О пушкинских литературных проказах и пойдет у нас речь. Сразу хочу предупредить читателя: эта книга – не плод досужей изобретательности ради спекуляции на всеобщем интересе к Пушкину. Она вся построена на работах пушкинистов и на фактах из жизни Пушкина, на его произведениях и переписке – меньше всего я был озабочен фантазиями на тему и старался держаться как можно ближе к документам. Я только излагал общеизвестное под определенным углом зрения, а если мне приходилось отвечать на вопросы, которые возникали в процессе изложения, то я считал для себя необходимым отвечать на них, не делая вид, что их не существует, и руководствовался своими представлениями об историческом контексте жизни и творчества Пушкина, также опирающимися на работы наших лучших пушкинистов. Поэтому читатель не узнает из этой книги новых фактов; новизна, да и то относительная, – только в общей точке зрения. Лучшей иллюстрацией к сказанному будет следующий же абзац: суть не в фактах, о которых в нем пойдет речь, они общеизвестны – во всяком случае, все они известны пушкинистам. Дело в том, чтобы взглянуть на эти факты с точки зрения, которая даст возможность показать их взаимосвязь и неслучайность.
Поступив по окончании лицея на службу в Иностранную Коллегию, под начало графа Каподистриа, который с помощью шифров переписывался с греческими патриотами, Пушкин осваивает тайнопись, а на Юге, вступив в масонскую ложу, изучает нумерологию и тайный масонский символический язык. Будучи под постоянным и пристальным наблюдением власти и цензуры, он до самой смерти использует приемы шифровки и мистификации: придумывает произведения, якобы принадлежащие известным писателям или являющиеся переводами с других языков; меняет даты у стихов, чтобы их нельзя было привязать к определенным событиям; публикует свои произведения анонимно или под чужими именами, оставляя потомкам лишь «косвенные улики»; вписывает опасные для его времени записи среди записей других лет, для чего оставляет в дневниках и рабочих тетрадях пустые места и даже страницы; среди черновых набросков, не предназначенных для печати, вписывает верноподданнические строки для отвода глаз соглядатаев III отделения; шифрует строфы из «уничтоженной» 10-й главы «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА», шифровальный ключ вписывает в хозяйственную тетрадь, а в опубликованной статье как бы мимоходом замечает, что у поэта важно все – даже хозяйственные записи; собственные шутки записывает «под прикрытием»: «N сказал…», а в разговорах бросает заранее продуманные двусмысленные фразы, рассчитанные на то, чтобы вводить в заблуждение и одновременно быть записанными; под видом переписки о приобретении коляски или о предстоящей женитьбе выясняет возможность выезда за границу. В пушкинской переписке до самого последнего времени не были различены мистификационные приемы, и сегодня заставляющие пушкинистов неверно оценивать целые периоды жизни поэта и мотивы многих его поступков, а записи его дневника без понимания того, что он практически весь написан в ироничном тоне, зачастую трактуются в противоположном имевшемуся в виду смыслу – и т.д. и т.п.
В наше время расследованием пушкинских литературных «проказ» раньше других систематически стал заниматься Александр Александрович Лацис (1914 – 1999); ему и принадлежит честь открытия и первого доказательства пушкинского авторства сказки «Конек-Горбунок». Помимо этого Лацис расшифровал часть 10-й главы «Евгения Онегина» и раскрыл еще несколько пушкинских мистификаций.
«Пушкиноведческие детективы» Лациса были опубликованы в 90-е годы, главным образом в пушкинской газете «Автограф», но книга при жизни так и не вышла: его «расследования» встретили дружное сопротивление государственной пушкинистики. С ним никто не спорил в открытой печати, его открытия просто замалчивались. Издать ее удалось только через четыре года после его смерти (А.Лацис, «Верните лошадь!», М., 2003), и до сих пор вокруг нее – заговор молчания пушкинистов, как и вокруг сборника его недавно переизданных избранных статей (А.Лацис, «Персональное чучело», М., 2009).
