Более того, сама эта власть воспринималась (даже собой) как нечто сугубо эфемерное – поскольку следующим же этапом после уничтожения СССР шло расчленение РФ. Напомню, что в 1991–1992 годах распад России считался всеми серьезными аналитиками совершенно очевидной перспективой, речь шла только о сроках – займет ли это 2–3 года или 5–7 лет. Десять лет «единой и неделимой России» тогда, кажется, не давал никто.
Почему же мы до сих пор существуем? Или, ставя вопрос по-кантовски, как возможна РФ? – пусть даже в качестве псевдогосударственного образования, но все же достаточно устойчивого и даже иногда демонстрирующего некоторые признаки государства?
Я думаю, что здесь наложились друг на друга две ошибки, допущенные нашими победителями. А именно – слишком быстрое уничтожение СССР, во-первых, и недооценка возможностей временных административных структур, во-вторых.
Начнем с первого. Мы привыкли воспринимать уничтожение СССР как печальный, но закономерный итог событий 1988–1991 годов. Между тем, существует множество косвенных данных, свидетельствующих о том, что окончательное уничтожение страны планировалось на более позднее время – приблизительно на 2000 год. В разворачиваемой тогда логике это было бы несравнимо более эффективным решением. Население страны надо было как следует выдержать – чтобы полный крах «русского проекта» и распад страны казался бы благом, избавлением, спасением.
Представьте себе, что ГКЧП не было бы – или оно не завершилось бы «Беловежской пущей». В таком случае Горбачев остался бы «легитимным правителем СССР», причем признанным (и даже популярным) на Западе, мнение которого к тому моменту уже стало единственным источником легитимности чьей бы то ни было власти.
«Новоогаревский процесс» продолжился бы, и завершился бы подписанием «нового союзного договора» – без Прибалтики и Закавказья, но со среднеазиатскими республиками и «особым положением» Украины, Белоруссии и Молдовы. При этом все «национальные образования» внутри РСФСР получили бы статус «союзных республик» и тем самым – легитимные права на будущую независимость. Понятно и то, что все прочие «союзные республики» ограничивали бы свое участие в «обновленном Союзе» потреблением российской нефти и газа да безвозвратными займами из российского бюджета, с проведением радикально-антирусской политики (включая геноцид) на местах. Россия платила бы за призрак «Союза», пока было бы чем платить.
Понятно и то, что в самой России началось бы голодное десятилетие, с абсолютно пустыми магазинными полками, «гуманитарной помощью» в качестве безальтернативного источника питания (как в некоторых африканских странах), а также полной остановкой промышленности, потом транспорта, потом энергетики – и все это под омерзительное блекотание Горбачева.
К 2000 году холодная, голодная, вымирающая страна мечтала бы только об одном: о скорейшем свержении коммунистов и ненавистного «Горби» силами НАТО (или кого угодно еще, это было бы уже неважно) и благополучном распаде на «маленькие независимые государства», всякие там «новгородские республики» и «ингерманландии» – не говоря уже о «Великом Татарстане», чьи права на суверенитет никто даже и не думал бы оспаривать. Понятно и то, что после такой «выдержки» подавляющее большинство населения страны ненавидело бы эту страну «до печенок».
Но ГКЧП и последующие события дали возможность Западу зафиксировать победу в WW3 на целых десять лет раньше, и они не нашли в себе сил отказаться от такого приза. Платой было – передоверить процесс окончательного уничтожения России «силам на местах». Разумеется, эти силы принесли все подобающие заверения, что дело будет сделано быстро и успешно.
Дальше вступила в силу обычная административная логика: «временная структура» старается затянуть собственное существование, а в перспективе – стать постоянно действующей.
Я бы сравнил это со следующей ситуацией. Представьте себе хоспис, в котором лежит сколько-то умирающих. В хосписе имеется директор, штат медсестер, и так далее. Предполагается, что хоспис будет расформирован, как только умрет последний больной.
Представим себе, однако, что больные умирают не так быстро, как предполагалось изначально. Администрация успевает войти во вкус высоких зарплат, которые она получает, необременительного труда и так далее и тому подобное. У них появляется мотивация продлить как можно дольше срок своего пребывания.
Поэтому больных начинают хорошо кормить, а то и лечить, стараясь не торопиться с ликвидацией контингента. Хоспис, таким образом, приобретает некоторые черты больницы – поскольку, если палаты опустеют, то на следующий же день всю администрацию уволят. Но «люди вошли во вкус», и теперь они стараются «посидеть подольше».
Примерно то же самое произошло с так называемой российской властью. Будучи явлением по природе своей сугубо временным и ликвидационным, эта компания людей с какого-то момент поняла, что «лучше потянуть еще». Что касается народа, то народ, понимая, в общем-то, ситуацию, – она не была проговорена, но она остро чувствовалась, – решил, что лучше еще помучиться.
