Среди тех, кто отличился в арьергардных боях перед днем Бородина, оказались офицеры и нижние чины Атаманского казачьего полка. Интересен список его обер-офицеров, представленных полковым командиром С. Ф. Балабиным 2-м к награждению за отличия в боях с 17 по 25 августа. Это были есаул Зазерсков, сотники Хоперсков 6-й, Галдин и Свиридов, хорунжие Гульцов и Макаров 2-й. Об отличии сотника Хоперскова, уже имевшего орден Святой Анны 3-й степени на сабле (Анненское оружие) было сказано следующее:
«…Находился со ста казаками в стрелках у прикрытия ретирады арьергарда нашего, всякой день вел с неприятельскими стрелками, конницею и пехотою перестрелку и с мужественною храбростию делал многие удары (атаки), прогонял с большим поражением и при всяком удобном случае сильно удерживал неприятеля и принуждал оного дожидаться превосходных своих сил к выступлению».
Хорунжий Гульцов, «будучи со стрелками в перестрелке, поступал весьма храбро, распоряжил казаками о вреждению неприятеля и во время ударов сбивал многих собственноручно». Это говорило о том, что младший сотенный офицер при атаках находился впереди подчиненных и, умело владея пикой, не раз отличался в рукопашных схватках.
Все шесть представленных к награждению за арьергардные отличия офицеров-атаманцев уже имели награды. Причем сотник Свиридов, хорунжие Гольцов и Макаров 2-й имели Знак отличия Военного ордена Святого великомученика и победоносца Георгия, то есть Георгиевский крест для нижних чинов. Это свидетельствовало о том, что они вышли в казачьи офицеры за доблесть, будучи ранее урядниками.
Был представлен к награждению за арьергардные бои и сам полковой командир атаманцев. О подвиге Войска Донского полковника Балабина было сказано так: «Командуемый им полк под начальством его ежедневно отличался, выдерживая все стремление неприятеля и нанося ему сильный вред в разных атаках». В графе «Предполагаемые награды» командир армейского арьергарда генерал-адъютант П. П. Коновницын записал: «Представлено на благоусмотрение начальства».
…Наполеон стремился настигнуть соединившиеся воедино две русские Западные армии, что говорится, «на бегу», чтобы навязать им в невыгодных условиях генеральную баталию. Но каждый такой рывок авангарда Великой армии натыкался на ожесточенную стойкость платовского артергарда. Донской атаман не заставлял себя ждать ответный удар, заслонами надежно перекрывая дорогу, не давая себя ни обойти, ни «побить пушечным огнем».
Однако военный министр М. Б. Барклай де Толли, старший среди двух главнокомандующих (до прибытия М. И. Голенищева-Кутузова к армии), оставался недоволен казачьим атаманом, думается, рассчитывая на что-то большое в действиях арьергарда. Многие современники и исследователи видят в этом такую подоплеку: отношения между двумя большими генералами не сложились даже на войне.
…Перед Бородино в высшем командном составе русской полевой армии произошли «кадровые изменения». Неуживчивость Платова с военным министром М. Б. Барклаем де Толли стала одной из причин, что войскового атамана в ходе войны отправили («откомандировали») на Дон. Инициатор такой отсылки, глава российского Военного ведомства 22 июня написал императору Александру I письмо следующего содержания:
«Генерал Платов в качестве командующего иррегулярными войсками облечен слишком высоким званием, которому не соответствует по недостатку благородства характера. Он эгоист и сделался крайним сибаритом. Его казаки, будучи действительно храбрецами, под его начальством не отвечают тому, чем они должны были бы быть. Доказательством служит его движение на присоединение к 1-й армии. Были переходы, когда он, не имея против себя неприятеля, делал только от 10 до 15 верст.
При этих обстоятельствах было бы счастьем для армии, если бы Ваше Императорское Величество соблаговолили найти благовидный предлог, чтобы удалить его из нее. Таковым могло бы быть формирование новых войск на Дону или набор полков на Кавказе с пожалованием ему титула графа, к чему он стремится более всего на свете. Его бездеятельность такова, что мне приходится постоянно держать одного из моих адъютантов при нем или на его аванпостах, чтобы добиться исполнения предписанного.
Государь, я осмеливаюсь просить Вас о принятии этой меры, потому что она сделалась безусловно необходимой для блага службы. В то же время я считаю долгом донести Вам, государь, что отношения мои с князем Багратионом наилучшие».
В основе таких недружетвенных отношений военного министра и донского атамана лежало их отношение к тактике действий в начавшейся войне. Если «немец» Барклай де Толли, несмотря на ропот в рядах русской армии, продолжал отступление на московском направлении, то М. И. Платов хотел воевать с «супостатом», вторгнувшимся в Россию. К тому же он был против того, чтобы его летучий корпус раз за разом отдавал свои полки по армейским корпусам.
Император Александр I в том личностном конфликте военного министра и донского атамана встал на сторону военного министра, послушавшись его просьб. Государь в рескрипте от 28 июня согласился вызвать донского атамана в Москву для обсуждения вопросов, связанных с формированием на Дону новых полков казачьей конницы, то есть речь шла о создании Донского ополчения.
