Один из солдат у стены сделал им знак остановиться. Словно это было необходимо. Словно если тебя не остановить, ты взорвешься.
Это оказался Хаим Плоцке, толстый, румяный, рыжий еврей. Когда Брам преподавал в местном университете, Плоцке был его студентом; сейчас он проходил очередную трехмесячную службу. Брам опустил стекло.
Плоцке сразу узнал его:
– Профессор Маннхайм?
– Привет, Хаим.
В прошлом году Брам встретил его в больнице, доставив очередного пациента в приемный покой. Плоцке ожидал результатов обследования, которое проходил его сын: мальчик упал, играя в футбол, и подвернул ногу. Брам вспомнил, как сказал ему тогда: «Пока мальчишки играют в футбол, у нас остается надежда».
Плоцке наклонился к нему:
– У вас все хорошо, профессор?
– Да. А у тебя? Как поживает футболист?
– Лонни у нас – настоящий талант. Он сейчас в Польше, проходит проверку. Они присылали специального человека, чтобы отвез его туда.
В 2022 году варшавская команда «Легиа»[3] выиграла Кубок Европы. Поляки отпраздновали эту победу со спокойной гордостью, как новое подтверждение своего статуса ведущей, богатейшей нации Европы.
Брам сказал:
– Ты должен заключить с ними самый выгодный контракт.
– Лонни пробудет там три недели. Он у нас молодец. – Хаим оглядел машину и добавил: – А вы все ищете приключений?
– Разве в Яффу ездят только за этим?
– Понятия не имею, – ответил Плоцке.
Тогда, в больнице, он рассказал, что после отъезда Брама в Принстон прекратил изучение истории и занялся разработкой компьютерных программ.
Плоцке повернулся к Икки:
– А вы?
– А я ищу приключений.
– Мы ищем пропавшего ребенка и, кажется, напали на след, – вмешался Брам.
Плоцке знал об их работе. Он спрашивал, чем занимается Брам, когда они виделись в последний раз.
– А они знают, что вы приедете? – спросил он, имея в виду полицию Яффы. При малом количестве населения, сотнях видеокамер и мобильных постов биохимического контроля полиция могла без труда контролировать город.
– Нет, мы им не звонили.
– Может быть, мне позвонить? Я передам им ваши приметы, да и британский «ровер» трудно не заметить. Или его привезли из Австралии?
– Из Австралии, – кивнул Икки.
– Если нетрудно, позвони, – сказал Брам.
Плоцке подал каждому из них по клочку ваты, завернутому в целлофан.
– Вам этого никогда не делали?
– Я читал об этом, – ответил Брам.
– Проведете ваткой во рту, потом сунете ее в ящичек сканнера, – сказал Плоцке и обратился к Икки: – Теперь заезжайте в туннель. Вы должны оставаться в машине. Откройте «ветрячки» и подчиняйтесь командам. Да, выключите, пожалуйста, мотор.
Плоцке отступил в сторону, давая им дорогу.
Икки подвел «ровер» к въезду в туннель, не отрывая взгляда от мигающей красной лампочки. Как только она загорелась ровным светом, он поставил машину на ручной тормоз и выключил двигатель. Система пришла в движение и подхватила автомобиль. Стены туннеля были нашпигованы сенсорами, которые видели, обоняли, сравнивали, могли заглянуть даже внутрь желудка и узнать, хорошо ли переварился там сегодняшний завтрак.
Они вытащили клочки ваты из целлофана и проделали то, что велел им Плоцке.
Разглядывая мокрый комок ваты, Брам спросил:
– А что теперь?
– Эту штуку надо будет засунуть в такую хреновину, – сказал Икки.
– Ну спасибо, объяснил. Как ты себя чувствуешь?
Икки пожал плечами:
– Такой же шлюз поставили на въезде в Хайфу. И на полпути в Иерусалим. Они сейчас видят нас насквозь. Представляешь, как им интересно разглядывать меня!
– Я спрашиваю, как поживают твои предчувствия?
– Спасибо, хорошо.
– Чего ты, собственно, испугался?
– Почему ты используешь прошедшее время?
Они медленно двигались вперед.
Икки сказал:
– Я прочел еще кое-что про ДНК, касательно древнего вопроса, кто такие на самом деле евреи. В ДНК из поколения в поколение остается неизменной только мужская Y-хромосома. Которая передается от отца к сыну. А раввины устанавливают еврейство по материнской линии, так что их идеи – это вчерашний день. Еврейка, которая рождает дочь от гоя, получает девочку с одной еврейской и одной гойской Х-хромосомой, от отца-гоя. Если теперь ее дочь родит девочку от гоя, эта девочка может получить уже две гойские Х-хромосомы, но все равно в глазах раввината останется еврейкой, хотя физически в ней ничего еврейского не осталось. Понимаешь?