Более 10 лет назад на Украине вышла книга Альфреда Николаевича Баркова (1940 – 2004), в которой «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» рассматривается как мениппея с рассказчиком – антагонистом Пушкина, с обилием двусмысленностей и мистификационных моментов (А.Барков, «Прогулки с Евгением Онегиным», Тернопiль, 1998); в России книга до сих пор не издана. Трактовка Баркова отвечает на все накопленные пушкинистикой вопросы по поводу пушкинского романа, до сих пор остававшиеся неотвеченными, объясняет его кажущиеся слабости и показывает, что это законченное и глубокое произведение и по замыслу, и по исполнению.
Более того, книга Баркова предлагает ключ к пониманию замысла и других произведений Пушкина («ПОЛТАВА», «ГРАФ НУЛИН», «МЕДНЫЙ ВСАДНИК», «ПОВЕСТИ БЕЛКИНА» и др.), а «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН», как это выводится из его понимания структуры романа, – не просто гениальное, но и самое современное, буквально злободневное художественное произведение в русской литературе всех времен. О книге – гробовое молчание, в том числе и тех наших теоретических журналов, которые должны были бы заинтересоваться ею в первую очередь, – «Вопросы литературы» и «Новое литературное обозрение».
Одновременно с книгой Лациса вышла книга Николая Яковлевича Петракова «Последняя игра Александра Пушкина» (М., 2003; второе, расширенное издание, под названием «Загадка ухода», вышло в 2005 году), в которой им раскрыта пушкинская мистификация, литературная и жизненная, связанная с содержанием и авторством так называемого «диплома рогоносца», – итог его многолетних размышлений над событиями преддуэльного периода жизни поэта. Железная логика книги Петракова не оставляет сомнений в том, что «диплом» был написан и разослан самим поэтом.
В том же 2003 году была издана книга Татьяны Ивановны Бусловой «Тайна Дон Кихота» (второе издание должно было выйти в 2009 году), в которой приведен результат не только расшифровки упрятанной в роман Сервантесом с помощью масонского символического языка автобиографии писателя (шифровка была вынужденной, масоны преследовались инквизицией) – но и результат разгадки пушкинской тайнописи в двух его сказках: «О царе Салтане» и «О мертвой царевне». С помощью того же масонского символического языка Пушкин зашифровал в них историю деятельности масонского ордена в России в XVIII и XIX веках соответственно (хронологию в датах); при этом трактовка исследовательницей «диплома рогоносца» подводит нас к тому же пониманию этого документа, какое ему придает и Петраков.
В 2005 году вышла книга Валерия Алексеевича Чудинова «Тайнопись в рисунках Пушкина», где им исследовано около 500 рисунков поэта и показано, что в большинстве случаев рисунки предшествовали стихам, а не (как принято считать) наоборот, и что пушкинской тайнописью в них иногда скрывалась неожиданная для сегодняшних исследователей информация.
Все эти открытия существенно меняют не только наши взгляды на отдельные этапы жизни и творчества Пушкина и на его характер, но и на все творчество в целом; как оказалось, нами не прочтены главные произведения Пушкина – а это значит, что по-настоящему не понята и его роль в нашей культуре и, следовательно, – в нашей сегодняшней жизни.
