Его голос потонул в хохоте девушек, сидящих у соседней постели, и он досадливо оглянулся.
– Не обращай внимания! – сказала самая веселая из них, с крашенными в бордовый цвет волосами. – Мы все делаем вместе, поэтому получается так шумно. Понимаешь, у нас в джаз-банде три девушки и один парень. Вдруг директору приходит в голову идея – уволить его, чтобы был чисто женский ансамбль. Тогда наш приятель исчезает…
Ее подруга, в черной рубахе до колен, продолжила:
– После долгих поисков мы находим его здесь…
Третья, необычайно высокого роста, подхватила:
– Выясняется, что он сделал себе операцию, и теперь… кто ты?
– Я думал… думала… – пропищала та, что лежала на кровати. – Я всегда чувствовал, нет, чувствовала…
– Ну просто спикер палаты! – сострила бордовая, и они стали хохотать все вчетвером.
Тут в дверях появились два новых посетителя, как-то очень похожие друг на друга в своей невзрачности, с испуганно-счастливыми физиономиями.
– Хвала Господу! – сказал мужчина, а женщина кинулась целовать Юдит.
– Мама, папа! – говорила та, беспокойно улыбаясь.
Сильное волнение уже вернуло краску на ее губы и блеск – темным глазам. Трудно было найти в ней что-либо общее с этими людьми, и Андрей еще раз убедился в том, что она принадлежит к особой породе. А может быть, родители извели, опустошили себя, отдав ей щедро и до последней капли все свои соки?
– Мы чуть с ума не сошли, пока нам не позвонила отсюда наша знакомая, старшая сестра, – радостно рассказывала мать. – Правда, Моше?
Муж кивал, исподволь косясь на Андрея, и тот, чтобы никого не смущать, повернулся к веселой девичьей компании, словно был с ними вместе.
– И теперь у нас в джазе, как в кино, только девушки, – ликовала та, что была с бордовыми волосами. – Я – труба! – она издала ртом резкий, почти металлический звук. – Та-та-та!
– Ты говорила, что побудешь у Зивы всего неделю, – упрекнула мать Юдит.
– Там хорошо, мама, тихо, спокойно…
– А я – ударник! – поклонилась Андрею девушка в черной рубахе, отбивая дробь на крышке столика. – Пам-пам-пам!
– Подруга не может заменить семью, – нахмурился отец. – Тебе известно, что должен прийти рав Бар Селла и с какой целью. Это большая честь для всех нас. Почему же тебя нет дома?
Юдит прошептала:
– Ты знаешь почему… И мама тоже. Из-за постоянных ссор между вами. А причина всего – молоденькая продавщица в нашем магазине…
– Я – сакс! – продолжала знакомство самая высокая, нажимая на воображаемые клапаны. – По-по-по!
Отец взорвался:
– Ты, девчонка, не можешь вмешиваться в дела родителей! Не хочешь жить с нами – не надо! Пойдем отсюда, Малка!
– Ну, а я – бас! – жиденьким фальцетом сказала новоиспеченная женщина, как бы перебирая струны гитары. – Тум-тум-тум!
Моше потянул жену к двери, его лицо дрожало, ноги спотыкались, словно путаясь в диком ритма джаза, а Малка тихо плакала:
– Что это?.. Что это такое – «тум-тум-тум»?..
Юдит смотрела им вслед глазами, полными слез.
Из-за непрерывных взрывов смеха Андрей еле уловил ее слова:
– Мне тоже нужно идти. Зива, моя подруга, даже не знает, где я была эти сутки… Простите, что разочаровываю вас. В какую-то минуту мне показалось, что я совсем свободна… но это ошибка… Не провожайте меня…
Юдит медленно прошла к выходу, затем – к стоящему на площади автобусу. Поднялась на ступеньки, взяла билет. Мимо поплыли недавно высаженные деревца, дома – новые и те, от которых остались только стены. Раньше она умела не замечать этого, представляя себе высокие красивые здания, стоявшие здесь когда-то. Нет, сейчас Юдит видела перед собой другое, странное – серые, сосредоточенные на ней одной глаза Андрея, но не лучисто-светлые, а словно погасшие навсегда.
Она вздрогнула, осознав, что все происходит на самом деле: там, на улице, в своем красном стареньком «форде» ехал он, провожая ее безнадежным взглядом.
