– Теть Ань, ежели что надо, ты сразу за мной посылай, я любого окорочу. Пусть знают, что у Лисовинов хозяйство без мужского пригляду не останется.
Почтительно поклонившись, Кузька ухмыльнулся, сбрасывая невесть откуда взявшуюся личину хозяина, и поспешил опять в кузню.
«Личину ли? С чего ты взяла, что он притворялся? Может, это просто отрок становится мужем, таким же, как отец? А Кузьма-то – вылитый Лавр. И неважно, что мальчишка пока – в нем сейчас муж просыпается, защитник и опора.
Мишаня, молодец, и об этом подумал: не просто в поход ушел, а себе замену оставил, мне помощь в делах. Да что там помощь! Есть все-таки вещи, в которые бабе вмешиваться не след… разве что уж самый край приходит и ни одного мужа рядом. Но меня пока Господь миловал».
* * *
Сейчас, после всего, что произошло в Ратном, Анне, ощутившей свое боярство по-новому, случай возле кухни представлялся совершенно в ином свете. Вспомнила про него и запоздало расстроилась.
Тогда ей следовало сразу же решительно прекратить перепалку Плавы с Сучком, а она полезла выяснять да разбираться. Да какая разница, о чем они там спорили?! Нечего лаяться при боярыне, и весь сказ!
И Кузька, паршивец, тут же влез со своим: «Ну так я тебе и приказываю!» Анна-то умилилась на племянника, а ведь он тогда не столько ее выручил, сколько всем показал ее неспособность командовать и попытался оттереть в сторону.
«У щенка зубки режутся, не иначе».
Если Мишаня отдал приказ, то его должно исполнять, и подтверждать его Анне или Кузьме незачем – приказ есть приказ! И наплевать, какие там были у поварихи причины его оспаривать! Приказ не обсуждают, а исполняют.
«Да-а, небось, Мишане перечить поостереглись бы, хоть он голоса обычно не повышает и рукам воли не дает. А Кузька-то, зараза, слабость мою почуял, ишь как повернул: «Ежели что надо, ты сразу за мной посылай, я любого окорочу». Ну, помощничек…»
* * *
Оказалось, Мишаня не одному Кузьме указания оставил. Когда Анна заглянула на склад, проверить, что там происходит в отсутствие Ильи, то обнаружила еще одного племянника. Никола уверенно отдавал распоряжения отрокам купеческого отделения, то и дело сверяясь с какими-то записями.
– Здрава будь, Анна Павловна! – парень степенно поклонился, явно кого-то копируя.
«Батюшки, и этот – вылитый отец! Ну, Никеша, будет тебе подарочек, когда доберешься до нас! Ишь ты, как распрямился-то, соколом смотрит! Только вот странно, почему Мишаня вместо Ильи его оставил, а не Петра. Никак, еще одного брата вверх подталкивает? И правильно, сынок».
Заметив краем глаза движение в стороне, Анна обнаружила, что Никола, при всей его уверенности, без взрослого пригляда не оставался: жена Ильи за его дело тоже болела и, не прячась, но и не выпячивая своего присутствия, зашла посмотреть, как справлялся со своими обязанностями новоявленный родственник.
Ульяна до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что ее до недавнего времени незаметный муж вдруг породнился с самой влиятельной семьей в Ратном, а тут, в строящейся крепости, и вовсе заделался начальным человеком. Но если раньше она и сама ничем не выделялась на общем фоне ратнинских баб, разве что рассудительна была поболее иных, то теперь, не теряя своей степенности, распоряжалась всеми крепостными прачками, не давая им лениться и строго спрашивая за работу.
«Можно подумать, с малолетства приучена холопками командовать! Ведь недавно еще сама все делала, своими руками. Бывало, и у соседок, кто побогаче, подрабатывала, а сейчас и не скажешь по ней, что Илья одну холопскую семью у батюшки Корнея только-только прикупил. Ладно, за склады и кладовые можно не беспокоиться: Ульяна за Николой присмотрит и до свары не доведет… Да и отрокам не позволит ссориться, даже если Петр недоволен таким возвышением единокровного брата».