V
На первый взгляд, этот информационный взрыв произошел на пустом месте: можно подумать, будто до последних 10 – 15 лет никто ничего о мистификаторском таланте Пушкина не ведал и не писал. Это не так: из ничего что бы то ни было и не возникает. На самом деле вся полуторавековая история пушкинистики – в той или иной степени история разгадок пушкинских тайн, а вся современная пушкинистика базируется на работах плеяды замечательных исследователей пушкинской жизни и творчества; вот неполный перечень пушкинистов, только первого ряда, вклад которых в изучение жизни и творчества Пушкина невозможно переоценить и без классических работ которых не могли бы состояться открытия перечисленных выше современных пушкинистов: П.В.Анненков, П.И.Бартенев, Д.Д.Благой, С.М.Бонди, Н.Л.Бродский, Б.И.Бурсов, В.Э.Вацуро, В.В.Вересаев, В.В.Виноградов, Г.О.Винокур, М.О.Гершензон, Н.О.Лернер, Ю.М.Лотман, Б.С.Мейлах, Б.Л. Модзалевский, В.В.Набоков, Ю.Г.Оксман, В.И.Саитов, Б.В.Томашевский, Ю.Н.Тынянов, И.Л.Фейнберг, М.А.Цявловский, Т.Г.Цявловская, В.Б.Шкловский, П.Е.Щеголев.
Сделанное этими пушкинистами огромно: проведена тщательная текстологическая работа, разобраны и изданы все пушкинские рукописи и рисунки, уточнены и продолжают уточняться тексты; в разных вариантах неоднократно изданы Собрания его сочинений и пушкинская переписка; издан «Словарь языка Пушкина» и собрана «Летопись жизни и творчества Пушкина», где его жизнь расписана по дням, а иногда и по часам; постоянно издаются сборники его стихов и прозы, драматургии и критики; изданы сборники пушкинских крылатых выражений и пушкинских эпиграмм, многочисленные критические разборы его произведений и всевозможные сборники статей о роли Пушкина в нашей культуре; проанализирован состав пушкинской библиотеки и изучено влияние на него каждого упомянутого им писателя; изданы сборники «Пушкин в жизни» и «Пушкин в воспоминаниях современников», путеводители по «Пушкинскому Петербургу» и «Пушкинским местам», книги о пушкинских дуэлях и его «тоске по чужбине», о его масонстве и его суевериях, о его женщинах и его карточных долгах; написаны исследования о каждом из заслуживающих внимания друзей Пушкина и из его окружения, о его родных, предках и потомках – и т.д. и т.п. Разумеется, не могли пройти пушкинисты и мимо многочисленных пушкинских загадок, и если не все было ими разгадано, одной из главных причин этому до последнего времени была первоочередность стоявших перед пушкинистикой задач по собиранию и прочтению пушкинских текстов.
Но есть причина и другого рода. Для расшифровки литературных мистификаций требуется аналитический подход, незашоренное мышление, научная смелость подвергать сомнению даже кажущееся очевидным, и в этой области литературы люди сторонних наук оказались в выигрышном положении по сравнению с советскими пушкинистами, привыкшими рассматривать тексты и поступки Пушкина с точки зрения устоявшихся авторитетов – и к тому же воспитанными на идеологических стереотипах восприятия облика поэта и оценок его поступков и взглядов. Вот почему получилось так, что пушкинскими мистификациями занялись преимущественно профессиональные аналитики и именно в наши дни, когда давление этих стереотипов стало преодолимым. Практически все вышеназванные авторы, кроме Лациса, закончившего не только историко-архивный, но и Литературный институт им. А.М.Горького, не являются профессиональными филологами (Барков по базовому образованию был горным инженером, по основной профессии – аналитиком, академик Петраков – математик и экономист, академик Чудинов – кандидат физико-математических наук и специалист по славянской мифологии и палеографии, Буслова окончила Московский авиационный институт и по базовому образованию – инженер.
VI
Незадолго до смерти Н.Я.Эйдельман заявил во всеуслышание, что у Пушкина остались неразгаданными 40 тайн и еще одна, главная, 41-я, – ключ к этим неразгаданным сорока. Что имел в виду известный историк и пушкинист? Думается, сегодня уже можно назвать этот ключ; работы лучших современных пушкинистов дают основание сказать: Пушкин был одним из самых крупных и ярких мистификаторов в истории не только русской, но и мировой литературы.