Юдит втиснулась в глубокое кресло, почти не дыша и не поворачивая головы, и в то же время знала, что тот все еще рядом. Так продолжалось одну, две остановки, три. Потом Андрей пропал, и Юдит – тоже. Она словно перестала ощущать себя, понимать, что хочет и зачем живет. Все стало бессмысленным.
Внезапно пассажиры зашумели, возбужденно показывая на что-то. Она оглянулась и ахнула: вдали, за широким задним окном стояла красная машина, охваченная дымом.
– Остановите! – крикнула Юдит.
Водитель, пораженный отчаянием в ее голосе, осадил к тротуару, она побежала, бессознательно повторяя имя Бога, и вот оно – Андрей жив, невредим и, весь в копоти, возится с какими-то проводами.
Увидев приближавшуюся к нему Юдит, он ударился головой о поднятый капот и, в отличии от нее, вспомнил черта. Но это было последнее слово Андрея, потому что способность говорить оставила его. Не надолго, впрочем.
– Хочешь помочь? – сердце его глухо било в грудь. – Нужно сесть и нажать на газ. Эту педаль.
Он снова склонился над мотором:
– Еще раз! Сильнее! – гаркнул он, уже не совладая с сумасшедшей радостью.
Послышалось знакомое урчание. Никогда он так не любил свою старенькую «какамайку»!
– Подвинься! – пожалуй, это было сказано очень уж по-супружески. Засмеявшись, Андрей рванул вперед, а она обиженно поджала губы…
Но нетронуто зеленая трава, смолистое дыхание кипарисов, встретивших их в долине, свободный полет птиц под облаками постепенно оттеснили волнения и тревогу, причиной которых, казалось, был сам город.
Они подъехали к яблоневому саду, и Андрей показал на небольшой домик с голубыми оконными рамами:
– Прошу, – он сделал приглашающий жест.
Юдит задумчиво глянула вокруг, вздохнула и, как бы не заметив дверей, прошла по тропинке вверх между холмов, поросших ромашкой и клевером. Андрей дал ей время наполниться вкрадчивым обаянием Эйн Карема, где, похоже, ничего не изменилось с древних времен: библейская гора Ор, своей тенью умеряющая летний зной, тишина, осенью – жирный запах давленных маслин и ранней весной – буйное розовое цветение миндаля.
Он быстро совершил разбойничий набег на курятник и огород (и то и другое, вместе с жильём Андрея, принадлежало Нисиму, семидесятилетнему темнокожему чудаку). Впрочем, хозяин не дорожил земными благами. Под его теплым крылышком всегда ютились постояльцы, платящие гроши, и откровенные нахлебники, и он, потеряв почти всю семью в страшном переходе из Таймана, относился к своему окружению, как к близким родственникам…
Юдит вернулась покоренная, посветлевшая, села за колченогий стол под яблоней со спелыми плодами и улыбнулась:
– Умираю от голода.
Суетясь, он пододвинул к ней только что приготовленную яичницу, помидоры и лук, первобытно яркие и сочные, будто хранящие секрет простых, давно забытых радостей:
– За кошерность не ручаюсь, но все очень свежее и мытое родниковой водой из колодца.
Она смело и с удовольствием разделила с ним эту роскошную трапезу.
– Ты можешь уехать в любую минуту, – взволновано сказал Андрей, – но там твое прошлое, а здесь… будущее, и еще кое-что, такое же важное. Я хочу, чтобы ты почувствовала… как это звучит на моем языке. Попробуй… повторить за мной: я люблю тебя!
– Лу-блу те-ба! – прилежно, по слогам произнесла Юдит, словно учила сама себя.
– Есть ли в твоих словах что-нибудь, – спросил он, – кроме урока педагогики?
Она не ответила.
Андрей сорвал с ветки два красных ионатана и повел Юдит в старый Эйн Карем по узким изломанным улочкам, сплетавшимся в странный сюрреалистический узор, где история соединялась с легендой и сказкой. Там, по преданию, родился Иоанн Креститель, дальше, почти скрытый высокой стеной, стоит монастырь, который начала строить русская княгиня Елизавета, но не закончив, уехала на родину и была расстреляна со всеми домочадцами Николая Второго. Слева, над обрывом, темнел вход в пещеру, где, говорят, когда-то прятались от погони влюбленные, еврейка и араб, а после смерти их тела превратились в два дерева.
