Тогда она впервые услышала, как Николай смеется. Почему-то ее вопрос страшно развеселил его. Он смеялся минут пять, она даже слегка обиделась. А Николай, заметив это, ласково потрепал ее по обнаженному плечу и проговорил:
– Ты думаешь, если баба работает на панели, то она непременно скажет об этом мужу?
Что он имел в виду, Маринка так до конца и не поняла, но подозрения насчет того, что Николай фээсбэшник или того хлеще, еще больше в ней укрепились. Это все объясняло – и его долгие отлучки, и постоянное молчание, и ощущение силы, которое столь явственно от него исходило.
Теперь вот он опять пропал, а Маринке без него было совсем тошно. А ведь Николай не мог не знать про жуткое убийство, об этом гудел весь город. И о том, что Лидка – лучшая ее подруга, он тоже знал. Маринка сама ему рассказала в хорошую минуту.
Намекнула, что завидует белой завистью. Намекнула с расчетом, а вдруг это наведет Николая на мысль о браке. Правда, пример был не совсем удачным – Шапошников был Лидке далеко не мужем, но в своих рассказах Маринка представляла его так, что получалось, будто почти и муж. И про пятьдесят тысяч выложила для эффекта, Лидка ей заранее похвасталась.
Николай выслушал хладнокровно, но выспросил все до тонкостей – и где Лидка живет, и когда у нее день рождения, и пригласила ли она Маринку отмечать знаменательную дату. Это у Маринки было самым больным местом – ясно было, что за одним столом с Лидкиным банкиром ей не сидеть. Дружба дружбой, а табачок врозь. Просто она собиралась на следующий день забежать – поздравить и подарить какую-нибудь безделушку, неважно какую. Чем она могла удивить подругу, которая запросто загребает по пятьдесят тысяч?
Вот и забежала. Этот день, шестнадцатое августа, она до самой смерти не забудет. Хорошо еще, она не видела всего. Говорят, там такое творилось! Мужики не выдерживали. Какого-то мента, рассказывают, прямо вырвало, как он все это увидел. Бедной Лидке просто полголовы снесли, будто из пушки стреляли, и ничегошеньки не осталось от ее красоты и молодости.
Но Маринка, к счастью, этого так и не увидела. Она видела только, как трупы выносили, простынями накрытые. И темное пятно крови на асфальте перед входом. А внутрь ее не пустили, там ментов было море, да она и не рвалась.
Ей вообще в ту минуту сделалось так плохо, что Маринка подумала: «Сейчас и меня – под белой простыней, за компанию». Голова закружилась, руки-ноги отнялись, язык – чудом она там не рухнула. Спасибо, какой-то пожилой мужчина помог, накапал корвалола, заставил выпить, тогда чуть полегче стало. Забавный мужичок, обстоятельный – это же надо, всегда при себе корвалол носить, стаканчик. Когда Маринка отошла чуть-чуть, на нее вдруг такой смех напал, самой страшно стало. Хохотала до икоты, пополам со слезами.
А после похорон то же самое было. Опять язык отказал, и ноги как ватные сделались, а в глазах мошки какие-то запрыгали, искорки. Маринка решила, что умирает, переполошила соседей. Но в тот раз быстро отпустило.
По-настоящему скрутило ее вчера, на работе. Это уж, как говорится, получился полный абзац. Только что в руках у нее были золотистые волосы очередной клиентки, расческа, тускло посверкивало зеркало, шумел фен – и вдруг чернота, провал, а потом, как из-под земли, стали возвращаться какие-то крики, пятна, какая-то вода текла по ее лицу…
Сослуживцы вызвали «Скорую». Нестарый внимательный мужчина-врач осмотрел Маринку в подсобке, решительно выставив оттуда сгорающих от любопытства товарок.