Барклай де Толли получил этот высочайший указ в начале августа, но продержал его у себя две недели, доверив в это время на десять дней Платову командование арьергардом. Тот, умело командовавший иррегулярной конницей, начальствовал и над регулярной пехотой, прежде всего егерской. Но пехотной тактике, естественно, казачий атаман учен не был. И потому его отлучили от командования сводными арьергардными войсками.
Но перед этим у прямого и резкого в суждениях Матвея Ивановича произошла одна известная стычка с Барклаем де Толли. Платов оказался в числе того генералитета, которые страстно желали дать неприятелю сражение под Смоленском, у которого соединились воедино две Западные армии. Сражение состоялось, оно длилось два дня, после чего военный министр снова приказал отступать, но теперь уже прямым путем на Москву.
При оставлении Смоленска, этого древнего русского города на Днепре, под стенами которого донские казаки не раз проливали свою кровь, атаман в гневе сказал Барклаю де Толли, старшему по отношению к нему начальнику: «Я не надену больше русского мундира, ибо носить его теперь позорно».
Отстранение Платова от командования арьергардом состоялось следующим образом. Барклай де Толли решил дать утомленным войскам после переходов от деревни Семлево к Вязьме дневной отдых. Платов получил донесение о дневке главных армейских сил только в три часа, когда арьергард к вечеру 14 августа неожиданно для самого себя подошел к армейскому расположению. При этом Платов, рассчитывавший на дальнейшее отступление, приказал прикрывать свой отход есаулу М. И. Пантелееву из Атаманского полка, вверив в его командование всего две казачьи сотни.
По ходу преследования авангардом Великой русской армии М. И. Платов не раз попадал в затруднительное положение в силу малочисленности своего арьергардного отряда. На 15 августа он состоял из 8 казачьих, одного гусарского и 4 егерских полков с ротой донской артиллерии и батарейной полуроты. У настойчивого преследователя в лице маршала Иоахима Мюрата сил имелось несравненно больше.
В тот же день генерал от кавалерии Матвей Платов был отстранен от командования армейским арьергардом, получив императорское предписание отправиться через Санкт-Петербург на Дон собирать ополченческие полки. Барклай де Толли, надо отдать ему должное, счел такое назначение для атамана почетным (что показал дальнейший ход Отечественной войны). Поэтому в своем рапорте императору он самым добрым словом отозвался о донском атамане:
«Расставаясь с ним как с одним из благонадежнейших помощников моих, я не могу умолчать пред Вами, Всемилостивейший государь, о тех новых к пользе и славе Отечества подвигах, кои во все продолжение настоящей кампании являл он на каждом шагу. Его примерная храбрость, благоразумные распоряжения и отличное в делах военное искусство обеспечили все движения наши, удерживали превосходнейшего сила неприятеля и тем успокаивали целые армии. Я не могу определить цены заслугам его…»
Вопрос об отправке М. И. Платова из действующей армии решился только утром 17 августа. Свой арьергардный отряд он сдал генерал-лейтенанту П. П. Коновницыну, который получил усиление. В тот же день, в три часа дня в Царево-Займище к войскам Главной действующей армии прибыл новый главнокомандующий генерал от инфантерии князь М. И. Голенищев-Кутузов. С ним атаман был знаком со времени Очакова и покорения Крыма. Последний раз они вместе сражались в 1809 году в ходе Турецкой войны на берегах Дуная.
В столичный град на берегах Невы Матвею Ивановичу ехать не пришлось: император Александр I находился в Москве, но в первопрестольной столице монарх не задержался. Донской атаман встретился там с московским главнокомандующим и генерал-губернатором графом Ф. В. Ростопчиным. Тот в письме государю, среди прочего, писал:
«Платов приехал вчера утром, предполагая встретить вас здесь. Сегодня вечером он уехал обратно к войскам. Народ, узнав, что он остановился у меня, собрался в большом количестве, желая его видеть. Он сообщил известие о состоянии войск, и толпа разошлась, чрезвычайно довольная Платовым».
Поездка Платова в Москву оказалась краткой, поскольку императора там уже не было. Уже вечером 25 августа, после Шевардинского боя, Матвей Иванович возвратился в армию, чтобы в ее рядах на следующий день принять участие в битве гигантов на Бородинском поле. Казачьи полки приветствовали возвращение своего военного вождя.
Здесь следует заметить следующее. Военный министр генерал от инфантерии М. Б. Барклай де Толли отстранил «вихорь»-атамана Платова под городом Вязьмой от командования арьергардом под благовидным предлогом. Об этом в то время много судили-рядили: Матвей Иванович своей боевитотостью был у всей армии «на слуху», тогда как та же армия открыто роптала на военного министра из «немцев», который отступал все дальше и дальше в глубь России, ведя неприятеля к Москве.