То, что бабы, приехавшие в крепость перед самым уходом полусотни, оказались настоящим подарком судьбы, Анна уже поняла. И тихая Ульяна, и громогласная Верка, и непонятная пока до конца Вея – все они без лишних слов, как само собой разумеющееся, сразу же взяли на себя часть ежедневных хлопот, незаметных стороннему взгляду, но известных каждой хозяйке. Тем более что помимо этих, хоть и отнимающих время и силы, но обыденных бабьих забот Анна вдруг обнаружила и множество иных, о которых доселе и не думала. Только сейчас она стала понимать, как не по-женски тяжела та ноша, которую она взвалила на себя, не просто переехав сюда из Ратного, а оставшись в крепости за старшую. Мужская ежедневная ответственность за все и за всех – готова ли она к ней?
Ратнинские жены, проводившие мужей в поход, привычно справлялись с бабьими делами, при нужде взваливая на себя и мужские обязанности по хозяйству, пока мужья и сыновья воевали. Но в селе всегда оставался кто-то, кто принимал на себя иное, что бабам и в голову не приходило. Мужья уходили, но оставался Аристарх – и все шло так, как и должно идти. В мирное время в Ратном, кроме старосты, жил еще и сотник. Корней бывал громогласен, гневлив не в меру, бражничал, но… старшие исправно обучали отроков, десятники держали свои десятки в порядке, и сотня жила вроде бы сама по себе. Сотник же ломал голову о том, что надлежит сделать в будущем, чтобы жизнь и дальше катилась по накатанной колее, да не в глухомань, а по торной дороге. И все, что он делал, зачастую вызывая недовольство, а то и гнев тех, кто не мог постичь конечной цели и смысла его поступков, направлялось именно на благополучие всей общины, ее выживание.
Вот и Мишаня… Мальчишка совсем, но в крепости, пока он рядом был, Анна не замечала многого, хотя и гордилась тем, что ее величают боярыней и беспрекословно слушаются. А получается, что боярыней-то она была не сама по себе – за его спиной.
* * *
И снова, вспоминая первый после ухода полусотни в поход день в крепости, Анна подосадовала на себя. Новая Анна на Анну прежнюю. Как она лихо все разложила и подсчитала: этот за меня, эти тоже за меня, и вот эти, если придется, тоже на мою сторону встанут… А на самом деле? Наставников в крепость прислал Корней, а к Анне они относятся… Филимон, когда объяснял про воинские сигналы, обращался вроде бы к Кузьме, а вразумлял-то боярыню! Илью в крепость зазвал Мишаня, Арину – тоже, Юльку прислала Настена, Плаву привез Роська…
«Кого ж ты сама-то привела под свою боярскую руку, а, Аннушка? Выходит, только Алексея, да и то он не к боярыне пришел, а к своей любушке. Сучка с артельщиками решила обласкать и приблизить? А они уже и так с потрохами Мишанины – он же им возможность выкупиться устроил. Кто ж еще-то? Верка, Ульяна, Вея? Так они вслед за мужьями… А что помогать мне взялись, так сами, по своему желанию. Вот и все ТВОИ люди, матушка-боярыня – один Леша, да и для него ты вовсе не начальный человек, а…»
Анна поморщилась и снова задумалась, перебирая в памяти всех живущих в крепости. Со взрослых мысли перескочили на молодежь.
«Девицы… да, они мои – каждую либо я сама выбрала, либо меня попросили, но все равно решала я. А толку-то с них? Выдадим замуж и разлетятся. Отроки… Да, Никола-то как давеча на складе распоряжался! Спокойно, деловито, уверенно. То-то он мне Никифора напомнил. А ведь Мишаня как-то обмолвился, что хочет его возле себя оставить, чтобы всей торговлей Академии тоже родственник занимался. Вот его бы приголубить надо, своим сделать – лаской, а не силой, как Листвяну. Хотя торговля…»
В Ратном, как, в общем-то, и везде, всеми вопросами купли-продажи занимались мужчины. Даже у вдов всегда находился какой-нибудь родственник, чтобы принять на себя эти заботы. Женщин к этим вопросам если и привлекали, то только когда дело касалось чего-то по их части, для совета. Но чтобы бабы решали что-то в торговых делах семьи – такого не было.
«Ну и что? Я же не просто баба, а боярыня, мне ли не знать, что крепости надо! Тут только заранее хорошенько разобраться, что мы можем на продажу предложить, чем сами себя обеспечиваем, а что придется на стороне покупать.