«Хосписная» ситуация, таким образом, не то чтоб превратилась в нечто прямо ей противоположенное (этого никто бы не позволил), но, скажем так, приобрела черты, изначально ей не свойственные. Действительно, кое-где в России стали платить пенсии, чинить водопроводные трубы и даже не уничтожать всю промышленность разом. (Например, «оставили в живых оборонку», что оказалось чрезвычайно дальновидным.)
Далее мы наблюдали постепенный процесс обретения хосписным режимом определенных амбиций, которые могут со временем дорасти до амбиций государственных.
Понятно, что единственным средством для достижения подобных целей является саботаж. Тихий, осторожный, вежливый саботаж, который, однако, в перспективе может перерасти в нечто большее.
Здесь, за недостатком времени, мне придется пропустить чрезвычайно интересный анализ действий российской «власти» по перерастанию из «временного ликвидационного комитета» в некоторое подобие государства. Пока что отметим одно. Ельцинский режим совершил невероятное количество преступлений против России и русских людей. Но при этом он совершил и немало полезного для страны, саботируя те действия, которые призваны были ее разрушать. Условно говоря, вместо того чтобы доломать все – и быстро, вывезти все ценное и быстро передать Нефтяную Трубу (и тем самым – власть) американским менеджерам, ельцинский режим начал юлить, хитрить, создавать разного рода препоны.
Надо признать, что возникновение отечественной олигархии было, на самом деле, в какой-то момент одной из таких препон. Судя по тому, как шло развитие событий в 91-м, 92-м, 93-м, всего этого не предполагалось: все вкусное должно было быть просто передано международному менеджменту, который бы этим распорядился гораздо лучше. Прокладку в виде непонятных людей, которым быстро всучили разного рода собственность и объявили их собственниками, нужно было делать только для того, чтобы сдавать не сразу.
В этом отношении даже в российской олигархии, явлении бесконечно омерзительном со всех точек зрения, можно усмотреть нечто хорошее. Фактически, вместо того, чтобы сразу вручить всю вкусную российскую собственность американцам – что и планировалось изначально, – была создана прослойка из «формально российских» людей (пусть даже бесконечно гнусных и подлых), которые и стали «формальными собственниками» российских богатств.
Судя по всему, первым заявлением о возможном суверенитете России была знаменитая (хотя и несколько подзабытая сейчас) речь Ельцина на саммите Совета Европы в Стамбуле, где впервые было озвучено, что «Европа не имеет права» вмешиваться в российскую политику по отношению к Чечне. По сути дела, весь путинизм, как программа, был реализацией этого заявления.
Теперь несколько слов о том, о чем говорили здесь многие: об иллюзорном и манипулятивном характере путинского режима. Я склонен относится к нему гораздо более позитивно – именно по той самой причине, которую обозначил в начале своей речи. Не иллюзорно в путинском режиме было ровно одно непроговариваемое обстоятельство: Путин пришел к власти благодаря достаточно внятным знакам, подаваемым русскому народу, что он затянет, как можно более затянет, исполнение программы уничтожения России и русских людей. Народ (понимающий на том же подсознательном уровне, каковы альтернативы) проголосовал именно за это.
Естественно, ни о каком национальном возрождении речь не шла. Речь шла, если говорить именно о реальностях, реальностях не проговариваемых, неудобных и неприличных, но, тем не менее, всеми понимаемых, о том, что Путин берется саботировать программу уничтожения русских, равно как и все программы, направленные на быстрое уничтожение России.
В эту идеологему укладывается все, начиная с довольно успешного прекращения чеченской войны. Это именно прекращение – та война, которая шла при Ельцине, и та война, которую вел и ведет сейчас Путин, являются совершенно разными войнами, прежде всего – по масштабу угроз. В этом отношении, кстати, Норд-Ост стал последней точкой не в российско-чеченском конфликте, а в той ситуации, когда этот конфликт может стать серьезным поводом для распада страны. Как выяснилось, режим настолько прочен, что может себе позволить (подумать только!) уничтожение террористов. Кстати, добавлю, что жертвы среди заложников произвели едва ли не большее впечатление. Выяснилось, что режим готов жертвовать своими людьми и не бояться общественного мнения. Это произвело очень глубокое впечатление. Скорее всего, актов такого масштаба либо больше не будет, либо они будут совсем другими.
Здесь много говорилось о странной, двойной и даже шизофренической природе Путина. Я думаю, что никакой шизофрении у Путина нет. Человек, на самом деле, делает ровно то, на что и подписывался, делает это удивительно последовательно и даже, я бы сказал, изобретательно.
Теперь я, наконец, могу высказаться по поводу ситуации с ЮКОСом и Ходорковским. Разумеется, это никоим образом не начало процесса передела собственности. О переделе собственности вообще нельзя говорить, потому что никакой частной собственности в Российской Федерации не существует. Существуют переданные во временное управление разным людям активы. Они не обладают свойствами собственности в прямом смысле этого слова – хотя из них можно извлекать прибыль. Собственностью эта прибыль становится, только будучи вывезенной на Запад. Все ведь прекрасно знают, что священной и неприкосновенной частной собственностью в России является только то, что лежит в швейцарском банке.
