Вполне можно согласиться с теми авторами, которые считают, что терроризм не принадлежит к числу «открытий» XX века, но именно «в терроризме новой волны стал проявляться принципиально иной подход, немыслимый ни в XIX, ни в первой половине XX столетия. Этот терроризм направлен не против отдельных государственных деятелей, в большей или меньшей степени ответственных за политику, а против мирных жителей. Это изменение порождено тем, что после Второй мировой войны на Западе постепенно ушли в прошлое все авторитарные режимы. Демократия поставила политиков в большую зависимость от народа, а потому кровь, безвинно проливаемая этим самым народом, стала стоить гораздо дороже, чем раньше»[13]. Действительно, смысл действий большинства современных террористов состоит вовсе не в физическом уничтожении конкретных личностей (хотя применяется и террор в отношении тех или иных политиков – убийство в 1981 г. президента Египта Анвара Садата, убийства Индиры и Раджива Ганди, убийство премьер-министра Израиля И. Рабина, убийство президента Чеченской Республики А. Кадырова, покушение на президента Ингушетии Ю. Евкурова в 2009 г. и др.), и даже не в причинении максимально большого ущерба обычным людям, а в сеянии в тех или иных общностях (от ограниченных социальных групп до глобальных масштабов) атмосферы страха, не уверенности и недовольства правящими элитами. Традиционно терроризм подразделялся по характеру влияния на межгосударственные отношения и в зависимости от гражданской принадлежности субъектов террористической деятельности на внутренний терроризм (когда к нему причастны граждане собственной страны, а последствия и ущерб от их действий не выходят за ее рамки) и терроризм международный, акции которого, осуществляемые гражданами одной или нескольких стран, направлены на подрыв конституционного строя иных государств либо международный правопорядок или международные отношения в целом. Это разделение так или иначе существует и по сей день, но к числу характеристик, определяющих лицо современного терроризма, относится все большее размывание границ между международным и внутренним терроризмом. Согласимся с мнением, что «большинство даже тех группировок, цели которых локальны (тамильские, курдские, кашмирские, палестинские, центральноазиатские или северокавказские террористы), все чаще интернационализируют многие аспекты своей деятельности»[14]. И это тем более так, когда речь идет о террористических группировках, декларирующих универсальные цели. «Основной формой современного глобального терроризма стала активность ячеек транснационального джихадистского движения»[15], представляющего весьма сложный феномен.
Задающий тон на современной сцене «исламистский терроризм», будучи, с одной стороны, явлением качественно новым (прежде всего с точки зрения мотивации своей экстремистской деятельности, а также тех возможностей, которые дают террористам глобализация и технологические достижения), с другой стороны, в структурном плане не привнес в практику мирового терроризма принципиально новых элементов, развивая, по сути дела, тенденции, заложенные идеологически или этнонационалистически мотивированными террористами предшествующих десятилетий. Это касается и транснационального, универсального характера деятельности, и характера террористических операций (даже приписываемые исламистам в качестве особо присущего им элемента суицидальные теракты не являются их изобретением), и умелого использования возможностей массмедиа и т. д. «“Новый” терроризм вышел за пределы национальных границ и объявил своим врагом весь современный западный мир. Причем удары наносятся уже не обязательно по королям и президентам: жертвой может стать любой турист, прохожий, пассажир, покупатель в любом из государств»[16], – эти слова полностью могут быть отнесены к воинствующим адептам «глобального джихада» XXI века, но были сказаны о других террористах – тех, что действовали в 1960–1970-е гг., среди которых не встречалось еще тех, кто выступал под мусульманскими знаменами.
Глава 1. Исламистский террор: норма или извращение
Конец XX – начало XXI века ознаменовали новую страницу в истории терроризма. На авансцену выходят террористические и экстремистские организации, в основе деятельности и идеологии которых лежит прежде всего религиозная мотивация. При этом такие группировки имеют тенденцию к доминированию в общемировом террористическом процессе. По подсчетам, приводимым исследователем Брюсом Хоффманом, в 1990-х гг. рост числа религиозных террористических групп в соотношении со всеми действующими международными террористическими организациями не только продолжился, но и значительно ускорился. «К примеру, в 1994 году треть (16) из 49 известных международных террористических групп, действовавших в тот год, может быть отнесена к религиозным по своему характеру и/или мотивам; а в 1995 году, по которому имеется наиболее полная статистика, их число снова выросло, составив около половины (26, или 46 %) из 56 известных действующих международных террористических групп»[17].