– Почти. Ну и что?
– То, что мы узнали о ДНК, позволяет понять, какой бардак царит в раввинских правилах.
– Я пошлю мэйл в Главный раввинат, – предложил Брам, – чтобы, начиная с сегодняшнего дня, евреями считались только те, у кого отец еврей.
Их дискуссию прервал голос Плоцке:
– Ватки в сканнер, пожалуйста.
По обе стороны от автомобиля выдвинулись стальные ящички, и голос Плоцке повторил:
– Ватки в сканнер, пожалуйста.
Они сунули ватки в ящички, немедленно скрывшиеся в стене – прошло десять секунд, и их принадлежность к еврейству была доказана.
Брам повернулся к Икки:
– Ты хочешь сказать, что сейчас ехать в Яффу неразумно?
– Нет. Но мне кажется, здесь что-то не совсем в порядке.
– Здесь?
– Да.
– Ты куда-то не можешь ехать?
– Никуда.
Но результаты проверки уже появились на экране перед Плоцке, его голос прозвучал у них над головой:
– Проезжайте, профессор.
– Мы сразу вернемся, – ответил Брам, – спасибо.
– До скорого, – откликнулся Плоцке.
Икки завел мотор, автомобиль выехал за ворота и, лавируя между бетонными блоками, выбрался на дорогу, ведущую к окраинам Яффы.
3
В прошлой жизни Брам с Рахель беззаботно бродили по переулкам Яффы. Малыш был надежно упакован в специальный рюкзачок, висевший у Брама на груди. Арабов в ту пору почти невозможно было отличить от израильтян, их женщины носили юбки и не закрывали лиц. Именно тогда приводили в порядок старые дома, повсюду появлялись кафе с террасками, пассажи и рестораны, туристы фотографировали белые камни, с которых только что смыли пыль веков; древняя крепость казалась юной – не старше ребенка, спавшего у него на груди.
Теперь дамы Яффы носят паранджу, а мужчины отрастили бороды и нарядились в долгополые джеллабы и шлепанцы.
Старый город Яффы невелик, однако они потратили на поиски нужного адреса целых двадцать минут. Наконец, свернув в узкую улочку, застроенную высокими домами с покосившимися балкончиками и облезлыми оконными рамами, Икки остановил автомобиль перед дверями кафе.
Они вошли.
Зеленоватый свет падал на деревянные столы и куфии десятка арабов. Пол был выложен грязно-желтой плиткой; вентилятор, подвешенный к потолку, взбалтывал тремя широкими лопастями тяжелый, провонявший табаком, дымный воздух. Никто даже не взглянул на них, словно появление евреев здесь – дело обычное. Один из арабов сидел в одиночестве перед чашкой чаю, облокотясь на стол и зажав в пальцах сигарету. Как и остальные, он не сводил глаз с экрана, висевшего над дверью. На экране шел матч чемпионата США по баскетболу. Черные гиганты, пританцовывая, перебрасывались мячом. Икки обернулся к Браму, словно тот мог ему помочь. Но чем мог помочь Брам, если встречу назначал Икки? Икки, подумав, подошел к одинокому арабу и нахально уселся за его стол. Араб принял это как должное, кивнул, окинул Брама быстрым, подозрительным взглядом и снова уставился на экран.
Икки говорил Браму, что они специально условились о встрече на людях: араб не мог поверить, что они явятся безоружными. Полный бред, если кто-то просит о встрече на людях, значит, ему комфортнее быть среди своих. В кафе любой мог прийти на помощь арабу. Брам взял стоявший поблизости стул и сел рядом с Икки.
Араб ткнул сигарету в переполненную пепельницу. Голову его покрывала куфия, как у всех, но лицо было чисто выбрито. И никаких следов пота на щеках. На правой руке красовался «ролекс», без сомнения – поддельный. Прикидывается, что баскетбол интересует его больше, чем деньги Брама. Сплошная показуха. Ничего, кроме денег, ему не надо.
– Джонни – это ты? – спросил Икки.
Араб покосился на него и кивнул. Ум и ирония светились в его глазах.
– Джонни, да. А тебя зовут Шон?
– Шон, – согласился Икки.
– Чудесное ирландское католическое имя, – вздохнул Джонни.
– Меня назвали в честь американского актера, – пояснил Икки. – Шон Пенн.
