Кстати, капища сатанистов были в народе известны. Там предпочитали без острой надобности не оказываться. Панюшкин прекрасно помнил, как пару лет назад, гуляя по берегу водохранилища в поисках удачного ракурса, заметил среди веток силуэт парня, который совершал очень странные маневры. Сначала он стоял и раскачивался, потом встал на колени, поползал так немного, поднялся, обернулся и весьма враждебно «зыркнул» на Панюшкина недобрым черным глазом. Незадачливый художник предпочел смыться побыстрее, но потом вернулся на это место и увидел, что на пригорке, где непонятная личность выделывала свои «кренделя», земля была то ли тщательно прополота, то ли даже выжжена, и на гладкой ее поверхности четко просматривался выложенный камнями странный знак. Панюшкин предпочел не вникать и больше сюда не возвращался. Как-то обмолвился в разговоре с приятелем об этом случае и в ответ услышал: «Как, ты что, не знал? Это ж капище сатанистов. Нашел, где творчеством заниматься!» Общее мнение относительно подобных мест сводилось к тому, что сатанисты, конечно, вот так среди бела дня на людей кидаться не будут, но все равно лучше там не ходить. Почему? Причины иррациональны. Кто знает, что эти безумные могут и чего они не могут. Почва-то зыбкая… Логически этот безотчетный страх было не объяснить, это что-то сродни боязни кладбищ. Вот чего мертвых бояться? Они же мертвые, что они сделают? И все равно, желающие переночевать на кладбище валом почему-то не валят… Ну, разве что, эти подростки ненормальные, как их там – готы.
Ладно, шутки шутками, а тут дело серьезное. Панюшкин был озадачен.
На следующий день стало чуть-чуть полегче. Поступило заявление от гражданки Гороховой Веры Васильевны об исчезновении ее дочери, Гороховой Екатерины. Со слов матери стало известно, что четыре дня назад (по срокам совершения убийства все сходилось) Катя ушла из дома и не вернулась. На вопрос, почему она начала интересоваться судьбой отсутствующей дочери только сейчас, женщина махнула рукой:
– Да она и раньше по нескольку дней дома не бывала. Говорит, пошла, вернусь, наверное, завтра. А завтра, оно может наступить, когда угодно. Может, через неделю. А может, действительно завтра. Кто ее, Катьку, знает?
Тогда почему же она, если уж дочка ее такая известная «оторва», решила искать ее сейчас, спустя всего четыре дня после ухода? Горохова ответила на это просто и страшно:
– Чувствую. Стряслось что-то неладное.
Тело она опознала сразу. Не кричала, не плакала, просто прошептала: «Я знала, стряслось что-то».
Как ни странно, женщина почти сразу смогла дать показания. Спокойно, монотонно рассказала все, что знала о жизни своей убитой дочери. А знала она немногое. Все четырнадцать Катиных лет она, рабочая на хлебозаводе, «тянула» все одна, некогда ей было интересоваться, кто, что, почему, с кем, когда… Был бы ребенок накормлен, одет да обут, а остальное все как-нибудь образуется. Вот и образовалось… В школу Катя ходила от случая к случаю, на следующий год собиралась в швейное ПТУ, где уже училась лучшая ее подруга Валька. И вот они с этой самой Валькой везде шлялись, накрашенные, как клоуны из ночного кошмара, все в черном. Но она и не переживала особо – полгорода вон в черном ходит, и ничего.
Услышав про подругу Вальку, Панюшкин предположил, что возможно она есть вторая убитая девушка, и спросил Горохову, смогла бы она опознать еще одно тело. Женщина покорно согласилась. Долго разглядывать труп она не стала. Едва откинули простыню, она подтвердила: «Да, это она, Валя, Валентина Гвоздикова, пятнадцать лет ей было». Тут Горохова, не проронившая не единой слезы над телом дочери, горько и отчаянно разрыдалась. Видимо, кончилась эта странная «анестезия», тормозящая реакцию в момент, когда горе внезапно настигает. Она, наконец, осознала, что именно произошло.
Дальше разговаривать смысла нет. Надо дать ей прийти в себя. Панюшкин накапал женщине валокордина, по случаю нашедшегося у судмедэкспертов, и предложил подвезти до дома. Горохова нашла в себе силы сказать «да» и пробормотать адрес.
