– Это он? – шепнул инспектор.
Добросовестно исполняя свою роль, переодетая машинистка несколько раз энергично кивнула и вдобавок указала на Феррана пальцем (хотя еще мать внушала ей, что тыкать пальцем неприлично и на таких девушках мужчины не женятся). Инспектор наклонился еще ниже.
– Мадемуазель Грёз, знаете что?
– Да, инспектор?
– Вам известно, что вы до неприличия хороши?
Мадемуазель Грёз очаровательно покраснела, и Анри устыдился своего ребячества. Боже мой, как она может быть такой наивной, по несколько часов на дню перепечатывая бумаги об убийствах, насилиях и ограблениях?
– Скажите мне что-нибудь, – попросил Анри.
– Вы очень-очень славный, – шепнула мадемуазель Грёз.
– Благодарю вас, – громко сказал Лемье, распрямляясь. – Конечно, ваши показания будут приобщены к делу, мадемуазель.
Он вернулся к Феррану и, согнав с лица всякое подобие улыбки, повел его в свой кабинет.
Они сели по обе стороны старого канцелярского стола, который был тут, вероятно, еще во времена императора Наполеона, а то и тогда, когда Ницца была частью Пьемонтского королевства. Теперь инспектор Лемье был холоден, непроницаем и сосредоточен. Учитель заметил перемену поведения в своем спутнике и встревожился. Анри вел себя так, словно он знал. «Но что он может знать? – ломал себе голову Ферран. – Боже мой, что? В чем моя ошибка? Где я мог ее допустить?»
Он беспокоился все сильнее и сильнее, несколько раз нервным движением поправил очки, которые почему-то вдруг стали давить на переносицу, а Анри, покачивая в пальцах карандаш, равнодушно смотрел в окно. Он не говорил ни слова, молчал и Ферран, но это странное безмолвие вскоре начало давить учителю на нервы. Он вспомнил, что у французской полиции свои методы, что там не бьют, как в Америке, но могут допрашивать по шестнадцати часов кряду, а если понадобится – и дольше. И даже то, что Анри вовсе не походил на громилу, а скорее уж на прилежного студента, теперь казалось ему подозрительным. Убийства не дают расследовать кому попало, вяло помыслил учитель, они как десерт, достающийся лучшим ученикам. И он вздрогнул, когда услышал тихий, равнодушный голос инспектора.
– Я надеюсь, у вас есть смягчающие обстоятельства, месье.
Он говорил, словно обращаясь к своему карандашу, и все же Ферран закоченел на месте.
– Французские судьи не любят выносить смертные приговоры, это верно, но их коробит, когда мужья убивают своих жен. Хотя… – Анри повел плечами, – в сущности, какая мне разница? Отрубят вам голову или сошлют в Сен-Лоран – это уж ваши проблемы, простите.
– Я не понимаю… – начал Ферран, бледнея.
– Бросьте. Все вы понимаете.
И вновь это удушающее, обволакивающее молчание. Учитель хотел бороться, хотел протестовать: у него алиби, его подтвердят мать и отец, их служанка… Он не убивал свою жену! Да, она была костлявая, сварливая и надоела ему до смерти, но сколько в Ницце таких же сварливых и костлявых жен, вгоняющих в тоску своих мужей, и никто их не трогает…
Лемье повернулся на стуле и взглянул убийце прямо в глаза. В эти мгновения – откроем маленький секрет – инспектор думал только о том, кто убил супругов Рошар, и о том, насколько Амалия права, говоря о подоплеке этого дела. Но Ферран уловил, что хотя он здесь, он полицейского более не интересует. Он был уличенный, менее чем ноль, отработанный материал, и уже неважно, когда именно его заприметила та девка из коридора – тогда ли, когда он убивал свою жену (но как? увидела через окно? неужели он забыл задернуть занавески?), или тогда, когда переносил тело под железнодорожную насыпь, чтобы запутать следы. «Какой у него безжалостный взгляд», – подумал учитель, содрогаясь. Он ехал сюда кремнем, готовым дать бой противнику на его территории, а теперь чувствовал, что превратился в размякшую манную кашу. «Боже, боже… дай мне сил!» Но бог не отвечал.
– Я не мог убить мою жену, я уже говорил вам, – вяло начал учитель. – В это время…
– Да-да, я уже слышал эту историю о визите к родителям. Однако ваш отец упомянул, что радио почему-то было сломано – почему? Потому что вы перевели стрелки всех часов в доме – очень простой, но эффективный трюк. Вы не могли оставить радио, потому что передачи идут по программе, и если бы ваши родители услышали, что новости идут в одинадцать вечера вместо девяти, они бы обо всем догадались. Так что ваше алиби не стоит и ломаного гроша, мсье Ферран.
И снова в кабинете повисло молчание.
– Можно я закурю? – неожиданно попросил учитель, и по его голосу Анри понял, что тот сломлен окончательно.
Инспектор выдвинул ящик, достал из него пачку сигарет, которые он держал специально для задержанных (сам Анри не курил), и протянул ее убийце. Ферран жадно затянулся.
– Я ни о чем не жалею, – сказал он наконец. – Луиза вконец меня измучила.
– Дело ведь не только в Луизе, не так ли? – прищурился инспектор.
– А, так вы уже узнали об Онорине? – Ферран криво улыбнулся. – Быстро работаете, однако…
Онорина была двоюродной сестрой убитой. По правде говоря, Лемье даже не подозревал о ее отношениях с учителем, он задал вопрос, имея в виду материальный интерес преступника. Анри не сомневался, что такие, как Ферран, могут убить из-за денег, и только из-за них. Онорина, конечно, присутствовала, но, так сказать, шла вторым номером.
Через два часа инспектор Лемье докладывал восхищенному комиссару Оливьери:
– У Ферранов не было денег. Муж мог бы прилично зарабатывать, но он все спускал на тотализаторе. Жена его была бесплодной, и из-за отсутствия детей они то и дело ссорились. Впрочем, они ссорились постоянно и по любому поводу… Из экономии они взяли в дом двоюродную сестру Луизы Онорину, чтобы она вела хозяйство. Между Жильбером и Онориной возник роман… Он мне этого не говорил, но я уверен, что она первая подала мысль избавиться от его жены. Впрочем, сначала они позаботились застраховать жизнь мадам Ферран на крупную сумму… без ее ведома, с помощью Онорины, которая выдала себя за нее, когда подписывала страховку. Онорина уже арестована, но ее сообщник настаивает на том, что в убийстве она не принимала участия. Физически, может быть, и не принимала, но то, что она была заинтересована в смерти сестры, совершенно очевидно.