Юдит, потрогав почти сросшиеся вместе ветви алона и элы, перевела грустный взгляд на Андрея, словно спрашивая: «А мы, что ждет нас?»
И Андрей, помогая ей переступать с одной каменной глыбы на другую, вдруг ясно ощутил глубину пропасти под их ногами…
Только Нисим, хозяин, сразу поверил в их счастливое будущее. По обыкновению он колдовал над чем-то в своем винограднике и издали окликнул Андрея. Сам похожий на колдуна, с жесткими буграми на темной физиономии и мелко вьющимися косичками, он был как-то благодушно и располагающе безобразен.
– Вот, привел новую квартирантку! – представил гостью Андрей.
Тот понимающе смотрел на них:
– Очень рад! Здесь хорошо.
Из-за густых листьев прозвучало звонкое эхо:
– Хорошо!
Тут они заметили малыша, белокожего и черноволосого.
– Это Туви! – тепло сказал старик. – Мать работает. А он со мной.
Андрей кивнул:
– Мы знакомы, верно, Туви?
– И сколько тебе лет? – поинтересовалась Юдит.
– Заткнись! – буркнул ангелочек, насмешив взрослых.
Хозяин срезал тяжелую янтарную гроздь и преподнес, как цветы, девушке, с которой не сводил глубоких внимательных глаз:
– Вот приходит чужой. И забирает у нас лучшее.
Охнув, он сел на траву и предложил им место рядом с собой:
– Благодать, верно? А я родился в Таймане. В нищете и унижении. Потом семья пошла сюда. Через пустыню. Без воды, без еды, – незалеченная астма вынуждала его делать частые паузы. – Думалось, все мы умрем в дороге. И точно – в живых остались. Только я с братом.
Старик помолчал, стараясь отогнать от себя безрадостные воспоминания.
– А здесь – красота! Все, что вокруг. Посажено собственными руками. Говорили мне. В Эйн Карем лоза не привьется. А вот она, родная! Мне тут каждый листочек знаком. Даже будто слышу их голоса. Может, я в прошлой жизни был виноградным кустом.
Заскорузлая ладонь Нисима легла на кудрявую голову мальчика:
– Как думаешь, капара?
Тот высунул ему длинный язык и пополз за каким-то жучком.
– А Хаим, мой братец. Считает меня ненормальным. Не говорит прямо. Хочу твой виноградник, сад, дом. Только трезвонит всюду. Чокнутый, мол, я. Чтобы упрятать в психушку…
Старик всполошился, не видя мальчика.
– Где же этот непоседа? Его нельзя отпускать. Сбежит!
Кряхтя, он стал искать среди кустов – и тоже исчез. Юдит беспокойно смотрела ему вслед:
– Меня пугают внезапные исчезновения. Люди иногда не возвращаются.
– Да вот он! – сказал Андрей.
– Не вижу.
– Вон мелькнули его глаза!
– Это ягоды винограда блестят на солнце.
– А рядом – длинные вьющиеся волосы!
– По-моему, там молодые побеги цепляются друг за друга.
– Но нельзя же… не различить его мускулистые руки!
Юдит улыбалась:
– Нет, это толстые стволы лозы.
Андрей, однако, был серьезен.
– Не пойми меня буквально, – сказал он. – Я говорю… об общности Нисима с природой. Он словно сделан из самых необходимых – как это? – частиц, что составляют мир вокруг нас. Такие люди не умирают… просто переходят в растения, плоды, цветы. А я иногда… чувствую себя таким искусственным, никчемным.
Юдит сказала задумчиво:
– У тебя есть то, чего не хватает многим – воображение. Да и у меня оно в избытке. Мы очень похожи.
– Правда? – улыбнулся Андрей.
Он потянул Юдит домой, показал ее комнату, ту, что больше и светлее, и оставил одну.
К вечеру осторожно постучал, а, войдя, поразился произошедшей перемене. Он редко заглядывал сюда. Здесь скопилось множество случайных вещей, приобретенных хозяином в разное время, которые уже не помнили своей первоначальной цели и доживали долгий век одинокие, никому не нужные. Внезапно они были растормошены, очищены от пыли и, расставленные в обдуманном порядке, осознали смысл своего существования, как и сам Андрей с появлением Юдит в его жизни.