Пятиэтажки, понатыканные одна к другой, чахлые палисадники перед ними. В подъезде, как ни странно, довольно чисто. Привычные в таком антураже использованные шприцы нигде не валяются. «Дворники работают на совесть», – подумал Панюшкин.
Хилая, практически фанерная дверь, замок на честном слове держится. А впрочем, что здесь брать? Так и оказалось. В коридоре – зеркало с потрескавшейся эмалью и кособокая вешалка. На ней одиноко покачивался черный плащик. «Катин», – догадался Панюшкин. «Конечно, четыре дня назад около тридцати градусов было, зачем ей был плащ? Не надела…» Горохова стояла, прислонившись к дверному косяку, и смотрела прямо перед собой. Лейтенант разулся и молча отвел женщину в одну из двух имевшихся в квартире комнат. Уложил на диван.
– Вера Васильевна, вторая комната – Катина? Я пройду туда, взгляну на ее вещи, может быть, бумаги какие-то найду. Это нужно для следствия.
Ответа не последовало. Горохова продолжала лежать, не двигаясь и уставившись в пространство невидящими глазами. Панюшкин осторожно вышел. Под ногами уныло поскрипывали облезлые деревянные половицы.
Катина комната оказалась меньше той, в которой он оставил ее мать. Узкая кроватка, письменный стол, за которым, как можно предположить, уроки делались редко. На нем – то, что Панюшкин меньше всего ожидал здесь увидеть, – компьютер. Старый-престарый «третий пень». А он вообще еще работает? Приблизившись к запыленному «чуду техники», лейтенант нажал кнопку «power». Процессор глухо заурчал. «Пашет еще, трудяга», – мелькнуло в голове у Панюшкина. В такой ситуации мысли о модификациях компьютеров, пожалуй, самые неподходящие, но удержаться было невозможно. «Третий пень» он в глаза не видел уже несколько лет. Медленно, будто с усилием, на экране образовался рабочий стол. На картинке – полуголая нимфетка в черном. Надо полагать, Катя хотела быть на нее похожей. Папки с файлами. Их было немного, но Панюшкин предпочел бы спокойно просмотреть их дома. Хотелось поскорее уйти из этой квартиры, где поселилось горе. Он уже отстегнул от брелка гигабайтную «флешку» в виде пули, как вдруг его осенило – у этого «динозавра» нет USB-порта. А у него, разумеется, нет с собой дискеты. Он вообще уже забыл, что это такое. Что ж, придется смотреть прямо здесь.
Он решил на всякий случай глянуть, что делает Горохова в соседней комнате. Вера Васильевна спала. Он постоял рядом несколько минут. Женщина иногда постанывала во сне, будто от физической боли.
Вернувшись в Катину комнату, Панюшкин в первую очередь открыл папку, незатейливо названную «фотки». Фотографий, любительских, зачастую с пересветом и расфокусом, было много, около ста. Целый цикл, который можно было бы назвать «какой я хочу казаться». Катя с видимым удовольствием копировала позы моделей из рекламы нижнего белья и парфюма, корчила уморительные рожицы, пытаясь соблазнить неведомого зрителя. Вот только фоном для всего этого «праздника детства» служили не роскошные апартаменты или берег морской, как на вдохновлявших ее снимках, а линялые обои в давно не подвергавшейся ремонту квартире. Может быть, в этой. Может, в любой другой.
Были фотографии, явно сделанные на «мобильник». Это уже был другой жанр – репортаж. Компании подростков, накрашенных, цитируя Катину маму, как «клоуны из ночного кошмара». Одеты в черное – явно синтетические черные кружева, черные юбки, платки, шарфы. Крупные металлические украшения. Готы. Их много в городе. Было несколько фотографий ночных кладбищенских посиделок – на заднем плане угадывались покосившиеся памятники. Эти ребята предпочитали старые кладбища. Наверное, там атмосфера «погуще».
Выделялась пара снимков на детской площадке. Две девочки дурачились на качелях. Катя и, наверное, Валя. Лицо подруги он видел только искаженным предсмертной судорогой и поэтому мог только предполагать с определенной долей уверенности.