Эта система была создана, как я уже говорил, сознательно. Она планировалась именно такой. Она, безусловно, не является – ни в каком смысле слова – либеральной, капиталистической или какой-либо еще. Она не описывается традиционными экономическими моделями – как, например, не описывается традиционными законами кровообращения ситуация, когда кровь из тела выкачивают, как это делали немцы в Саласпилсе.
Выше я упоминал о роли «олигархической прослойки». В настоящее время эта прослойка – точнее, прокладка – изрядно поистерлась. Так бывает с любыми прокладками.
Дело в том, что упомянутая олигархия, набранная, действительно, мягко говоря, не из лучших людей, изначально понимала, что может функционировать только здесь, и это было альтернативой варианту «сдавать все и сразу». Так вот, к сожалению, люди подросли и уже доросли до того, чтобы начать все сдавать самостоятельно.
Реальным преступлением господина Ходорковского были даже не его политические аппетиты, – с этим еще как-то смирились бы, – а тот факт, что он собрался продать 15 % российского бюджета иностранцам. Если уж на то пошло, тот факт, что за это преступление он пострадал, является чрезвычайно радостным.
Похоже, нынешний российский режим намерен продержаться еще долго – а там, глядишь, даже и осознать себя именно как режим государственный. По крайней мере, на это появляются некоторые шансы.
Плата за вымирание. К экономической системе РФ
Сообщение в «Живом журнале» от 12 декабря 2004 года. Повод – ожидаемая «реформа ЖКХ»
Я намерен обсудить смешной вроде бы вопрос – за что людям платят?
Уточню. Будем называть «платой» всю ту сумму благ, которые человек получает от общества, причем не просто так (как воздух), а за что-то. То есть – если он этого чего-то не делает, он этих благ не получит. Опять же, не будем уточнять, кто именно ему за это платит. Потому что бонусы он получает, помимо кассы, от множества разных людей, общественных институтов, и в конечном итоге от общества в целом.
Обобщенно, «плата» – это деньги, доступ к благам, уважение, социальный и физический комфорт, особое положение (и право на нарушение некоторых табу), власть или влияние. Ну, в общем, вполне представимая корзиночка.
Так вот. «Просто за работу» платят мало где. Платят обычно за что-то такое, что ВКЛЮЧАЕТ в себя работу (за безделье, впрочем, тоже иногда платят – но об этом ниже), но является не ПРОСТО работой.
Ну например. В основе «американской мечты» лежит идея, что людям надо платить за изобретательность. Придумал новую крышечку для пивных бутылок, продал патент (или, еще лучше, организовал предприятие) – получи свой миллион и искреннее восхищение пышнотелых блондинок. «Человек Сам Себя Сделал», молодец. В низшем своем аспекте изобретательность выглядит как способность к сложному труду. Простой труд, особенно грязный, в Америке не уважается.
Традиционное немецкое представление о труде и справедливой плате за него тоже отличается от «чисто трудовой этики». В высшем своем регистре это культ совершенства, перфекционизм – «всякая идеально сделанная работа заслуживает уважения», а в низшем – это дисциплинированность (это, кстати, совсем не то же самое, что американский культ «организации»).
В Советском Союзе, где слово «труд» было идеологически окрашено в позитив, платили тоже не за «работу как таковую». То, за что платили, в высшем своем аспекте называлось служение (Отечеству), а в низшем – послушание. Труд официально именовался «долгом каждого» – то есть вопрос о его нужности, полезности или уместности не ставился. Труд имел дисциплинарную ценность, им население занимали – как в детском саду занимают детей какой-нибудь лепкой из пластилина или карандашиками. «И чтобы когда я приду, у всех был рисунок с елочкой!»[7]
Но бывают случаи, когда за труд как раз и не платят – или стараются платить поменьше. А платят как раз за «совсем другое».
Возьмем два крайних примера. За что платит общество аристократам при абсолютизме? В общем-то, за одно: за то, что они бездельничают и тихо вырождаются.
Это кажется странным. Однако аристократия, все эти «галантные кавалеры» – это ведь бывший военный класс, бывшее всадничество. Оттесненный от реальной власти и лишенный реальных прав, он остается опасен – поскольку эти люди привыкли к силе и власти, «могут и взбунтоваться». Все-таки их предки умели плавать в стальных латах и рубиться полупудовыми железяками. Общество же устраивается уже по-другому, и все эти устаревшие детали общественного механизма надо куда-то деть. Решений два: перерезать или развратить. Но первое удобнее делать, когда уже осуществлено второе: нежные рыхлые тела «шевалье» режутся лучше, чем жилистая плоть кавалеристов… Что же касается дороговизны трат на содержание всей этой оравы – так это еще как посмотреть, дорого ли они встают. Аристократия, конечно, потребляет будь здоров – но с точки зрения общества в целом бо́льшая часть богатств остается в самом же обществе. Ну да, носит кавалер золотые пуговицы. Кавалер умрет, его дети умрут, его внукам отрубит голову гильотина – а пуговички-то останутся. Ну а сожрут они немного – желудок у людей, чай, не резиновый. Зато от них спокойно.