Так он узнал ее аскетический нрав: все лишнее было выдворено в чулан, и тогда открылось свободное пространство, ограниченное лишь самым необходимым: монашеский узкий диван предназначался не для сновидений, а чтобы спать спокойно и глубоко, медная гравюра предавалась воспоминаниям о бывшем Иерусалиме, и желтая настольная лампа нетерпеливо ждала вечера, чтобы очертить вокруг строгий овал света.
Задумчивая, свежая после принятого душа, Юдит, как он хотел думать, ждала его.
– Посмотри! – сказала она.
Андрей проследил за ее взглядом – у него на плече застыла маленькая ящерка.
– Это мой друг Гекко, – познакомил он их. – Я нашел его в развалинах, взял сюда и откормил мухами.
Хрупкое, почти прозрачное животное как бы излучало изнутри зеленый свет.
– Гекконы тоже, наверное, мутировали, как цветы в сквере, где мы… встретились с тобой. Можешь потрогать его.
Поколебавшись, Юдит коснулась гибкой шероховатой спинки ящерки, и та стала краснеть.
– Видишь, ему передаются наши чувства. – Андрей сжал ее руку. – Ты очень волнуешься, правда?
Потом огляделся вокруг:
– Тебе чего-нибудь не хватает?
Юдит ответила тихо:
– Мамы.
Ее распущенные черные волосы блестели, покрытые, словно росой, искрящимися каплями.
– Отец все свое свободное время проводит в молитвах, оставив ей, как принято у нас, заниматься детьми. Потом произошло страшное: моя сестра Орли погибла, когда «это случилось»… Мы родились близнецами, росли как единое существо, и меня постоянно терзает вопрос, почему она, а не я… После той страшной ночи жизнь родителей сосредоточилась на мне, а я их предала. Я поступила так и с Натаном Бар Селлой. Мы с ним соседи, дружили с детства, и как-то само собой подразумевалось, что будем вместе и дальше.
Юдит, внезапно устав, закрыла глаза.
– Вместе с Орли не стало и моей веры. Я долго ни в чем не признавалась никому, пока Натан не догадался сам. Раву запрещено жениться на эпикорсит, и чтобы не потерять меня, он готов был снять с себя сан. Но это сломало бы ему жизнь. Он умен, честолюбив, несмотря на молодые годы, признан авторитетом в толковании Талмуда, и его ждет большая карьера. Я не могла принять такую жертву.
– И вдруг ты встречаешь гоя… без должностей и званий, только с одним достоинством… голубой кровью в жилах.
– Что? – не поняла Юдит.
– Мой прадед был – как это? – дворянин, – фамильный подбородок Андрея надменно выпятился. – Вот визитная карточка… аристократа. На него можно вешать чайник. Где он у тебя? – Он усмехнулся. – А главное во мне… что я умею любить… как уже никто не любит. Мне кажется, я последний, кому это дано…
И он снова пошел тем же опасным путем, где споткнулся однажды, – медленно приблизил губы к ее губам и почувствовал, что ее спина выгнулась, как струна, готовая оборваться, а на щеку упала слеза, сразу отрезвившая Андрея. Острая мысль заставила его остановиться.
– Я боюсь… между нами не все ясно, – проговорил он, двигаясь неверными шагами вокруг растерянной девушки. – Может, ты сейчас со мной из-за того, что было в больнице? Это ошибка, я не могу воспользоваться ею. Клянусь: ты по-прежнему чиста… Там, в палате, я не видел ничего.
Андрей остановился, обессиленный.
– Мне теперь страшно и легко. Тебе известна правда, и твое решение будет свободным.
Наступила неспокойная тишина.
Гекко, ставший вдруг уныло серым, соскользнул на пол и спрятался в какой-то щели. Солнце медленно уходило из комнаты, уступая ее вечерним теням, которые непреодолимо ложились между Юдит и Андреем. Только сейчас он различил странный шум и глянул через дверь балкона. Внизу двое дюжих парней в белых халатах подступали к Нисиму, а тот беспомощно пятился от них, как затравленный зверь.
– Извини!
Андрей сбежал во двор, заваленный досками и кирпичом, потому что хозяин вечно что-нибудь достраивал в своих владениях.
– В чем дело? – спросил Андрей.
– Они из лечебницы, – произнес старик непослушным языком. – И с ними. Мой брат Хаим.
Невдалеке маячил грузный детина, чем-то неуловимо похожий на Нисима, хотя был намного младше и – по бесконечной иронии природы – с лицом гладким, даже красивым.