Да, да, именно «девочки», несмотря на наивный разврат торчащего из-под джинсов нижнего белья. В этот раз Катя, видимо, забыла «навести красоту» и была такой, какая есть – бледный северный ребенок, выросший вблизи кабельного завода. Панюшкина замутило при мысли, что сейчас это изрезанное в клочья тело в холодильнике у судмедэкспертов. Да, наверное, правду говорят в отделе, ему недостает опыта. Впрочем, это как раз поправимо. Рано или поздно он наберется достаточно опыта, чтобы не реагировать ни на что. А пока приходится внутренне содрогаться.
Быстро пролистав папку «фотки», Панюшкин пришел к выводу, что здесь зацепиться не за что. Была еще папка «картинки». «Кликнув» пару раз, он понял, что и тут ловить нечего. Явно скачанные из Интернета (она еще в сеть с этого агрегата выходила!) фотографии голливудских звезд и известных фотомоделей. Противоречивая она была девушка, эта Катя. «Розовопестрый» гламур плохо сочетался с идеологией готов. Хотя, какая тут может быть идеология? Подросток – он и есть подросток. Хочется любви, красоты и еще быть непохожим на других. Это – главная мотивация. Только почему-то именно непреклонное стремление выделиться, как правило, делает их всех одинаковыми. Рано или поздно Катя поняла бы это сама. Но уже не поймет.
Из соседней комнаты послышался шум. Видимо, Вера Васильевна проснулась. Надо бы подойти к ней.
Но Панюшкин все же решил до конца разобраться с нехитрыми интеллектуальными накоплениями девочки. Было еще несколько папок, связанных, судя по всему, со школой. «Все-таки она не только балду била, еще уроки иногда делала», – мелькнула мысль. Их открывать Панюшкин не стал. Решил, что, в крайнем случае, потом глянет. Его внимание привлекла папка со странным названием – наверное, в момент ее создания Кате захотелось поиграть в шпионов. «XXX» – так она называлась. Он открыл загадочную папку и замер – там было несколько документов. Один представлял собой скачанную целиком страничку из Интернета. «101 правило сатаниста». Вот так. Полюбить – так королеву, потерять – так миллион. Если уж выделяться – так по полной. Ночевки на кладбище – ерунда, игра, бирюльки. Похоже, тут все было серьезнее.
Прямо за его спиной послышались шаркающие шаги. Вера Васильевна, шатаясь и тяжело дыша, ухватилась за стул. Лицо было белее мела. Губы синие. Панюшкин бросился к телефону вызывать «скорую».
Глава 4
Улица, в общем, красивая. За счет зелени. Она придает пространству некое стилистическое единство. Прячет нелепые башенки и эркеры – следы эстетики 90-х, когда каждый был сам себе архитектор. Скрадывает отсутствие пропорций тяжелых кирпичных сооружений, возведенных не иначе как для обороны от неприятеля. Неизвестно, как это будет выглядеть зимой – выстроившиеся в ряд разномастные особняки, а вокруг все белое, небо низкое, серое. Дом Смородской практически не был виден за высокой каменной оградой. Но сама по себе эта ограда – надо отдать должное хозяевам, пощадившим вкус прохожих, – была красивой. Серо-бежевый туф, увитый ползучей растительностью, вокруг – аккуратный газон, на углу – урна для мусора в той же стилистике. Разумеется, это была забота не о ближних, а о себе самих, – мол, раз уж ходите здесь мимо, будьте любезны, мусор на землю не бросайте хотя бы. Разумно. И полезно, в конце концов. Турецкий подошел к воротам, над которыми была установлена камера наблюдения, и позвонил. Молодой женский голос, почти детский, спросил, кто это. Он ответил. Минуты через две ворота отворились, и он увидел перед собой девочку с фотографии на море. Нет, конечно, на той фотографии она была значительно моложе. Должно быть, два-три года прошли. В этом возрасте это разница чувствительная. На снимке совсем ребенок, сейчас – вполне девушка. Вот только одна незадача – откровенно некрасивая. Чтобы сделать такой вывод, достаточно одного взгляда. На отца похожа. Нет, разумеется, черты несколько облагорожены, утончены самой половой принадлежностью, да и материнская порода, видно, даром не прошла. Но все же ей будет тяжело.