Как и во всем, Пушкин был гением и в мистификациях. Его страсть к розыгрышам и тайнам (не случайно он стал и членом масонской ложи) привела к тому, что практически все творчество зрелого Пушкина нами до сих пор воспринимается исключительно на интуитивном уровне, а к истинным замыслам его главных произведений мы подбираемся только сегодня. Мало того, выстраивая и свою жизнь и судьбу, как литературу, Пушкин был автором и главных мифов о себе самом – от происхождения до смерти, мистифицируя и современников, и потомков. Этот шлейф тайн, сопровождавших жизнь и творчество Пушкина, и составляет его, пушкинскую Тайну, присущую именно ему – и только ему; именно присутствием этой тайны только и можно объяснить горы книг, посвященных Пушкину, и бесчисленные попытки докопаться до причин дуэли и смерти поэта.
Пролить свет на Тайну Пушкина, показать, что она присутствовала практически на всех этапах его жизни и духовного пути и сообщала дополнительное измерение его произведениям и поступкам, – и есть задача этой книги.
Глава 1
Как пушкин нас брал на арапа
Против милой жена не утешит.
А.Пушкин
Семью не составляют из двух половин.
В.Лукьянов
I
Во времена Пушкина большинство браков совершалось не на небесах; в еще большей степени это относится к XVIII веку. Браки по расчету родителей были настолько обычным делом, что участь женщины того времени может вызывать только сочувствие. Поскольку браки были церковными и разводные дела находились в ведении синода, развестись было чрезвычайно трудно. Основанием для развода могло послужить прелюбодеяние, но если такого рода грех мужа обществом не осуждался и был практически ненаказуем, то прелюбодеяние жены могло стать основанием не только для развода, но и для жестокого наказания согрешившей женщины. При этом «виновная в прелюбодеянии жена осуждалась на всегдашнее безбрачие, а мужу предоставлялось право вступить в новый брак. Замечательно, что относительно мужа подобных свидетельств практика Московской Консистории не представляет – обыкновенно ему назначается только наказание, а о воспрещении последующего брака умалчивается». (А.И.Загоровский, «Развод по русскому праву».) Помимо этого серьезного светского наказания (невозможность завести семью и детей, признанных обществом) назначалось еще и духовное – «семилетняя эпитимия с выдержанием год в монастыре. Бывали, впрочем случаи назначения 14-летней и 15-летней эпитимии».
О том, как предки и современники Пушкина относились к «институту брака», существует достаточное количество свидетельств. Например, двоюродный дед Пушкина, тяготясь супружескими обязанностями, бросил свою семью на произвол судьбы, даже не пытаясь довести дело до формального развода, и «не видел надобности скрывать своей связи с посторонней женщиной, – писала в своей работе «Предок Пушкина» Н.А.Белозерская. – Жалобы законной жены и ее хлопоты у Державина… мало тревожили Петра Абрамовича Ганнибала. Он даже не опровергал приводимых против него фактов и заботился только об ограждении своих имущественных прав… Так смотрели на законный брак многие в те времена, особенно в высшем русском обществе», – продолжала исследовательница, ссылаясь на семейные истории трех фельдмаршалов Екатерининской эпохи: А.В.Суворова, графа М.Ф.Каменского и графа П.А.Румянцева-Задунайского.
Поскольку получить официальный развод было достаточно трудно даже высокопоставленным вельможам и, к тому же, любая такая попытка грозила общественным скандалом, в XVIII веке расходящиеся пары стали прибегать к самовольным разводам с помощью «разводных писем»: супруги давали друг другу нечто вроде «расписок» в том, что не видят смысла или возможности дальнейшей совместной супружеской жизни и впредь освобождают противоположную сторону от супружеских обязанностей, а брак считают уничтоженным. «По свидетельству современных мемуаров и записок, в царствование Екатерины II, помимо значительного числа формальных разводов, особенно увеличилось число супругов, живущих врозь со своими женами». Однако такой «развод» не был официальным, и в случае, если бы любой из таким образом разошедшихся супругов попытался вступить в брак второй раз, это могло караться по закону как двоеженство («двоемужество»).