– Знаю такого, у него отец был еврей.
– Прекрасный актер, – заметил Икки, пораженный широтой познаний собеседника. Мрачное выражение наконец исчезло с его лица.
– Но глуп, как пробка, – оживился Джонни. – Нечего было ему лезть в Сенат.
Икки посмотрел на него весело и спросил:
– А тебя в честь кого назвали?
– В честь Тарзана. Джонни Вайсмюллера.
Икки радостно хихикнул. Абсурдность Джонни ему нравилась.
– Вайсмюллер был прекрасным пловцом. Но плохим актером, хотя и безумно популярным. Родители его – эмигранты из Венгрии.
Продолжая следить за игрой, Джонни заметил:
– Говорят, его мать была еврейкой. И я считаю его хорошим актером.
– Этого я не знал, – удивленно промолвил Икки и покосился на Брама. Он явно находил разговор забавным: чего угодно можно было ожидать, но встретить поклонника Тарзана в Яффе…
Джонни кивнул, удовлетворенный ответом. Не отрывая глаз от экрана, он сказал:
– Ты многого не знаешь из того, что знаю я. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году, сто лет назад, Вайсмюллер выиграл золотую медаль во время Олимпиады в Париже, на дистанции сто метров вольным стилем. Ровно пятьдесят девять секунд. Сейчас рекорд сорок одна и восемнадцать сотых. Но в его время это был сенсационный результат. Фантастическая жизнь. А умер совсем один, в Мексике. В Акапулько. Дом сохранился, они называют его Casa de Tarzan, принадлежит какому-то отелю, его можно снять. Круглый дом, розовый, я видел фотографии. Был женат пять раз, это его и доконало. Все деньги на этих сук спустил. Но фильмы о Тарзане перестали снимать, а в другие его почти никогда не приглашали. Одно время он, чтобы заработать, нанимался в казино в Лас-Вегасе – встречал в дверях гостей. Представляешь? Великий Вайсмюллер в вестибюле казино! Я так никогда и не узнал, какое казино это было: «Фламинго» или «Дворец Цезаря». Умер в бедности, и все-таки его не забыли. Похоронен в Акапулько. На его могиле можно послушать знаменитый «зов джунглей». Смотри-ка, хороший бросок.
Брам повернулся к экрану и увидел замедленный повтор броска. Игрок взлетел к кольцу и обеими руками опустил в него мяч. Мужчины в кафе зааплодировали.
Джонни пояснил:
– Измаил Хамдар. Его родители уехали из Хеврона в двухтысячном году. Родился в Хьюстоне. Два метра пять. Я поставил на него три сотни.
Он подозвал человека, разливавшего у соседнего стола черный, как деготь, кофе, высоко поднимая серебристую джезву и элегантно наклоняя ее над чашечками, и спросил по-арабски еще два стакана чаю.
– Если Хамдар заработает тридцать очков, я получу вдвое больше.
– Тридцать – это много, – заметил Икки.
– В последних десяти играх он набирал в среднем по тридцать шесть очков, – парировал Джонни.
– Сколько тебе еще осталось?
– Двадцать два.
– Много.
– Хамдар сейчас в наилучшей форме. Ему надо только чуть-чуть разогреться.
Джонни вытянул из мятой пачки сплющенную сигарету, прикурил от древнего «ронсона» и сказал:
– Когда-нибудь я посмотрю его игру вживую.
– В Хьюстоне?
– В «Хьюстонских ракетах»[4]. В зале «Тойота».
– Тогда и я с тобой поеду, – сказал Икки.
Джонни повернулся к Браму:
– А ты?
– Что – я?
– Ты с нами поедешь?
– Конечно, поеду.
– Втроем, значит, – с удовольствием заключил Джонни.
Брам подумал, что пора заканчивать ритуальные пляски:
– А чем-нибудь другим мы не можем втроем заняться?
– Мы можем посмотреть на лос-анджелесских «Клип-перов», – кивнул Джонни, освобождая место на столе для прибывшего тем временем чая. – И конечно, на Casa de Tarzan.
Икки обхватил ладонями стакан, словно хотел согреть руки; на самом деле ему стало неловко из-за вмешательства Брама. В кафе было не меньше тридцати градусов. А вентилятор лишь равномерно разгонял дым по всему помещению.
– Брам имел в виду девочку, – проговорил Икки.
Джонни поднял глаза:
– Брам – это ты?
– Да. Брам. Авраам. Ибрагим.
Икки смотрел на него выжидательно, хотел, чтобы как можно скорее стало ясно: он – подчиненный Брама.