Ну и разберусь! И станет Никола под моей рукой ходить. Правда, получается, что он не просто подчиненный, а племянник, как Демьян с Кузьмой или Петр с Павлом. Он мне и по-родственному подчиняться должен. А вот такие подчиненные, как у Корнея или Мишани – не родня, но под руку приведенные… Да, у Николы же свои помощники есть – сыновья Ильи! Им Мишаня за это с купеческими детьми учиться дозволил.
Вот и сделаю Николу их начальником. Они, конечно, и так ему помогают, но если я это своим боярским словом решу… И Николе лестно, и ребята гордиться станут – как же, на службу поступили! А плата… дам долю от торгового прибытка. И станут они через это МОИМИ людьми. Только надо все как следует вызнать у Осьмы, да и у Никеши, когда увидимся, а то возьмусь, не знаючи, и получится, как с крепостным строением…»
* * *
В тот же день, когда с утра Плава скандалила с Сучком, перед самым обедом боярыню разыскал мастер Нил:
– Анна Павловна, твое слово требуется. Не знаем, оставить, как есть, или переделывать велишь? Филимону-то наверх не залезть, так я Макара позвал, он глянул, вроде одобрил.
– Ты о чем?
– Дык, про помост для стрелков, вон, один уже устроили… временный, пока стены-то не закончены.
«Господи, какой помост? Я про него в первый раз слышу. Чего я там увижу – так или не так?»
Мастер вопросительно смотрел на боярыню, ожидая ее решения. Пришлось идти вместе с ним, подниматься на стену, осматривать, ничего в этом не понимая, места, приготовленные для стрелков. А куда денешься? Выказывая уверенность, которой она вовсе не ощущала, Анна поинтересовалась, будет ли что подобное устроено на других участках стены, внимательно выслушала объяснения Нила, велела впредь сначала непременно показывать готовое оставшимся в крепости наставникам.
– Да это когда еще сделаем, Анна Павловна, – Нил почесал в затылке. – Тут же сначала стену до нужной высоты довести потребуется…
Останавливая ненужные ей сейчас подробности, Анна строго заметила, что, сколько времени полусотня в походе пробудет, неизвестно, а строительство крепости должно идти своим чередом.
– Как доведете, так и покажете, а кому – наставнику или самому бояричу Михаилу, когда он милостью Божией вернется – там видно будет. А сейчас передай остальным, что хвалю за усердие.
– Благодарствую на добром слове, Анна Павловна.
Нил вежливо поклонился, но у Анны осталось ощущение, что мастер ожидал от нее чего-то еще: то ли каких-то вопросов, то ли указаний, бог весть. И только спустившись во двор и довольно далеко отойдя в сторону, Анна спохватилась, что, наверное, надо было назначить какой-то десяток отроков, чьим местом по тревоге будет этот, новый помост. А может, не целый десяток, а только пятеро стрелков? И вообще, хорошо было бы сразу завести туда отроков, чтобы под приглядом Макара они хотя бы по разу с того помоста стрельнули – посмотреть, что получится. А еще вспомнилось, как Мишаня с двоюродными братьями отмеряли шагами расстояние от тына, окружавшего Ратное, да втыкали в снег вешки, а когда сошел снег, заменяли вешки побеленными с одного бока камнями. Может, и здесь так же надо было сделать? Или для временного помоста не требуется?
От нахлынувших вопросов Анна даже приостановилась, перебирая в уме, что за последнее время узнала о стрельбе из самострелов. А где в других местах недостроенной крепости должны размещаться по тревоге стрелки? Лестница крутая, так что Филимону не залезть… А как тогда раненых оттуда спускать? Юльку для совета призвать? А сколько еще есть всякого, о чем Анне раньше не приходилось задумываться? Просто Анне не приходилось, а боярыне Анне, выходит, надлежит.
В конце концов, само собой пришло решение: выбрать время, облачиться в порты (а то в платье, поди, побегай по этим лестницам), и обойти вместе с Нилом все недостроенные стены, чтобы понять, где, что и как, да не стесняться поподробнее расспрашивать. Когда же сама со всем разберется, устроить учения и посмотреть, как отроки будут занимать предназначенные для них места, насколько это ловко у них получится, и прочее… о чем еще предстояло расспросить Макара или Филимона.