Однако смена командира арьергарда отступавшей русской армии имела свои объяснения и для современников, и для последующих поколений россиян. Так, один из героев Отечественной войны 1812 года генерал А. П. Ермолов, человек твердый и объективный в суждениях, в своих «Записках» замечал следующее.
«Главнокомандующий, справедливо недовольный беспорядочным командованием атамана Платова арьергардом, уволил его от оного, позволил отправиться из армии, и он находился в Москве, когда князь Кутузов дал ему повеление возвратиться к донским казакам в армии. Арьергард поручен генерал-лейтенанту Коновницыну, и он, отступая от Вязьмы, упорно защищался на каждом шагу…
От Гжатска в арьергарде было несколько горячих сшибок с чувствительною с обеих сторон потерею, но генерал-лейтенант Коновницын доставлял армии несравненно более спокойствия, нежели прежде атаман Платов…»
Тот же А. П. Ермолов, который с большой взаимной личной симпатией относился к донскому атаману, в «Записках» дал объяснение тому, что мешало деятельному Платову командовать армейским арьергардом без имевших место нареканий:
«Мне причиною недеятельности его (Платова. – А.Ш.) казалось простое незнание распоряжаться разного рода регулярным войском, особенно в действиях продолжительного времени. Быть начальником казаков решительным и смелым не то, что быть генералом, от которого требуется другой род распорядительности в связи с искусством непременно».
В этом ермоловском понимании «недеятельности» атамана кроется простая истина. М. И. Платов был большим мастером устройства засад на открытых пространствах и лесистых местах, лихих атак во фронт и фланг, перекрытия дорог и переправ через реки, нарушения вражеских коммуникаций. Но в исполнении обязанностей старшего над арьергардом, которые не соответствовали ни его духу, ни его выучке и даже ни его настроению на войне, оказался «недеятельным».
Ему не составляло большой сложности заманить неприятеля в казачью засаду большими силами. Но устройство такой засады силами легкой егерской пехоты, армейской артиллерии и регулярной кавалерии, не воевавшей по-казачьи, оказалось для Платова делом многосложным. Ему пришлось столкнуться с тем, что одного атаманского порыва было мало, требовалось знание иной тактики, суть которой лежала в познании иного воинского искусства. Воевать так, как это делали кавалерийские военачальники и русской, и французской армий, атаман Войска Донского не умел и не хотел: «степные осы» имели на войне иное предназначение.
Генерал от инфантерии князь П. И. Багратион с Платовым был ровней и по духу, и по желанию сражаться с французами и тоже не желавший уходить к Москве (один понимал состояние солдата, другой казака, такого же простого бойца отступавшей по своей земле армии), оставил для истории такое замечание в адрес атамана:
«…Вдруг шельма Платов даст знать, что сила валит, а мы снимайся с позиции и беги по ночам, в жар, в зной, назад, морим людей и на пагубу несем неприятеля за собой».
Эти слова взяты из багратионовского письма Ф. В. Ростопчину, написанные до того, как Голенищев-Кутузов прибыл к армии в Царево-Займище. В те дни главная группировка Великой армии еще не оставила заметную часть своих сил на растянувшейся коммуникационной линии: она двигалась достаточно компактно и потому могла каждодневно давить на арьергард противника с большой долей опасности для него.
Заградительный бой, который атаман Платов начинал, скажем, утром, под вечер грозил для него перерасти в немалую баталию. Преждевременный в таких случаях отход арьергарда влек за собой спешное снятие с бивака на походе всей армии. Так что командующему 2-й Западной армией князю П. И. Багратиону было чему возмущаться в действиях тех, кто прикрывал общее отступление двух русских армий.
Когда дискуссируется вопрос о причинах снятия атамана М. И. Платова с поста командира арьергарда и замены его генералом П. П. Коновницыным, то при этом как-то забывается одно немаловажное обстоятельство. Летучий казачий корпус входил в состав 1-й Западной армии, и арьергардные войска были из ее состава. Голенищев-Кутузов решил арьергард усилить войсками багратионовской 2-й Западной армии. То есть составлялся общий арьергард русской Главной полевой действующей армии.
В письмах, отправленных М. И. Голенищевым-Кутузовым 19 августа из главной квартиры, находившейся в тот день в Старой Деревне, генералу от инфантерии П. И. Багратиону (такие же письма были посланы М. Б. Барклаю де Толли и П. П. Коновницыну) говорилось следующее:
«Милостивый государь мой князь Петр Иванович!
При настоящем соединении 1-й и 2-й армий я предположил составить общий арьергард армий под командою, впредь до повеления, генерал-лейтенанта Коновницына. Войски, в состав оного входящие, суть следующие:
От 1-й армии: Изюмский гусарской и Польский уланской, егерские полки 1, 18, 19, 33, 34, 40, 3-я пехотная дивизия, 1 батарейная и 1 конная (артиллерийская) роты.
От 2-й армии: егерских 3 полка по усмотрению Вашего сиятельства, Ахтырский гусарской, Литовский уланской, 1 конная артиллерийская рота, полки Войска Донского 2-й армии.