– Я хочу перейти к делу, – сказал Брам.
Джонни скрылся за дымовой завесой.
– Конечно, перейдем к делу, хоть сейчас.
– Мы должны сперва разобраться, что каждый из нас имеет в виду.
– Вне всякого сомнения, – равнодушно ответил Джонни.
– Я пока не видел подтверждений.
– У меня они есть.
– Можно посмотреть?
Джонни пошарил под столом и достал кожаную папку. Он открыл замочек, вытащил конверт и протянул Браму:
– Только здесь не открывайте. После посмотрите.
– Но я должен получить подтверждение сейчас.
– Не теперь. Я не хочу, чтобы другие видели.
Икки шепнул:
– Самир сказал, что ты все знаешь.
– Самир ведет себя, как глупая баба. Он ничего не знает.
– Мы перейдем наконец к делу или нет? – спросил Брам. Он понимал, что давить на араба неразумно, но не мог справиться с накатившей злобой. В конце концов, они не подержанную машину приехали покупать.
– Мне не нравится вести дела, – холодно отрезал Джонни, – если мы заранее не договорились, в чем они состоят.
– Девочка, – сказал Брам, – Сара Лапински. Пропала три года назад.
Брам вытащил из кармашка рубахи сложенный листок бумаги и положил на стол. Это была копия цветной фотографии. Брам вспотел, и бумага стала чуть влажной. Джонни даже не притронулся к ней.
Брам сказал:
– Посмотрите. Это компьютерная обработка старой фотографии: так Сара должна выглядеть теперь, ей через три месяца исполняется восемь лет. Три года назад она исчезла с пляжа. Ее искали, прощупали морское дно в окрестностях, сделали объявление по телевидению. Ее видели в Герцлии, в Рамалле, даже в Норвегии, в Осло. Какие-то психи задерживались на работе, чтобы послать мэйл, что видели ее во сне и абсолютно уверены, что ее продали в гарем, в Эр-Рияд или Исламабад. Или что она пасет овец на ферме в Новой Зеландии. Пришло время вернуть ее домой. Мы привезли деньги. Так что мы готовы перейти к делу, если ты поможешь нам ее найти. Мы больше не будем задавать вопросов. Мы хотим одного: вернуть ее домой.
Мужчины позади Брама зааплодировали. Джонни поглядел на экран:
– Осталось двадцать очков.
– Слушай, Джонни, речь идет о девочке. – Голос Брама звенел от злости. – Ты можешь понять, что есть люди, которые ее очень любят? Или у тебя мозги усохли и в голове осталась только ненависть к жидам и восторг перед великими талантами арабских торговцев? Так мы как раз и приехали кое-что купить.
– Думаешь, ты чего-то добьешься, если будешь меня оскорблять? Одно неверное движение, и мы с удовольствием отрежем тебе голову. Фильтруй базар.
– Ты блефуешь, – отозвался Брам, понимая, что отступать нельзя. – Тебе нечего нам дать. И ты ни хрена не знаешь о девочке.
– Я деловой человек, – ответил Джонни. – Я знаю, когда могу добыть просимое, а когда нет.
– Просимое – Сара.
– Вы меня не поняли. Сары больше нет.
Икки облизал губы и испуганно поглядел на Брама.
– Ты, значит, вызвал нас сюда, ничего не собираясь нам дать? – спросил Брам агрессивно.
Джонни равнодушно пожал плечами:
– Самир – он у нас мечтатель.
– Пошли отсюда. – Брам поднялся со стула, но Икки схватил его за руку.
– Я много лет знаю Самира. Он сказал, нам надо поговорить с тобой.
– Не понимаю, чего я тут с вами разговариваю, – отозвался Джонни. – Ну ладно, Самир собирался сообщить вам нечто особенное. Поэтому я вас и позвал.
– Что? – Брам сел.
– Что она умерла.
– Умерла? – повторил Икки, вцепляясь титановыми пальцами в руку Брама.
– Что девочка умерла полгода назад.
– А Самир знал об этом? – спросил Брам.
– Нет.
Икки лихорадочно подыскивал слова, но так ничего и не сказал.
– Умерла от чего? – спросил Брам.
Внимательно рассматривая тлеющий кончик своей сигареты, Джонни сказал:
– Насколько мне известно, она заболела семь или восемь месяцев назад. И через несколько недель скончалась. – Он снова поглядел на экран. – Я хочу сказать, нам не о чем говорить, раз она умерла. Этого не должно было случиться, но это случилось. И ее не бросили, как собаку, в яму. Ее похоронили, как положено.