Характерно, что в подавляющем большинстве многочисленных исследований феномена терроризма, относящимися к 1960–1980-м гг., речь даже не заходит о религиозном мотивированном терроризме, а тем более о терроризме, базирующемся на исламистском видении мира. Между тем теоретическая база исламизма была разработана в конце 1960-х гг. такими идеологами, как Маудуди в Пакистане, Кутб в Египте и Хомейни в Иране. Маудуди и Саид Кутб оказывали влияние на мусульман-суннитов, а аятолла Хомейни – прежде всего на шиитов. Но все трое разделяли взгляд на ислам как на политическое движение и призывали к установлению исламского государства. Выступая против секулярного национализма, эти идеологи также были против тех представителей традиционного ислама, которые политической борьбе отводили второстепенное место[18]. Но до применения теоретических разработок на практике потребовалось немало времени.
Ситуация начинает резко меняться с 1980-х гг. Только отчасти этот процесс связан с ближневосточным конфликтом (хотя арабо-израильское противостояние сыграло и продолжает играть огромную роль в становлении новой фазы террористической деятельности). Несомненно, Ближний Восток сделался в определенный момент средоточием террористической активности различных группировок – прежде всего тех, которые провозгласили своей целью борьбу с Израилем не на жизнь, а на смерть – ради создания Палестинского государства. В определенном смысле можно говорить, что из национально-освободительных движений, действовавших от имени арабского народа Палестины, в конце концов проклюнулись всходы и исламистского терроризма в регионе (прежде всего – ХАМАС в Палестине и «Хезболла» в Ливане).
Но даже террористическая деятельность разнообразных палестинских группировок в 1960–1980-е гг. носила прежде всего национально-освободительный характер, а исламский фактор если и присутствовал в ней, то лишь на втором плане. Конечно, и в более ранний период в исламском мире существовали радикальные и экстремистские группировки вроде «Братьев-мусульман». Но говорить собственно об «исламском этапе» палестинского сопротивления можно лишь с появлением группировки ХАМАС в 1987 г. на волне первой интифады. Несомненно, критическую роль в появлении нового феномена – исламистского терроризма – сыграло несколько факторов. Это исламская революция 1979 г. в Иране, война в Афганистане и распад биполярной мировой системы (когда старые идеологические направления уступили место религии в качестве мотива для террористической деятельности). В конце 1980 – начале 1990-х гг. происходит практически полное отделение чисто исламистского экстремизма от разных наслоений (типа левизны или правизны). Во многом этот процесс связан с крушением в это время биполярной системы миропорядка. Именно благодаря такому миропорядку существовавшие уже в то время зачатки исламистского терроризма не выпячивались, а вполне вписывались в идеологические рамки «холодной войны». Примером, который приводится чаще всего, служит Усама бен Ладен, воевавший в Афганистане на стороне моджахедов против советских войск и пользовавшийся косвенной поддержкой со стороны американских спецслужб.
Было бы вернее заметить, что названные выше факторы – лишь некие вехи, обозначившие проявление феномена глобального исламистского терроризма. Однако было бы неправильно сводить этот феномен исключительно к этим факторам. На самом деле он есть сочетание целого ряда «ингредиентов» как религиозного, так и сугубо светского характера, и представляет собой следствие множества долговременных и кратковременных процессов как внутри исламского мира, так и за его пределами. В том числе движения, ратующие за «глобальный джихад», надо рассматривать в контексте процессов глобализации, имеющей наряду с позитивными и негативные эффекты. «Сопутствующие ей информационная революция и революционные технологические изменения позволили негосударственным субъектам играть существенно более заметную роль в международной политике. При этом возникновение новых субъектов действия далеко не всегда укладывается в рамки парадигмы формирования «глобального гражданского общества». Обратной стороной «неправительственного порядка» можно считать широкое распространение транснациональных террористических организаций»[19].
Следует отдавать себе отчет, что выходу на передний план экстремистов, выступающих под зеленым знаменем ислама, если и был для многих неожиданностью, то ему предшествовало немало событий и процессов, готовивших почву для этого выхода.
Существует немало подходов, объясняющих появление в качестве субъекта мировой политики экстремистов и террористов, выступающих под религиозными (в данном случае мусульманскими) лозунгами. Это экономические объяснения (чаще всего – и не бесспорно – утверждается, что исламский экстремизм порождается бедностью, низким социально-экономическим уровнем жизни в мусульманских странах и т. д.), политические (господство репрессивных режимов, коррупция, клановость, невозможность политического участия в общественной жизни и т. д.), идеологические (распространение салафитских идей нетерпимости), бихейвиористские (как специфический тип поведения, основанный на исключении и нетерпимости к инакомыслящим), психологические, функционалистские (религия как орудие для достижения политических целей) и др.[20]. Очевидно, что часть из этих объяснений может быть ошибочной или явно преувеличенной. Приходится согласиться с мнением, что продуктивной окажется комбинация нескольких объяснений.