Маринка, запинаясь и путая слова, отвечала на вопросы, покорно раздевалась-одевалась, дрожащими пальцами подолгу нащупывала застежки, подставляла доктору то руку, то ногу, то высовывала язык, то пыталась с закрытыми глазами попасть пальцем в кончик носа – делала все, что ее просили. Всю ее обслушав и ощупав, врач сильно нахмурился и сказал:
– Знаете, лично я пока ничего угрожающего не вижу… Скорее всего дело тут в нарушениях чисто функционального характера… У вас, видимо, чересчур лабильная нервная система… Но, поскольку вы говорите, что уже лежали с подобными симптомами в неврологическом отделении, я нахожу целесообразным предложить вам госпитализацию!
Маринка и в самом деле, несмотря на то, что была еще далеко не старуха, уже успела побывать в больнице. Десять дней отлежала. Случилось это года четыре назад. И тогда ее голова подвела, видно, голова была самым слабым ее местом. Но тогда у Маринки были причины. Полоса пошла – сплошные стрессы и на работе, и в личной жизни. С мужчиной рассталась, к которому испытывала чувства, отец тяжело заболел, да и сама она, правду сказать, здорово тогда злоупотребляла по части алкоголя. Лечилась, так сказать, от стресса.
В больнице ее быстро поставили на ноги и посоветовали впредь меньше волноваться, бывать на свежем воздухе и не увлекаться горячительными напитками. Со стороны всегда хорошо советовать.
Однако напугалась тогда Маринка сильно и первое время к советам прислушивалась. Но это только в кино все получается гладко и заканчивается свадьбой. В жизни, наоборот, все валится из рук.
Маринке было ужасно стыдно, что она так расклеилась, что подруги по работе смотрят на нее как на инвалидку какую-нибудь, но в душе опять проснулся невыносимый страх, который нельзя было унять никакими разговорами. И она согласилась поехать в больницу.
Маше Барановой ключи от квартиры оставила, попросила, чтобы та домой к ней съездила, что нужно для больницы собрала – бельишко, зубную щетку, деньги, теперь без денег лечиться пустой номер, и распрощалась. Настроение у нее такое было, будто никогда уже сюда не вернется.
А когда Маринку доставили в приемный покой, она уже чувствовала себя почти здоровой, только слабость небольшая осталась. Впору назад идти. Но теперь ей было совестно, что из-за нее занятые люди теряли время, и она не стала их разочаровывать. «Пусть уж все идет как идет», – подумала она.
Врач «Скорой» передал ее с рук на руки какой-то противной врачихе – толстой и крикливой, с тяжелым равнодушным взглядом. Едва посмотрев на Маринку, она сердито велела ей ждать на диванчике.
– Сначала закончу с черепно-мозговой, – сурово заявила она.
Маринка послушно присела на засаленный диван и через приоткрытую дверь наблюдала за тем, что происходит в приемном покое. Кроме злой врачихи, там присутствовали еще медсестра, некрасивая крупная девушка, ровесница Маринки, и косоглазая, передвигающаяся вперевалку санитарка. Еще там сидел длинный жилистый мужик, голова которого была замотана окровавленным бинтом. Он на что-то злился, стучал кулаком по столу и обзывал врачей коновалами.
– Ведите себя прилично, мужчина! – презрительно отвечала ему противная врачиха. – Не я вас по голове рессорой ударила!
Но тот продолжал буйствовать, будто придерживался иного мнения. Так продолжалось до тех пор, пока в приемную не заглянул новый доктор – молодой, высокий, с веселыми глазами и спортивным ежиком на голове.
– Вот, Дмитрий Иванович, посмотрите, – обратилась к нему толстая врачиха. – К вам в отделение? А то он уже тут скандалит… Такой нервный мужчина!..
– А что тут у нас, Анастасия Степановна? – с интересом спросил молодой человек, подходя к столу и одним глазом заглядывая в журнал. – Так! Рессорой, значит? Травматолог смотрел? – И тут же задал вопрос мужчине: – Сознание теряли?
– А мне откуда знать, чего я терял? – мрачно ответил травмированный. – В глазах потемнело – и все! Вы лечить-то будете или так разговоры и будем разговаривать? – он опять начинал заводиться.