«Ой, Анька, куда ж ты влезла-то? Это ж воеводское место, а ты со своим бабьим умом – да в сотники прешься. Намечтала, называется, мороки себе на голову, теперь справляйся. Что и как плотники дальше строить должны? Бревна для строительства привезены, но хватит ли? Половины сотни в крепости нет, те отроки, что остались, обучены хуже; не приведи Господь, что-то случится – как недостроенную крепость оборонять, как людей защитить? Сколько поход продлится, никто не знает, а время-то не ждет, осень на носу. Запасы к зиме делать надо и для людей, и для скотины, жилье и сараи недостроены…
О Господи, как же Мишаня со всем этим управлялся? Как батюшка Корней все это решал – а я и не замечала ничего?! Только о своих бабьих хлопотах беспокоилась, да еще на свекра злилась, дескать, дальше своего носа ничего не видит…»
Обескураженная свалившимся на нее открытием, Анна тогда чуть за голову не схватилась. Только то и удержало, что посреди крепостного двора стояла – глаз вокруг много.
«Анюта, не трусь! Как там Мишаня говорит? Мы тоже не в дровах найденные? Вот и не стой столбом, шевелись давай, отроки вон уже к трапезной подтягиваются, да и девицы с Ариной показались. Ты же этого сама хотела, да и сейчас хочешь. Отступишь – значит, не видать тебе ни Турова, ни того, что Мишаня предрекал.
А главное – сына подведешь! Они же с Корнеем на тебя надеются, тебе, бабе, мужское дело доверили. Такое признание уже много стоит – вот и оправдывай, раз впряглась! Или ты не боярыня?!»
* * *
Вернувшись из Ратного, Анна заметила, что смотрит по-иному не только на крепость и ее население, но и на самое себя. Ну, казалось бы, с чего ей смущаться перед мальчишками, тем более что отроки у паромной переправы приветствовали ее с привычной почтительностью, а вот поди ж ты! Впервые задумалась с чего-то, как ей надобно им отвечать? Ответить на их приветствие как всегда – с ласковой материнской улыбкой или проследовать мимо с гордо-неприступным видом? А еще почему-то пришло в голову, что въезжать в крепость на телеге, пусть и особой, нарочно приспособленной для перевозки девиц, как-то не по-боярски, захотелось чего-то другого. Верхом, как Корней, что ли?
Пересилила себя – задержалась, перекинулась с отроками дежурного десятка несколькими фразами, обратилась к каждому по имени, благо обещание вышить каждому его христианское имя на рубахе девицы исполнили. Заметила, что у одного палец тряпицей замотан – поинтересовалась, что случилось, посочувствовала, но и попеняла, что Юльке вовремя не показался. Другому указала, что подсумки на поясе сдвинуть надо (слышала, однажды, как Роська это объясняет), да не просто указала, а повторила по-своему Роськины объяснения, для чего надо размещать подсумки именно так. Прочим тоже нашлось что сказать. Отроки от такого неожиданного внимания смущались и млели, а когда подбежал с докладом дежурный урядник… Анна поразилась самой себе – вымахнула из телеги с такой легкостью, будто лет пятнадцать сбросила. Даже и пожалела мимолетно, что не порты-юбка на ней – еще ловчее вышло бы. Встала перед докладывающим прямо, как Мишаня в таких случаях обычно делал, а когда доклад закончился, опять-таки как сын, поздоровалась с ним за руку.
Да, что-то такое – самой непонятно что – изменилось. Уж на что Сучок… Анна, отдав вожжи подбежавшему отроку, задержалась на крепостном дворе, засмотревшись на старшину плотницкой артели: тот по-деловому, без крика и ругани, обсуждал что-то с мастером Гвоздем, тыкая пальцем в зарубки на палочке. Заметив, что на него смотрит боярыня, Сучок, разумеется, не заорал: «Чего уставилась» (на боярыню-то!) и не выразил малейшего неудовольствия, а почему-то застеснялся, суетливо сдернул с головы шапку и поклонился. Даже Гвоздь, тоже приветствуя боярыню, недоуменно покосился на своего старшину.