– Александр Борисович? Проходите. Мама вас ждет.
На территории – явные признаки усилий ландшафтного дизайнера, но все неброское, приглушенное, под стать хозяйке. Никаких нарочито дорогих, несвойственных климату растений или очевидно роскошных аксессуаров. Как будто заросший пруд, беседка, качалка, мангал. Много деревьев. Пространство большое, стилизованное под кусочек английского парка. По усыпанной гравием дорожке они прошли к крыльцу. Интерьер дома подтверждал предыдущие впечатления. Неброская роскошь. Одна интересная деталь. Пройдя через библиотеку – большую комнату со сквозными дверями и камином, от пола до потолка уставленную книжными стеллажами, – Турецкий увидел обтрепанные старые корешки. Книги из прошлой жизни. Хотелось остановиться и посмотреть, но они быстро прошли к массивной деревянной лестнице и поднялись на второй этаж. Кабинет ситуацию немного прояснял. На фоне тяжелой кожаной мебели и карнизов под позолоту женщина смотрелась неорганично. Эту комнату декорировала явно не она.
– Здравствуйте. Это кабинет Олега. Если что-то может быть интересное для нас, то только здесь. Я нашла кое-что в сейфе и в ящиках. Я ничего в этом не понимаю, но мне показалось, что в этих бумагах нет ничего интригующего. Но вы посмотрите сами и решите. Мы вас здесь оставим. Будете кофе?
Турецкий согласился. В гостинице эспрессо, конечно, был не из цикория, но все равно далек от идеала, а тут есть надежда на наличие нормальной кофеварки.
– Кира, свари кофе Александру Борисовичу. Как ты умеешь.
Интересно. Девочка умеет. Очень интересно. А что она еще умеет? Нехарактерная система воспитания. Минут через десять Кира вошла в комнату с подносом. Кофе действительно оказался отменный.
– Спасибо. Отличный кофе.
– Да не за что. Это моя специализация. Люблю и умею. Обожаю все итальянское, в том числе настоящий эспрессо.
– И что, часто в Италии бываешь? – Сейчас он заметил, что при ближайшем рассмотрении внешность не кажется такой уж безнадежной. Это был не тот случай, когда нескладные черты преображались красивой улыбкой или какими-нибудь необыкновенными глазами, например. Хотя, нет, дело было именно в глазах. Небольшие, широко расставленные, серые и очень умные. И грустные. Впрочем, радикально это ситуацию не меняло. Все равно ей будет трудно, бедняжке.
– Да. По два раза в год с родителями ездили. В этом году одна, наверное, поеду. На языковые курсы. Мама сейчас вообще за границу ехать не хочет. Говорит, лучше в санаторий какой-нибудь в средней полосе.
– А чего не в Карловы Вары?
– Да ясно. Воспоминания. Ассоциации. В прошлом году они туда с отцом ездили…
Ладно. Оставим сентиментальные воспоминания о красивой жизни новорусской семейной пары. Да и красивой ли? Кто знает, что там за воспоминания и ассоциации? Может статься, крайне неприятные. Кто знает?
Девочка уже ушла. На столе лежала небольшая пачка документов. Может, Анна Федоровна права, и там действительно нет никаких зацепок, но все равно стоит глянуть. Вдруг незамыленный взгляд заметит что-нибудь подозрительное.
По большей части бумаги касались страховки на машину – спортивный «Мерседес», видать, любимая была игрушка. В общей куче затесались несколько неведомых резюме каких-то девиц, вряд ли претендовавших на крупные должности в компании Смородского. Анна их видела. И никак не прокомментировала. Впрочем, что она могла сказать по этому поводу чужому человеку, нанятому для расследования убийства? Вряд ли тот факт, что собственник крупной компании явно занимался «мелочовкой», слишком подробно вникая в кандидатуры потенциальных секретарш, мог иметь какое-то отношение к мотиву преступления. Интересно, что, понимая это, она все-таки вложила эти документы в пачку, предназначенную для просмотра следователем. Сознательно или нет? Странный вопрос, похоже, эта дама все делает сознательно. А… вот интересная бумажка…