К числу вышеупомянутых процессов, несомненно, следует отнести ярко проявившиеся процессы религиозного возрождения – в данном случае в исламском мире. Ряд авторов помещают его в рамки глобального возрождения религии на фоне экономической и социальной модернизации во второй половине ХХ века. «Это возрождение, la revanche de Dieu, как назвал его Жиль Кепель, проникло на каждый континент, в каждую цивилизацию и практически в каждую страну. В середине 1970-х, как заметил Кепель, курс на секуляризацию и замирение религии с атеизмом «развернулся в обратную сторону. Появился новый религиозный подход, ставящий своей целью уже не принятие светских ценностей, а возвращение священных основ для организации общества – изменив для этого общество, если необходимо. Выраженный множеством способов, этот подход пропагандирует отказ от претерпевшей неудачу модернизации, объясняя ее провал и тупиковое положение отходом от Бога»[21]. Отчасти эти процессы оказались связанными с глубоким кризисом, в котором очутились доминировавшие прежде секулярные идеологии, особенно на фоне окончания «холодной войны». Общая тенденция нашла свое отражение и в смене идеологических приоритетов экстремистских групп. Как замечает Б. Хоффман, «религия стала куда более распространенным мотивом для террористической деятельности в эпоху, последовавшую за окончанием “холодной войны”, чем старые идеологические направления, чью несостоятельность продемонстрировал развал СССР и крушение коммунистической идеологии, в то время как щедрые обещания либерально-демократических капиталистических государств, торжествующих по поводу того, что Фрэнсис Фукуяма в своем знаменитом изречении назвал “концом истории”, никак не выполняются во многих странах по всему миру»[22].
Исламистские группировки действовали – а некоторые и весьма активно – и в 1950-е, и 1960-е, а тем более в 1970-е годы, однако их деятельность носила скорее локальный характер. События на Ближнем Востоке в 1945–1967 гг. раз за разом демонстрировали неудачи секулярного арабского национализма, что в немалой степени способствовало росту популярности альтернативных проектов – прежде всего в виде радикального исламизма.
Панарабизм, развивавшийся с конца XIX века на фоне требований арабских националистов выхода арабских стран из состава Османской империи, усилился после Первой мировой войны. Общим стремлением было создание объединенного арабского государства на территории Аравийского полуострова и Ближнего Востока. Как известно, надежды панарабистов на возникновение такого государства не оправдались: секретное британско-французское соглашение Сайкса–Пико (1916 г.) нарушило обязательства, взятые англичанами о создании после разгрома турок независимого арабского государства. Раздел арабских земель, устроенный европейскими державами после Первой мировой войны заронил семена раздора на многие десятилетия вперед. Вместо единого арабского государства, о котором мечтали деятели арабского национального движения, возникло несколько небольших государств, попавших в сферу влияния Запада.
Второе дыхание панарабизм приобрел благодаря распространению в арабском мире левонационалистических идей в середине XX века. Особое влияние на развитие панарабистского движения оказали палестинский вопрос и создание еврейского Государства Израиль. В ряде стран панарабизм был возведен в ранг государственной идеологии, усилилось влияние панарабской партии «Баас» (Партия арабского социалистического возрождения).
Но попытки панарабских сил разрешить арабо-израильский конфликт, обеспечить хотя бы видимость арабского братства и единства терпели крах. На этом фоне в арабском мире начинает зарождаться растущая популярность исламизма. В становление и разрастание современного исламизма, несомненно, внесли свою лепту такие события, как Шестидневная война 1967 г., следствием которой стало унизительное поражение арабских армий; как Война Судного дня 1973 г., тоже не слишком удачная для арабских стран; и мировой нефтяной кризис. Однако, пожалуй, самыми значительными вехами этого процесса стали победа исламской революции в Иране и сопротивление вводу советских войск в Афганистан. Конец 1970 – начало 1980-х гг. знаменовался также другими событиями, которые наложили отпечаток на развитие исламизма как мощной силы, приобретающей не только региональное, но и глобальное измерение (можно вспомнить захват Великой мечети в Мекке исламистскими фанатиками, провозгласившими одного из своих лидеров – Абдаллу Хамида Мохаммеда аль-Кахтани – «Махди», спасителем ислама; убийство в 1981 г. египетского президента Садата; исламистский мятеж 1982 г. в Сирии).
События, происходившие в конце 1980 – начале 1990-х гг., похоже, окончательно закрепили успех исламизма – и исламизма воинствующего – как нового актора на мировой политической арене. Здесь критическую роль сыграл вывод советских войск из Афганистана, воспринятый как унизительное поражение, нанесенное моджахедами сверхдержаве. На этом фоне война в Персидском заливе, сопровождавшаяся присутствием иностранных войск на священной для мусульман земле Саудовской Аравии, вызвала немалое недовольство в исламском мире, в том числе у многих иностранных ветеранов «афганского джихада». Масла в огонь подлил израильско-палестинский мирный процесс, воспринятый многими как капитулянтство со стороны Организации освобождения Палестины – вследствие чего начинает расти популярность исламистов из ХАМАС.